- Боюсь, трещины как таковой у нас нет, зато есть расщепление, - сказал он. - В лучшем случае медленно выздоровеет, а может стать калекой. Чем скорее наложим натяжение, тем лучше. Мне нужен коллега, чтобы помочь, мужчина с сильными руками.
- Я здесь, - сказал Грациллоний.
- Что? - доктор преодолел изумление. Долго ходили слухи касательно хирургии в исполнении короля однажды на Сене; и многие были очевидцами, как во время битвы или несчастного случая он полностью обрабатывал раны. - Ну что ж, мой господин, позвольте объяснить вам, какие необходимо приложить усилия, и показать вам движения, пока мы пошлем за необходимыми материалами.
Когда Грациллоний вышел, то увидел, что в коридоре собралось шестеро женщин. У него ослабли плечи и чуть подрагивали. От пота под мышками образовались пятна, и от него неприятно пахло.
- Все прошло хорошо, - унылым голосом сказал он своим женам и дочери. - Сейчас Ривелин заканчивает при помощи Иннилис.
- Ты дашь ей что-нибудь обезболивающее? Ведь ты не допустишь, чтобы она мучалась? - огрызнулась Виндилис.
- Нет же, сестра! - возразила Тамбилис.
- Она стала такая холодная, что Иннилис не решилась дать ей наркотики, - сказал Грациллоний. - Кроме того, когда мы приступили к работе, она упала в обморок. Ей дадут что-нибудь попозже, чтобы она смогла спокойно отдохнуть. Мне … нечем хвастать! - Он поискал взглядом Дахут. - Это нужно было сделать.
Девушка не ответила.
- О, Граллон, - прошептала Тамбилис, двинувшись к нему с распростертыми объятиями: Ланарвилис дернула ее за рукав и зашипела в ухо: Тамбилис остановилась. На слезы на ее ресницах попал зажженный в помещении свет. Вмешалась Дахут.
- Дайте мне туда пойти, - сказала она. - Я совершу Прикосновение. Она будет меньше страдать и нормально выздоровеет.
Форсквилис нахмурилась.
- Нет, лучше не стоит. Не здесь, не сейчас. Дом Богини, а ты не посвящена - Может, потом, когда Ривелин отпустит ее домой.
- Я не могу помочь сестре, не могу вести Бдение, не могу быть королевой, благодаря тебе! - пронзительно закричала на отца Дахут.
- Я пошел, - сказал он. - Кто-нибудь держите меня в курсе и скажите, когда я смогу ее навестить.
Он вышел. Тамбилис шевельнулась, чтобы пойти за ним, но сдержалась.
- Терпение, моя дорогая, - увещевала Ланарвилис, когда мужчина ушел.
- Но он так одинок, так несчастен, - умоляла Тамбилис. - Вы поступаете так, словно это случилось по его вине.
- А разве не по его?
- Да пусть и по его. Рассуждать о таких вещах неумно, - предупредила Форсквилис. Она направилась к Тамбилис, чтобы ее обнять. - Я тебя понимаю. Все в тебе криком рвется бежать к нему. Я тоже скучаю по нему, по большой печальной, степенной, заблудшей душе. Но мы должны принести эту жертву.
- Накажите его, - сказала Виндилис, - морите его страсть голодом, пока он не уступит. Не то чтобы он когда-нибудь еще овладел мной. Но вы другие, вы можете заставить его заплатить. Вы - орудия богов.
- Он может на нас надавить, раз Гвилвилис ему недоступна, - как-то совсем не робко сказала Малдунилис.
Ланарвилис покачала головой.
- Нет. Воздайте ему должное. Он не Колконор. Он не станет расточать то уважение, которое мы все еще к нему питаем, и не будет вызывать в нас еще большую вражду в тот момент, когда ему нужен любой союзник, которого он найдет.
- А что нам делать? - несчастно спросила Тамбилис.
- То, что мы и делаем с тех пор, как он отверг свою невесту - ничего. Не посылайте ему приглашений, отклоняйте все его. На совещаниях будьте холодно вежливы. Когда наконец он будет нас искать, так же его примите. Если заговорит о постели, ответьте ему вежливо, что это он нарушил священную женитьбу, а не мы, и думаем, что боги привели в качестве примера Гвилвилис. Это его отпугнет - страх и раненая мужская гордость. Если же нет, если он будет настаивать, что ж, решать каждой из нас, но если прямой отказ не подействует, тогда думаю, нам надо лечь и отбросить свои взгляды. Он не такой болван, чтобы этого не знать.
- Если я смогу, - прошептала Тамбилис. Форквилис ударила ее по губам.
- Это будет непросто, - сказала она. - Хотя помни, мы ведь делаем это и для него тоже, чтобы он пришел к тому, чтобы заключить мир с богами.
- И как долго мы так будем жить?
Форсквилис развела руками.
- Сколько потребуется - либо сколько возможно. Между тем надейтесь, молитесь, ищите те небольшие заклинания, которыми можно воспользоваться. Кто знает, что может случиться?.. Дахут, что случилось? Принцесса вздрогнула. Она пришла в себя.
- Ничего, - сказала она язвительно. - Ничего и все. У меня мелькнула одна мысль.
- И что это? - спросила Виндилис. Дахут смотрела в сторону.
- Так, мимолетно. Позвольте, я над этим поразмыслю.
- Будь осторожна, деточка. Советуйся с сестрами. У тебя всегда была склонность к безумствам.
Дахут ухмыльнулась.
- Боги присмотрят за мной, - сказала она и торжественно вышла вон.
II
Погода по-прежнему была ветреная, облачная, промозглая. Солнце то появлялось, то пряталось из виду, в то время как на темнеющее море падали тени и скакали белые лошадки бурунов, пока не исчезали на рифах. Ис наполнился шумом, бормотанием в Верхнем городе, брожением, шумихой и ужасными вздохами в том месте, где стена выступала над водами. Ворота были открыты, но лоцманы ставили буи у широкого причала.
Томмалтах и Карса расхаживали по стене от Северных ворот до башни Галла. Они выпили в апартаментах Карсы и решили, что перед ужином необходимо глотнуть свежего воздуха. Там никого не было, кроме охраны на посту. Внизу меж скал крутились волны, разрывались, отступали в водоворотах и облаках пены.
- Меня удивляет, что люди не видят в этом знака того, что их боги гневаются, - сказал римлянин. Он обвел местность руками. Карса говорил по-исански, на языке, который был общим для них обоих; на латыни Томмалтах говорил с запинками.
- Да почему, ничего удивительного, - ответил скотт. - Ты не достаточно долго здесь жил. У нас дома про такое говорят, что осень мягкая и сухая.
Карса просиял.
- Так ты думаешь, Грациллонию от этого хуже не станет?
- А, вот что тебя гложет? Что ж, и меня, и меня.
- Не обижайся, дружище, но ты язычник, хоть и не типичный. Ты разбираешься в этом народе получше, нежели христианин с Юга.
- Я посвящен Митре, - холодно сказал Томмалтах.
- Знаю. - Карса положил свою руку ему на плечо. - Хотел бы я, чтобы ты избрал правильную веру! Но я имел в виду то, что ты родом из поднебесья, ты способен видеть, как осуществляется зло в душах людей. И ты меня выручил. Спасибо тебе.
Томмалтах некоторое время смотрел на него, пока они шли, и лишь потом медленно произнес:
- Ты надеешься, что Грациллоний устоит - будет в состоянии устоять - от того, чтобы не жениться на собственной дочери.
- Надеюсь? - воскликнул Карса. - Я молюсь! Каждый день, даже чаще, падаю ниц, заклинаю бога сберечь ее чистоту. - Переведя дух, он огрызнулся. - А ты нет?
Томмалтах искал несвойственные ему слова.
- Ну, если Дахут действительно станет верховной жрицей Иса, это останется в мечтах. Никогда не слыхал, чтоб они когда-нибудь заводили себе любовников. И раз ее отец говорит, что Митра запрещает брак, я ему верю, поскольку сам еще не сведущ в большинстве Мистерий. И все же, что станет с милой бедняжкой? Как она хоть когда-нибудь сможет освободиться, чтобы устроить свою собственную жизнь? Чудеснее всякого чуда, как она сможет стать королевой вроде тех, что у нас уже есть. Хотя, насколько это вероятно?
- Хочешь сказать, - сурово спросил Карса, - если ее отец сдастся и растление произойдет - ты дашь этому продолжаться неотомщенным?
- Он мой отец в Митре, - с трудом сказал Томмалтах.
- Я поклялся перед Господом, - заявил Карса, - что если он это с ней сделает, я его убью.
III
Сквозь облака летела полная луна. Там, где она их касалась, они серебрились, вокруг же оставалась дымка. Ледяной ветер обдувал долину, свистящую лощину. Он срывал с деревьев сухие листья и бичевал ими дорогу, по которой бежала Дахут.
Она завернула в Священное Место и остановилась. Дыхание рвалось в нее и из нее. За плечами развевался плащ. Капюшон опущен, и из наспех заплетенных кос выбивались спутанные локоны. Промеж трех темных корпусов тускло мерцали булыжники двора в приходящем и уходящем свете. Позади в Лесу скрипел Выборный Дуб. То и дело Молот ударял в Щит, и продолжал звучать замирающий звон.
Дахут воздела руки. Красный Дом стоял погруженный во тьму, король и слуги спали, но кто-то мог запросто проснуться. Она заговорила нараспев:
- Ya Am-Ishtar, ya Baalim, ga'a vi khuwa. Произнеся заклинание, мягко ступая, двинулась вперед. В лунном сиянии были видны разомкнутые губы, обнаженные зубы, оскал победителя в битве.
Однако она медлила всякий раз, когда под ее весом скрипели деревянные ступеньки; и засов она отодвигала с предельной осторожностью, приоткрывая дверь каждый раз на один дюйм. Едва щель стала достаточно широкой, она проскользнула внутрь и сразу ее закрыла, так тихо, как только возможно.
Прислушалась. Сквозь заглушённые стенами ночные звуки она слышала храп со скамей, где лежали люди. Поначалу в зале было темно, как в могиле, потом она смогла разглядеть некоторые черты изображений, чтобы разобраться. Идолы на колоннах вырисовывались четче, чем они были в действительности.
- Таранис, любовник Белисамы, будь со мной, возлюбленный Лера, - прошептала Дахут.
Она пробиралась по полу с осторожностью кошки. Присыпанный в очаге огонь предостерег ее несколькими кровавыми звездочками. Ей пришлось наугад ощупывать внутреннюю дверь, прежде чем она нашла затвор. За ней проход был не такой темный, поскольку в этой перестроенной половине были вставлены окна и погода бушевала не настолько, чтобы их пришлось закрыть. Стекла менялись от млечно-белого лунного света до зияющей черноты, но оставались слепыми, сквозь них в действительности ничего невозможно было разглядеть, словно они выходили за пределы мира.
Дверь королевской спальни была приоткрыта. Пройдя туда, она ее закрыла и опять же насторожено подождала, пока сердце не сделало несколько ударов. Единственное окно здесь выходило на запад, а луна еще не достигла зенита; потому самый яркий свет, проникавший в комнату был тревожный серый. Она могла видеть только Грациллония. Он лежал на боку. Рука и плечо поверх одеяла были голые. Он казался очень одиноким посреди огромной кровати.
Дахут села на пол снять сандалии, чтоб не шуметь. Поднявшись, отвязала веревочку, на которой держался ее плащ, и спустила одежду, словно это был пояс. Оставалась одна рубашка, которую она скинула через голову.
Мгновение она смотрела на свое тело, трогала руками гладкие изгибы, улыбалась. Потом несколько минут изучала, как обставлена комната, прикидывая расстояния и направления, планируя каждое движение. Наконец, подошла к окну. Когда Дахут задернула висящую сбоку занавеску, ее поглотила темнота.
Она тихонько прошла к кровати, нашла верхний конец одеяла, отдернула его, скользнула на матрац и лежала, пока не убедилась, что Грациллоний не двигается, затем набросила на себя покрывала и незаметно пододвинулась к нему. Он дышал медленно и глубоко. Действовало заклинание дремоты, и в течение нескольких часов одного прикосновения было бы недостаточно, чтоб его разбудить.
Он лежал к ней спиной. Она подвинулась животом к теплой твердости. По телу пробежала дрожь. Король пошевелился. Девушка слегка отодвинулась назад и подождала, пока он снова не утихнет.
Потом приподнялась на локте и приблизилась губами к его уху. Ее ноздри уловили мужской запах. Ее губы задевали его волосы и отросшую бороду.
- Грациллоний, - прошептала она, - я здесь. Я больше не могу не быть с тобой, Граллон, дорогой мой, возьми меня сейчас же. - Свободная рука скользила по его телу, по выпуклостям мускулов, спускаясь к пояснице. Сомкнула пальцы на том, что нашла, и пошевелила ими. Плоть взволновалась, уплотнилась, поднялась. Пульсировал жар. - Граллон, король, господин, любовник, твоя королева здесь.
- Ч-что? - неуверенно, изумленно прогромыхал его голос. - Кто? Тамбилис? - Он перевернулся, стал искать на ощупь, поймал ладонью грудь. - Ты? - затрепетала радость.
Она бросилась на него, остановила его язык своим, накинула свое бедро поверх его. Ее рука подрагивала и тянула, завлекая туда, куда хотела.
Он встал на колени и оперся на ладонь.
- Быстро, забирайся на меня быстро, - произнесла она с такой интонацией, которая могла принадлежать любой женщине.
Другая его рука гладила. Вдруг он остановился.
- Но ты, ты не Там… Форс… кто? - запнулся он. У него вырвалось: - Дахилис!
Он вырвался из ее объятий. Своим движением он раскачал матрас.
- Да, это Дахилис вернулась к тебе, - причитала Дахут и домогалась до него. Он дернулся, свалился на пол и растянулся на нем. Дахут завыла.
Грациллоний потянул занавесь вниз. Тяжелая ткань легко оторвалась от колец. Тучи немного расступились вокруг луны. Свет отбрасывал отблеск на то место, где на кровати распласталась Дахут.
Ктоо-оо , вымолвил ветер.
Дахут встала на ноги. Светящиеся в темноте, градом катились слезы.
- Я спасу тебя, - с мольбой в голосе произнесла она, - я вынудю тебя исполнить волю богов. Еще не слишком поздно.
Она неуверенно направилась к нему. Он поднял руку со скрюченными пальцами.
- Так вот до чего довели тебя твои боги, дитя мое? - и тон его был вялым.
- О, отец, я так боюсь за тебя, и я так тебя люблю.
- Ты не знаешь, что такое любовь, ты, раз… раз могла подумать, будто в темноте мужчина не узнает свою милую. Иди. Уходи. Сейчас же.
- Отец, утешь меня, обними меня.
Она подошла настолько близко, что увидела, как его лицо повернулось к ней в маске Горгоны.
- Иди! - заорал он. - Пока я не убил тебя!
Он бросился на нее, как разъяренный зверь. Она увернулась и убежала. Она слышала, как он кричит за ее спиной:
- Дахилис, Дахилис! - и начал душераздирающе рыдать, как человек, никогда этого раньше не делавший.
Дахут, обнаженная, бежала по дороге к Ису. Она тоже плакала.
Облака все больше и больше заглатывали луну. Ей нужно было пройти незамеченной через Верхние ворота, в мирное время всегда открытые, как и тогда, когда она уходила.
Ветер хлестал ее холодом. У нее под ногами кружились и шуршали сухие листья. Над головой прохлопали крылья филина. Он исчез вместе с луной.
IV
Виндилис навестила Ланарвилис дома. Они удалились в личную комнату. Горели лампы, чтобы разбавить унылость дождливого полудня. В их отблеске выделялись голубой и алый цвета восхитительных тканей, слоновая кость и деревянные жилки мебели, блеск серебра и мерцание стекла. Одетая в черное, изможденная фигура Виндилис казалась опровержением этому разноцветью. Она прямо села на стуле напротив тахты, на которую Ланарвилис почти что упала.
Виндилис перешла прямо к нападению:
- Время для принятия решения уже прошло. Те из нас, кто чтит богов и боится их гнева, должны сомкнуть ряды.
- Это… мы все… даже, если не согласны, что это самое мудрое решение, - пробормотала Ланарвилис.
- Вопроса о мудрости быть не может. Осмотрительность - это безумие. Пусть лучше Ис окажет открытое неповиновение мощи Рима, чем откажется от своих богов.
- И что нам, по-твоему, придется сделать? Виндилис вздохнула, а в ее взгляде теплилась ненависть.
- Молиться о знамении; и в то же время быть к нему готовым. Я обратилась к тебе, потому что ты набожна, сестра моя, куда набожнее некоторых из нас. Хоть ты и поддерживаешь Граллона. Ланарвилис выпрямилась.
- В качестве нашего заступника перед Римом. Для этого требуется поддерживать его авторитет и в других отношениях. Мне нет нужды одобрять или хотеть продолжить противостояние.
Виндилис кивнула.
- Я не говорю, что мы сразу должны его обвинить или требовать свержения. Но и страдать от его богохульства мы больше тоже не обязаны. Если только он не раскается и не сделает Дахут, Избранную, матерью новой эпохи - не сделает ее королевой, причем в скором времени, надо его как-то сломить иначе. В противном случае Рим завоюет Ис не вытащив ни единою меча.
Ланарвилис нахмурилась.
- Продолжай.
- Начнем с того, что сплотим тех из Девяти, которых сможем. Жестоко так говорить, но некоторых из нас он обманул. Бедная, глупая Гвилвилис; что ж, боги на некоторое время вывели ее из игры. Бодилис - Бодилис, как и он, хочет верить, что новая эра будет совершенно отличной от прошлой. Этим двум мы рискнем довериться.
Ланарвилис ударила ее по губам.
- Мы что, будем плести интриги против наших же сестер? Нет!
- Этого я делать не собиралась. Дальше, Иннилис искренняя, послушная, но она такой нежный и любящий человек, она надеется, что все каким-то образом завершится счастливо. Мы можем рассчитывать на ее преданность, но, насколько это в наших силах, должны уберечь от страданий и тревог.
Ланарвилис задумчиво улыбнулась.