- Куда? - Зимобор потер лицо, стараясь собраться с мыслями. - Вяз червленый в ухо! Погребение же! - В ужасе от пришедшей мысли, он поднялся на ноги, цепляясь за ствол и проклиная неведомо откуда взявшуюся слабость и головокружение. Из него словно выпили всю кровь, заменив ее холодной болотной водицей. - Я же опоздал... Что люди скажут... Отец... Погребение... Срам какой, матушка моя, сын на отцовское погребение не пришел! Проспал!
- Не торопись, спешить некуда, - мягко сказала Младина, и звук ее нежного, но очень уверенного голоса разом погасил его спешку. - Погребение твоего отца не сегодня.
- Как? А когда? Отложили? Из-за меня?
- Нет. Не отложили. На его кургане уже трава выросла. И месяц ладич закончился, купалич идет.
- Купалич идет? - изумленно повторил Зимобор.
Он глянул под ноги - но цветы ландыша исчезли, как только он встал, теперь там были только широкие зеленые листья и зеленые ягодки на изящно изогнутых стебельках. Судя по буйству зелени, шли последние недели весны.
- Но как же так? - Веря и не веря, он посмотрел на Младину, хотя и сам смутно догадывался - как.
- Где ты был, там время по-иному идет.
Она встала, приблизилась и мягко провела ладонью по его щеке. Зимобор словно рухнул в пропасть от ее прикосновения - оно было ласково и воскрешало воспоминания о пережитом наслаждении, но в нем была Бездна, черная голодная тьма Первозданных Вод, принявших облик вполне земной, хотя и невероятно красивой девушки. От ее близости Зимобора переполняло блаженство, но вместе с тем ужас - казалось, вот-вот от этого блаженства он растает и растворится в окружающем, его кровь вольется в воду речки, кости станут ветвями дубов, кожа - корой, волосы - травами, а тепло дыхания и блеск глаз будут мерцать в солнечных бликах на листве...
- Время - моя власть, захочу - единый миг сделаю веком, захочу - целый век сожму в один миг, - сказала Младина, и Зимобор видел в ее потемневших глазах бездну времен.
Ее голос был негромок, но в нем слышалась такая мощь, что хотелось зажмуриться. Ничем вроде бы не угрожая, эта сила подавляла человека одним своим присутствием. Зимобору было жутко оглянуться назад, как жутко оглядываться на пропасть, в которую чуть было не сорвался. Но эта пропасть имела власть когда угодно притянуть его назад и снова поглотить. Человеческие чувства ей неведомы, она просто берет то, что ей нужно, там, где найдет. В образе Младины перед ним стояла Великая Богиня, Мать всего сущего во вселенной, и он, человек, был слишком мал и слаб, чтобы стоять перед ней лицом к лицу. Но, кроме ужаса, его переполняла горячая, подавляющая все любовь к ней - естественная и неизбежная любовь живого к своей создательнице. Оказавшись перед лицом Богини, Матери и повелительницы вселенной, он ни о чем не просил, ничего не хотел - только любил ее и жаждал поскорее высказать ей свою любовь, пока его душу не подавило и не заставило умолкнуть ее необозримое величие...
- Не бойся: те, кого ты знал, живы и не состарились, - мягко сказала она, и вселенная снова сжалась до одной стройной девичьей фигурки, многоликая Богиня обернулась к смертному лишь одним из множества своих воплощений. - Но возвращаться в Смоленск тебе не стоит: твой отец похоронен, на кургане выросла трава, а вече провозгласило княгиней твою сестру Избрану. Но ведь ты не хочешь воевать с родной кровью?
- Н-не хочу, - запинаясь, ответил Зимобор.
Он не был уверен в своей искренности. Одно дело - рассуждать, а совсем другое - узнать, что твоя сестра, женщина, уже села на престол твоих предков, который по праву рождения должен принадлежать тебе и только тебе! Может быть, эти несправедливость и бесчинство гораздо хуже, чем пара или даже десяток трупов, которыми пришлось бы вымостить дорогу к справедливости... Ведь что такое справедливость? Это не чтобы все были довольны. Это чтобы каждый получил по заслугам - кто награду, а кто и наказание.
Но если она уже провозглашена... Беривоя, конечно, уже сместили, воеводой в Смоленске стал Секач или еще кто-нибудь из приверженцев княгини, Достояна, Судимира и прочих его сторонников разослали по дальним погостам. Возвращение сейчас не даст ему ничего, кроме позора. Если бы он не проспал... То есть не провел этот месяц, показавшийся ему одним днем, в каких-то иных измерениях...
Но было поздно. Теперь придется принимать то, что есть.
- Ты со смоленским престолом не навек прощаешься, - сказала Младина. Она видела все его мысли как на ладони. - Я хочу, чтобы ты стал смоленским князем, и ты им станешь. Но - не сразу. Будешь меня слушаться, я тебе не одно, а два княжества отдам. А захочешь - и все три. Будешь один всеми кривичами владеть, как Крив владел. Не торопись, отступи, уйди зерном под землю - расцветешь в новой славе, как Мировое Древо, никто с тобой не сравнится.
- Куда же мне теперь идти?
- Я тебе дорогу укажу. Пойдешь ты теперь в Полотеск.
- В Полотеск? - Зимобор вспомнил, что она вроде бы когда-то уже заговаривала об этом городе. - Зачем?
- Завоевать его, конечно! - Младина засмеялась, и над ней засверкала звездная пыль.
- В одиночку?
- Но ведь я же с тобой! А со мной других союзников не нужно! Слушай. Было у князя Столпомира двое детей, да ни одного не осталось. Дети его прокляты, и сам он проклят, род его сгинет без следа. - Вещая Вила уже не улыбалась, лицо ее стало строгим, и Зимобор содрогнулся - никто не спасет того, кого обрекла на гибель судьба. Даже ножницы померещились в белой руке, готовые перерезать дрожащую нить. - У него нет наследников. Иди к нему. Наймись в дружину, да не открывай, кто ты. Он тебя полюбит, как сына. Он все для тебя сделает. Даст тебе войско, чтобы Смоленск завоевать, завещает тебе Полотеск - а там и Изборску недолго собой гордиться, против тебя ему не устоять.
Зимобор слушал, зачарованный. Его не спрашивали, хочет он этого или не хочет, согласен что-то делать или не согласен. Дева лишь открывала ему будущее, которое предсказано и в силу того решено. От его желаний ничего не зависело. Его дорога лежала перед ним, как нитка из клубочка, и ему оставалось только идти по ней.
- Дам я тебе оберег. - Младина сняла с головы ландышевый венок, и в ее руках он вдруг съежился, стал маленьким, не больше ладони. А стебли цветущего ландыша в ее волосах сами собой приподнялась, потянулись друг к другу, переплелись, и вот уже на голове Вилы сияет живым жемчугом новый венок, точь-в-точь как снятый. - Храни его. - Младина протянула венок Зимобору, и он принял его обеими руками, как сокровище.
- Пока с тобой мой венок, никакой враг тебя не одолеет и в любом сражении одержишь ты победу, - мягко, нараспев пообещала Вила, словно заклиная. - Захочешь повидать меня - положи венок под подушку, и я во сне к тебе явлюсь. А захочешь позвать меня - позови, и я к тебе приду. И помни! - Она строго глянула ему в глаза, и Зимобор ощутил себя полным ничтожеством перед ее божественной силой. - За тобой ходит мертвая. Вздумаешь другую полюбить - и ее погубишь, и себя. Я тебе помогу, но за это ты мне одной верен будешь. Обещаешь?
- Обещаю, - шепнул Зимобор. Он не был властен над собой сейчас - его желания, его чувства, воля и судьба принадлежали младшей из Вещих Вил, госпоже будущего. Как можно спорить с той, чье слово созидает судьбы?
- Тогда иди.
Младина показала ему на опушку. Зимобор сделал шаг. И от изумления почти опомнился.
Перед ним не было речки с высокой травой: луговины и новой полоски леса. Местность стала совсем другой. За спиной шумел сосновый бор, а впереди был пологий берег небольшой, но еще судоходной реки. Чуть поодаль виднелась отмель, а на ней лежали две вытащенные ладьи, нагруженные мешками и бочонками. Горело несколько костров, хорошо видных в сумерках, шевелились люди. С ветром донесся запах дыма и вареной рыбы.
- Иди туда, - шепнул голос из-за спины. Зимобор не оборачивался, чувствуя, что Младину возле себя больше не увидит. Она осталась там, в полутьме под дубом, густо насыщенной ароматом ландышей. - Эти люди едут в Полотеск. Прибейся к ним, они тебя примут. С ними доберешься до города, а в городе пойдешь на княжий двор. А там увидишь. Ничего не бойся. Пока я с тобой, никто тебе не страшен. А я тебя не покину, пока ты мне верен будешь. Если изменишь - ждет тебя страшная смерть и рода забвенье. Иди.
Прохладный, проникающий голос леденил душу. Зимобор не смел обернуться, как будто за спиной могло таиться что-то страшное. Истинный облик того существа, которое до сих пор показывалось ему таким прекрасным... Будущее... Самое желанное, самое сладкое и манящее - и самое ужасное, холодное и беспощадное... Его душа изнемогала от близости иного мира, он был на пределе и хотел отдохнуть.
В руках его по-прежнему был ландышевый венок. Его запах мягким облаком окружал Зимобора, и казалось, что Младина не ушла, что ее глаза смотрят из каждого бубенчика ландышевых цветков. С ним по-прежнему оставался ее голос, похожий то на звон лесного ручья, то на тихий шум дубовой листвы, ее чарующие глаза с острой звездной искрой, теплота и прохлада ее белых рук. Она была самым прекрасным и самым страшным, что ему довелось повстречать за двадцать четыре года жизни. Но понять ее было выше человеческих сил. Оставалось покориться и принять то, что она - Дева Будущего - собиралась ему дать.
Стоять на месте не было смысла. Прошлое миновало, настоящее не позволяет задерживаться больше, чем на миг, подталкивая к будущему - к тому, что с каждым шагом наступает и на тот же шаг отдаляется.
Зимобор оглядел себя. Меч, нож, кремень и огниво, гребень - все на месте. Плащ на плечах. Гривна на шее, два серебряных обручья и серьга в ухе - все, что осталось после разорительного плавания за море за хлебом. Вот что совсем некстати - застежка плаща, где в узорный круг вписана фигура золотого сокола с маленьким красным самоцветом, вставленным в глаз. Серебряного сокола носили кмети княжеской дружины, а золотой был знаком принадлежности к Перунову роду. Выйти к людям с такой застежкой на груди - все равно, что сразу сказать: "Люди добрые, я - княжич Зимобор Велеборич из Смоленска". Говорить он собирался нечто совсем другое, поэтому спрятал застежку в кошель, а плащ заколол маленькой, с ворота рубахи.
Не так легко будет объяснить людям, что он делает в одиночестве и на порядочном, судя по всему, удалении от жилья. Впрочем, на разбойника и изгоя он не похож, да и Младина обещала, что его примут.
Зимобор спрятал венок за пазуху и стал спускаться к отмели.
***
Он еще не знал, как объяснит людям свое появление, но они, как оказалось, уже сами все объяснили. Когда Зимобор неспешно, чтобы не напугать, сошел с откоса и приблизился к кострам, несколько человек подняли головы и только один вышел навстречу. Все остальные продолжали свои нехитрые дела: кто-то следил за котлом, кто-то рубил притащенную из лесу сухую корягу, двое чистили рыбу, двое стирали в реке какое-то тряпье, один вырезал из чурочки ложку. У опушки виднелось три-четыре шалаша, покрытых еловым лапником и снятыми с ладей парусами. Зимобор поздоровался, ему ответили.
- Из Оршанска, что ли? - крикнул мужик средних лет, с реденькой бороденкой и пронзительными глазами. Он сидел у ближайшего костра и ковырял иглой кожаную подметку своих лычаков. По выговору и по узорам на рубахах было видно, что это западные кривичи-полочане. - Только мы туда не идем, так что в этот раз вашему тиуну с нас пошлины не брать, не взыщите.
- За то и взыщет, что не взыщет пошлины! - захохотал другой, совсем молодой, тощий, с мелкими чертами лица и темными волосами, падавшими на глаза. - Ты, Сивак, сам-то понял, что сказал?
- А ты, Печурка, не ори, как на пожаре, отец и так еле заснул, - хмуро сказал подошедший к ним парень - рослый, крепкий, светловолосый, с простым румяным лицом. Одежду его, как у всех, составляли некрашеная потрепанная рубаха и такие же порты, он был босиком, но на поясе его висела вышитая сумочка-кошель, а держался он так уверенно, что в нем легко было определить хозяина.
Всего на отмели у двух ладей расположилось человек семнадцать-восемнадцать, чуть меньше двух десятков.
- Здравствуй, добрый молодец! - Зимобор вежливо поклонился. - Ты здесь старший?
- Старший - мой отец, Доморад Вершилович, из города Полотеска. А я - Зорко, - солидно представился парень. - Идем из нижних Полянских земель, сейчас на Оршанку, там до Радегоща и на Оболянку. В смоленские земли не пойдем. Тебя зачем прислали?
За это время он внимательно оглядел Зимобора, оценил стоимость его одежды и оружия, а также предполагаемый нрав нежданного гостя. Зимобор сообразил, что его приняли за кметя, присланного проследить, чтобы торговцы не миновали как-нибудь княжий городок и не уклонились от уплаты пошлины. Хотя как они его могут миновать - ведь ладьи с товаром не понесешь на руках через лес! Из Оршанска? Если здесь рядом Оршанск, значит, Младина вывела его на границы с полотескими землями.
- Никто меня не присылал, я сам пришел, - ответил Зимобор. - Так это какая река?
- Оршанка, - Зорко удивился. - А ты что же, не знаешь, где сам?
- Заблудился я, - сказал Зимобор. - С самого ладича месяца людей не видел.
- Врешь! - озадаченно воскликнул Зорко и еще раз оглядел собеседника.
Зимобор его понимал: он не был похож на человека, который месяц скитался по лесу.
- Ну, я не только в лесу... - Зимобор не привык лгать и чувствовал себя неловко. - Был я у одной... женщины... но людей не видел уже почти месяц. Как из дома ушел, так и...
- Это, собственно говоря, была чистая правда: он ушел из дома месяц назад и за это время вообще не видел людей - Младина ведь к людям не относилась.
- Возьмете с собой? Я по пути пригожусь. - Зимобор улыбнулся. Вот и он заговорил как волк из кощуны!
- Да... взять-то можно... - Зорко еще раз окинул его взглядом.
Такой человек в превратностях дальней дороги был бы полезен, но парня мучили понятные сомнения. В образе этого человека, по виду - только что из дружины смоленского князя, из леса могло выйти все что угодно. Вернее, нечто такое, что совсем не угодно живому человеку.
- Ну, смотри! - Зимобор вынул нож и прикоснулся к острию, показывая, что не боится железа. - Не нечисть я, не леший какой-нибудь, Перун мне свидетель. Хочешь, пересчитаю что-нибудь?
- Да ладно, нечисть... - Купеческий сын из города не подозревал в каждом чужаке нечистого духа, как родовичи какого-нибудь лесного огнища. Его подозрения были более приземленными, но и на разбойника обладатель таких красивых серебряных вещей не походил. - Только куда же ты теперь путь держишь? Мы-то не к вам, мы совсем наоборот, на Двину и в Полотеск.
- Куда едете, туда и я с вами, а там найду себе попутчиков. Не идти же мне опять через лес одному!
- Оно верно. Ну, если хочешь, то с нами до Полотеска, а там, глядишь, найдешь торговый обоз в вашу сторону. Наш прокорм, ну, обувка там, еще если чего...
- Идет! - Зимобор протянул ему руку. По нынешним временам требовать денег за службу уже не приходилось, еда на время дороги была достаточной платой. Сами смоленские кмети у князя в последний год служили только за еду и одежду.
Если бы он действительно заблудился, то гораздо проще ему было бы вернуться в Оршанск, а там уж купить у рыбаков челн и по Днепру подняться до Смоленска. Но Зорко или не обратил внимания на эту несообразность, или смекнул, что его собеседник вовсе не хочет возвращаться.
- Звать-то тебя как?
- Ледич, - ответил Зимобор.
Он родился в день праздника, в который "зиме ломают рог", что сопровождается игрищами и потасовками. Праздник называется Зимобор, и в его честь мальчику дали имя. Но его также могли бы назвать и по месяцу, в который он появился на свет, и Зимобору не пришло в голову ничего другого.
- Отца только спросить надо, - Зорко поднял ладонь. - Хозяин-то он. Только приболел. Вот и кукуем тут третий день, а с места двинуться не можем.
Доморад Вершилович был довольно богатым купцом. Еще прошлой осенью он закупил в плодородных Полянских землях зерна, теперь забрал его, набрав в придачу сыров, масла, соленого мяса, и ехал с этим товаром через пострадавшие от неурожая земли, меняя еду на меха, добытые за зиму. А меха в Полотеске можно выгодно продать варяжским гостям. И все было бы хорошо, если бы не подвело здоровье.
На этой отмели полотеские гости жили уже третий день, потому что у Доморада прихватило сердце. С посиневшими губами, он лежал в шалаше и едва дышал, так что вся его дружина сидела испуганная, а Зорко ходил суровый и сосредоточенный, опасаясь, что не довезет отца живым даже до ближайшего села.
- Говорил я ему: сиди дома, сам съезжу! - горько делился он с Зимобором, когда они, после знакомства, выбрались из шалаша. - Нет, привык все делать сам! Я ему говорю: после зимы чуть жив, сиди на бережку, рыбку лови да сил набирайся, нет, надо ему суетиться, дела делать! Все путем каким-то грезит торговым, великим, чтобы дорогу от Варяжского моря до Греческого сыскать! Слышал он, что люди ездят, - и ему надо, самолично Греческое море найти хочет!
- Я бы тоже не отказался! - Зимобор улыбнулся. - Греческое море-то поглядеть, есть ли оно на свете или так, болтовня одна. Смелый у тебя батя!
- Смелый! - проворчал Зорко с таким видом, что, дескать, морок один это все, но видно было, что в глубине души он гордится своим беспокойным родителем. - Не, не нашли. От Полянских земель, от Киева-города еще дальше на полудень надо, вниз по Днепру, а там опасно - и пороги, и степняки всякие. Ну их! Туда если ездят, то большие обозы собирают. И это на целый год с чурами прощаться! Хоть это уговорил - домой вот возвращаемся. Я вообще, если хочешь знать, мог бы и сам съездить! Дороги все с закрытыми глазами знаю! Я с ним уже десять лет езжу каждый год. Тетка нам травок с собой надавала, да вот толку от них чуть. Надо бы в село, где хоть какая-нибудь приличная травница есть, или волхва хорошего найти, а тут, в лесу, только лешего, тьфу, найдешь! Зимобор осторожно сунул руку за пазуху и оторвал пару стебельков от венка Младины. Будучи оторванными, ландыши сразу увяли и высохли, оставаясь почти такими же белыми, как будто их высушила со всем тщанием самая умелая зелейница.
- Вот тебе молодильник, завари, пусть пьет по глотку по три раза в день. - Зимобор протянул Зоричу сухие стебельки. - Я знаю, мой отец такой же хворью страдал. Ему помогало.
- И ты что же, молодильник всегда при себе носишь? - с удивлением спросил Зорко, бережно принимая хрупкие стебельки и нюхая - ему это средство тоже было хорошо знакомо.