– Да она не моя. – Жилята тоже огляделся. – Народ, чья рогатина? – заорал он. – Как я увидел медведя, ну, думаю, плохо дело, – рассказывал он Зимобору, пока дружина проходила мимо них к святилищу. – А тут глядь – стоит передо мной и вроде как ничья. Ну, я и подумал, есть, и слава Перуну…
– Сама стоит?
– Да вроде как и сама… – Жилята запоздало удивился. Это был уже не юный, опытный кметь, лет тридцати, хотя еще удалой, с кудрявыми светло-русыми волосами и молодым румянцем на щеках. В молодости он был буян, гуляка и безрассудная голова, но с годами остепенился и теперь мог подать дельный совет и других удержать от глупости.
– Ну, брат! – Зимобор засмеялся. – Не знал бы, что пить нам с утра было нечего, так подумал бы… Стой, дай сюда!
Он снова забрал у кметя рогатину и перевернул. На перекрестье ему померещилось что-то маленькое и светлое, вроде жемчужинки на зеленом шнурке.
– Вяз червленый… – пробормотал Зимобор.
Это была не жемчужинка. Это было несколько белоснежных бутонов ландыша на свежем зеленом стебельке. Понятно, в каком лесу они могли зацепиться за перекрестье рогатины в разгар лютого месяцы сечена. В том лесу, что на Той Стороне. Сама Младина, вещая вила, вложила рогатину в руки кметя, чтобы уберечь Зимобора от верной гибели.
Зимобор быстро снял стебелек с перекрестья и сжал в кулаке. Она снова напомнила о себе – Младина, младшая из трех вещих вил, явившаяся ему на третью ночь после смерти отца. Дева будущего подарила ему свою любовь, увела из Смолянска, обещала, что он в любом бою одержит победу и станет смолянским князем вопреки всему, – но в обмен на помощь потребовала любви и верности до самой смерти. Очарованный красотой вещей вилы, Зимобор пообещал – да и как он мог отказаться, если во власти вилы человек не принадлежит себе? Вот только любовь ее для смертного губительна – за несколько лет Дева выпьет из него все силы, и молодой парень умрет, высохший, лысый и слепой, как старик. Зимобор не хотел такой судьбы. И встретил Дивину – живую девушку, которая тоже полюбила его, но ее любовь не отнимала силы, а прибавляла их. С тех пор Зимобор жил под вечным страхом мести вещей вилы, и эта месть уже отняла у него Дивину.
Дева будущего устранила земную соперницу со своего пути и продолжает помогать тому, кого выбрала. Вот только помощь эта, при всей ее несомненной полезности, внушала Зимобору не благодарность, а ужас. Он все еще находился во власти вещей вилы, а значит, его мечты о свободе и счастье с Дивиной были не более чем мечтами.
А старейшины уже толпились около ворот и ждали знатного гостя, чтобы вместе войти в старинное племенное святилище. Первый двор занимали длинные хоромины, в которых окрестные жители пировали по священным праздникам, – справа и слева, а между ними было свободное пространство и ворота во внутреннем валу, которые вели уже в само святилище, землю богов. Перед воротами были разложены два костра, очищающие огнем всех желающих вступить на священную землю. Воротных створок собственно не было, но по сторонам проема возвышались два высоких резных столба-чура, и каждый входящий кланялся им, коротко прося позволения войти. Впрочем, чтобы не создавать давки, в дни больших праздников старейшины просили позволения сразу за весь род.
Приносить жертвы сегодня было не время, поэтому огонь перед жертвенником не горел. Когда все оказались внутри, старейшины вышли вперед и попросили, кланяясь идолам трех богов:
– Благословите, отцы и матери, зиме рог сшибать, весне дорогу мостить. А тогда, как придет весна, разожжем мы огни вам калиновы, принесем жертву богатую, чтобы свет белый не мерк, род людской не переводился!
А потом пошло веселье. Снеговую Бабу отделали до конца – вылепили ей стан с пышной грудью, в глаза вставили угольки, рот выложили мелкими шишками. На снежную голову надели белый платок вроде тех, в каких старух кладут на краду, – ибо зима уже состарилась, пора ей на покой!
Все женское население разделилось на две ватаги: девушки и замужние. Замужние стеной встали перед Снеговой Бабой, а девки, выстроившись в пеструю стенку, с визгом кинулись на них. Под вопли и хохот столпившихся вокруг мужчин девки дрались с бабами, норовили сорвать с голов кички и повои, бабы отбивались, драли своих противниц за длинные косы, опрокидывали наземь. Снег летел во все стороны вместе с какими-то шнурочками, перышками, бубенчиками, заушницами и прочими частями женских уборов. Видимо, засеяв в этот день поляну перед святилищем, женщины потом всю весну, пока не поднимется трава, собирают здесь свое добро.
Стоял гвалт, визг, вой, рев, гогот, так что от одного шума, казалось, лед на реке должен треснуть. Полуоглохшие мужики сгибались пополам от смеха, наблюдая бабью потасовку, смолянские кмети заодно с местными прыгали вокруг, кричали, подбадривали девок, кому какая понравилась, давали советы, которых никто не слышал и не слушался, но все равно было весело.
– Давай, Муравка, меси их, пустоголовых! – орал Зимобор, взявший сторону Леженевой старшей снохи, которая первой догадалась про медведя-оборотня. – Налегай, давай, покажи им, вяз червленый в ухо!
Но зря старался: девичье войско побеждало, несмотря на ожесточенное сопротивление баб. Оттеснив охающих противниц, которые торопливо подбирали со снега сорванные кички и кое-как прилаживали их на разлохмаченные головы, прикрывая волосы, девушки пробились к Снеговой Бабе и, отогнав ее последних защитниц, сорвали платок и с нее. Под торжествующие вопли и проклятья снежное чучело разметали, раскидали по полю и растоптали. С зимы сорвали платок – теперь застыдится ходить простоволосой и уберется прочь, уступит дорогу весне! И пусть еще не скоро, еще больше месяца до равноденствия и весенних праздников Лады, а до настоящего тепла еще дальше – но все-таки.
У всего бывает начало, и у весны тоже. Помня об этом, Зимобор все это время думал о Дивине – уж наверное, она оказывалась не из худших бойцов в девичьей стае, когда в Радогоще сшибали рог зиме! Он знал, что Дивина никак не может здесь быть, но вглядывался в румяные девичьи лица, словно все-таки надеялся ее тут увидеть. Ведь появилась она во время зимних игрищ, хотя тоже никак не могла, так, может, это чудо повторится? И не раз ему мерещилось сходство с ее округлым лицом, темными бровями, крепким станом, длинной русой косой… Опять она, казалось, находилась совсем близко, но ни увидеть ее, ни притронуться к ней нельзя. Весна еще далеко, но она уже существует где-то в мире; так и Дивина была очень далеко, но Зимобор не просто верил, а знал, что непременно найдет ее.
Когда бабы подобрали части своих уборов, на освободившееся место вышли мужики. По обычаю, верховья Сежи вставали против низовий: Заломичи против Леденичей, а к тем примыкали младшие роды, когда-то отделившиеся от двух старших или пришедшие со стороны уже позже и тоже избравшие кого-то из них своим "старшим родом". Выстроившись стенка на стенку, женатые мужчины и парни-женихи пошли друг на друга, и теперь потеха началась для женщин. Мужики угощали друг друга кулаками, срывали шапки, драли кожухи. На этот случай каждый, кроме праздничного хорошего, привез в санях старенький, какой не жалко, и переоделся перед дракой. Женщины кричали, визжали, подбадривали своих, смоляне тоже веселились, а Зимобор отмечал про себя: а неплохие бойцы, крепкие и по-своему опытные. Конечно, кметям каждый из них не соперник, особенно в бою с оружием, но, если что, ополчение здесь можно собрать хорошее…
– А ну давай теперь против нас! – крикнул он, когда нижние потеснили верхних. – Вставай, кто не боится! Верхние, нижние, все равно! Только покрепче нам давайте противничков, посильнее!
– Из мелкой посуды не пьем, дурных не бьем! – крикнул Людина.
Смеясь, сежане стали выстраиваться. Те, кто еще не натешился своей удалью, оправляли пострадавшую одежду, приглаживали волосы и вставали стенкой против Зимоборовой ближней дружины. Кмети освободились от лишнего оружия и тоже встали. Сначала женские, а потом мужские поединки их раззодорили, им тоже хотелось показать себя.
Сам Зимобор встал в середине своей ватаги. "Ну, матушка, не подведи!" – мысленно попросил он и прикоснулся к ландышевому венку за пазухой – подарку Младины. Лучше так, чем добиваться власти над Сежей настоящим кровавым боем. Но уж этот праздничный бой обязательно надо выиграть!
– А ну, бей пришлых, покажи им Сежу-реку! – заорал Хотила.
Потный, красный, растрепанный и полный боевого духа, он совсем не походил на того важного и сдержанного старейшину, который вчера приехал к князю в Немилову весь. Но и Зимобор сейчас был похож не столько на князя, сколько на предводителя неженатых парней, которым всего два раза в году, на праздниках, разрешено в честь богов и предков угощать кулаками отцов и дедов, от которых они весь остальной год смиренно терпят воспитательные затрещины. "Бей беспортошных! – Бей бородатых!" – орут тогда отцы и сыновья, вспоминая то, чего никто сам по себе не помнит – те времена двухтысячелетней давности, когда род делился не на семьи, а только на мужчин и женщин, на взрослых, подростков и детей, и каждый принадлежал не своей семье, а своей стае, или ватаге, или как их там называли в те дремучие времена! Один человек такого ни знать, ни помнить не может. А родовая память крови – она все хранит.
– Бей местных! Покажем, какой есть Смолянск! – орал Зимобор, и кмети отвечали ему дружным радостным ревом.
Две стенки сшиблись, схватка закипела. Рукопашный бой тем хорош, что здесь мужики и кмети могут сойтись почти на равных. Опыт и умение имеют какое-то значение, но гораздо важнее сила, способность держать удар, быстрота и устойчивость. Мужики все-таки сходились в этих схватках всего два-три раза в год, а кмети упражнялись каждый день. С криком и ревом каждый норовил, прикрывая голову одной рукой, другой ударить противнику в ухо или в глаз, уклониться от удара, боднуть в живот, заставить упасть. Упавшие потихоньку отползали, уже стараясь только, чтобы их не затоптали. Лежащих и ползущих не трогали, но если ты встал в пределах площадки, то снова подставляй голову. Во все стороны летели ошметки снега, шапки, разорванные пояса, даже рукава кожухов. Безостановочно работая кулаками, подбивая ноги противников и бросая наземь, смоляне скоро отогнали сежан к самому берегу. Кто-то сорвался и покатился вниз, остальные замахали руками: хватит, мол, сдаемся!
– Ну, вы молодцы! – Шумно дышащий, взмокший и разгоряченный Зимобор в распахнутом кожухе ходил между помятыми мужиками, помогал подняться лежащим, хлопал по плечам и по спинам. – Ну, вы бойцы! Ни в каких краях такого не видел! Ну, вы моих парней чуть за пояс не заткнули! Вот она, порода сежанская! Орлы! Велеты! Каждого хоть сейчас в дружину!
И мужики, потирая ушибы и ощупывая подбитые глаза, от этих слов преисполнялись гордостью. Каждому начинало казаться, что поражение не имеет никакого значения, что схватку-то они, считай, почти выиграли, да у кого – у кметей самого смолянского князя! И этот князь, который сделал их из простых мужиков орлами и велетами, каждому казался удивительно хорошим человеком!
Всему этому Зимобора тоже учили с детства. Хороший князь ведь не тот, кто умеет заставить силой, а тот, кому хотят служить добровольно, ради счастья добиться похвалы.
Своих смолян Зимобор тоже похлопывал, но больше молча. И в этом молчании им слышалось: а вы-то уж и подавно орлы, и говорить нечего, сами знаете! Только некоторым отрокам, недавно посвященным, Зимобор говорил негромко "молодец!", и тот внутренне расцветал, зная, что оправдал ожидания, не подвел!
– Да и твои ребята не робкие, крепкие! – одобрительно говорили мужики Зимобору. – Видно, что выученные, даром времени не теряли.
– А ты тоже молодец, княже! – Быстрень вспомнил, что все-таки ему более уместно похвалить Зимобора, как старшему младшего. – Ловко ты наших уделал!
– Еще бы! – Зимобор и не скрывал, как ему приятно это услышать. – Я эти сходки отродясь не проигрывал. Этот день-то как называется?
– Какой?
– Да сегодняшний. Чего празднуем?
– У нас говорят, зимолом.
– А у нас – зимобор! Я же в такой день-то и родился, как же мне всех не одолеть!
– Идемте в обчину, столы готовы! – К ним подошла какая-то из большух Хотилиного рода. – Идемте, отцы, идем, княже. Заводи твоих людей, места хватит.
По обычаю в двух половинах хоромины рассаживались за столами верхние и нижние сежане, и сегодня смолянских посадили среди них – пришлось потесниться, зато всем было весело и каждый чувствовал, что нежданно нашел новых товарищей. Смолянам было приятно впервые за долгую дорогу почувствовать себя если не дома, то в гостях, где им рады. На столах стояли большие деревянные блюда с нарезанным хлебом, глиняные плошки и деревянные корытца с капустой, с грибами, с моченой клюквой. Начали разносить мясо, дружинный кравчий по привычке кинулся помогать. Стоял гвалт, шум, смех. Девушки косились на молодых смолянских кметей, те посылали им ответные выразительные взгляды – многие уже успели высмотреть в толпе кого-нибудь и теперь думали, как бы исхитриться поговорить.
– Эх, ну почему все самое вкусное всегда на столе старшей дружины! – завистливо вздыхал отрок по имени Кудеря, пожирая глазами пироги, поставленные на блюдах перед старшими.
– Вот поэтому я всегда ношу с собой свой верный меч! – назидательно отвечал ему Достоян и, вынув меч из ножен и аккуратно протянув его над столом, ловко наколол на острие большой кусок пирога с дичиной.
К этому дню приготовили медовуху, поэтому пир удался. Гуляли до самой ночи, потом жители Заломов и ближайших дворов отправились восвояси, приезжие расположились спать здесь же, в обчинах. Смоляне тоже устроили себе лежанки прямо на полу, а перед святилищем, возле обоза, разожгли, как всегда, костры и выставили стражу.
Зимобор заснул быстро, но вскоре проснулся от тягучего мяуканья. И сразу вспомнил ведуна. От того теперь стоило ждать всего самого худшего, а значит, расслабляться было нельзя. Ведунова кошка, которую никто не видел, но все слышали, уже бродила под стенами святилища и тоскливо кричала, призывая беду.
Поднявшись, Зимобор перелез через спящих кметей и пошире приоткрыл окошко. Была глубокая ночь, ярко светила луна, и снег казался широким белым полотном, расстеленным по земле. И там, где полотно уходило в угольно-черную тень под откосом вала, сидела невидимая тварь и тянула свою тоскливую песню.
От мяуканья сжималось сердце и закладывало уши. Зимобор взвесил в руке нож. Нет, через окошко не попасть. А выйти – она исчезнет, как всегда исчезала. Вот подманить бы сюда, чтобы вышла на свет… Если она есть на самом деле, эта кошка. Чем дольше Зимобор слушал, тем больше подозревал, что кошки никакой нет, а есть морок, призрак, присланный зловредным ведуном. Или чья-то душа, плененная и мучимая им, томится и жалуется, а никто не понимает ее жалоб…
– Кис-кис! – шепнул Зимобор в самое окошко.
Чем такую подманишь? Эта кошка на простую сметану не пойдет небось, только на кровь человеческую!
И вдруг на окошке мелькнуло что-то угольно-черное и юркнуло внутрь. Скользнул по лицу поток свежего морозного воздуха, повеяло запахом снега от мягкой шерстки – на краю лавки, рядом с кувшином, липким от пролитой медовухи, сидела кошка. В свете последней лучины она была хорошо видна – тощая, черная, длиннолапая, с прижатыми ушами и раскосыми зелеными глазами, она дрожала и явно боялась Зимобора, но не убегала!
– Вот так гость! – вполголоса изумился князь. Ему казалось, что это сон, а все вокруг продолжали спать и не замечали кошки. – Ты чего пришла, киса? Замерзла? Ну давай, погрейся, только смотри, не царапайся!
– Мя-а-а-у-у! – четко выговорила кошка, глядя прямо ему в глаза.
Зимобора пробрала дрожь. Кошка не могла говорить по-человечески, но явно хотела что-то сказать. Она так смотрела ему в глаза своими горящими глазищами, словно требовала чего-то. Чего? Ведь не сметаны же!
Зимобор осторожно протянул руку к своему изголовью, устроенному из мехов предыдущей добычи, и вынул венок Младины. Кошка вздрогнула, приподнялась, переступила длинными лапами, потом опять села. Венок не давал ей покоя, как огонь лесному зверю, но ни убегать, ни нападать она не спешила.
Что-то явно было не так. Обострившееся за последние полгода чутье ясно говорило Зимобору: тут совсем близко до Той Стороны, того загадочного мира, который не найдешь, пока он не захочет, а как захочет, то сам тебя найдет, и тогда уж не отвяжешься. Помня, какую хорошую службу венок сослужил ему в Радогоще, Зимобор поднял его к лицу и глянул на кошку сквозь него.
И охнул от изумления. На краю лавки сидела не кошка, а женщина – молодая, рослая, стройная. Никакой одежды на ней не было, и она куталась в длинные густые волосы, спадавшие до самых колен. На красивом, хотя и истомленном лице выделялись густые черные брови-куницы. Глядя сквозь венок, Зимобор видел ее, окруженную светлым ореолом, как в окошке.
– Ты… кто? Ведьма? – шепнул Зимобор, невольно сжимая рукоять ножа.
– Не ведьма я! – хриплым шепотом ответила женщина, и в голосе ее явственно слышалась тоска и лихорадочная надежда. Он долетал тоже из венка, как из окошка в иной мир. – Не ведьма, богами клянусь! Я из Глушичей, отец мой – Нездрав, Добромилов сын. Украл меня ведун проклятый, прямо из дома украл, от мужа, от сына, от всей родни! Уж который год кошкой маюсь, к людям хочу, а не понимает никто! Ведун меня днем кошкой держит, только ночью человеком делает, только в избе, чтоб не узнал никто! Потому и живет на отшибе, чтоб никто меня не увидел!
– Так ты и есть Хотилина жена! – сообразил Зимобор.
– Так ты знаешь? – Глаза женщины вспыхнули. – Помоги мне, княже, помоги в род вернуться, избавь от колдуна! Не хочу я бегать кошкой-лихорадкой, не хочу, чтобы свои же родичи проклинали меня, хочу жить, как все бабы живут, детей растить, а не бегать в шкуре этой! Помоги! Знаю, что зол на тебя ведун. А еще знаю, что сила за тобой стоит такая, какая и ему не снилась! Помоги, во имя богов, не бросай меня! Если не ты, никто больше мне не поможет! Ведь сын у меня, а растет как сирота, я его и не вижу никогда, кровиночку мою!
– Помочь-то я помогу, только где же его найти, ведуна-то! – быстро зашептал Зимобор через венок. – Приведи его да научи, если знаешь, как поймать! А то опять в землю уйдет, так и буду за ним бегать, как дурак с рогатиной, вяз червленый ему в ухо!
– Рогатины он не боится. Не боится ни камня, ни земли, ни огня, ни дерева, а боится он воды! – торопливо заговорила женщина. Она сильно дрожала и оглядывалась. – Слышу, зовет он меня… Зовет…
– Стой, стой! – Зимобор даже вскочил, хотя и понимал, что она не властна остаться. – Ведун, он что, жадный?
– Еще бы нет!
– Скажи ему, что была здесь и слышала, как мы сговаривались, что, дескать, испугались его и хотим долю в дани предложить, только бы не противился нам. Пусть приходит, торговаться будем. На реку его приведи.
– Я приведу… На берег завтра… Помоги, княже! По…