- Возможно, я использую тебя, поборник Гекты, чтобы смыть его кровь,
- сказала фигура. - Возможно, это будет началом твоей епитимьи.
- Безумный маленький гермафродит, который знает одно колдовство или, может, два, - сказал Сэмлор. - Не будет больше ни для кого-либо от тебя епитимьи, маленький человек. Ты обречен, и я знаю колдовство против таких, как ты. Она жила недолго, но я возьму твое сердце за то, к чему ты привел мою сестру.
- Тогда, может, ты вызовешь мне Гекту, поборник? - спросила фигура, простирая руки как для приглашения и хохоча своим звонким голосом. - Ее храм - мой храм, ее слуги - мои слуги… Кровь ее поборников - кровь для жертвоприношений!
Сэмлор находился на расстоянии двадцати футов, стоя вполоборота. Он схватил свой медальон левой рукой, надеясь, что это даст ему достаточно времени, чтобы произнести заклинание.
- Я похож на священника, говорящего о боге? - спросил он. - Следи за моим кинжалом, безумец.
Фигура с усмешкой наблюдала, как Сэмлор поднимал тяжелый кинжал. Случайный луч солнечного света попал на него. Обоюдоострое лезвие блеснуло в лучах рассвета.
- ЗЕМЛЕЙ, ЧТО СОТВОРИЛА ЕГО, - воскликнул Сэмлор, - РАЗУМОМ, КОТОРЫЙ ПРИДАЛ ЕМУ ФОРМУ.
- РУКОЯТКОЙ И СЕРЕБРЯНОЙ ПРОВОЛОКОЙ, ЕЕ ОБВИВАЮЩЕЙ.
- ХОЛОДНОЙ СТАЛЬЮ ЛЕЗВИЯ И БЕЛЫМ ГОРЯЧИМ ПЛАМЕНЕМ, ИСХОДЯЩИМ ОТ НЕГО.
- ВЫПИТОЙ ИМ КРОВЬЮ И СЪЕДЕННЫМИ ИМ ДУШАМИ ЗАКЛИНАЮ:
- УЗНАЙ СВОЙ ЧАС!
Сэмлор метнул кинжал. Он блеснул, вращаясь. Острие лезвия было на расстоянии руки от хохочущего лица, когда раздался взрыв, словно молния с ударом грома, потрясший город. Сэмлора отшвырнуло назад, из ушей и носа у него полилась кровь. Воздух заполнился частицами краски и штукатурки с покрытого фресками потолка.
Дирила стояла с той же усмешкой, подняв руки в триумфе, рот раскрылся еще больше в горловом хохоте.
- МОЙ ДЛЯ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ!
Паутина тонких трещин распространилась от центра купола высоко наверху. Сэмлор зашатался, задыхаясь от пыли и осознания того, как он был близок к смерти.
Позолоченная бронзовая голова Гекты, укрепленная на шпиле из известняка, рухнула с потолка. Она ударила по лицу Дирилы подобно двухсоттонной стреле арбалета. Пол под ней раскололся. Известняковая колонна, едва замедлив падение, исчезла из глаз, а сама земля содрогнулась от удара.
Сэмлор потерял свою обувь, споткнувшись об останки кучера Регли. Содрогание земли швырнуло его на дверь. Она была не заперта. Сирдонец вылетел на улицу, тогда как расколовшийся купол вслед за шпилем полетел в каверну, разверзшуюся со звуком, похожим на низкий звук органа, на котором играют боги.
Сэмлор растянулся на грязной улице. Люди вокруг него кричали и куда-то показывали. Сирдонец перевернулся на спину и посмотрел на рушащийся храм.
Над руинами поднялась пелена сверкающей пыли. Нечто большее, нежели воображение, придало облаку сходство с головой жабы.
Линн Эбби
Плод из Энлибара
Рощи апельсиновых деревьев на склонах холмов - все, что осталось от легендарной славы Энлибара. Бедные потомки правителей карликовой империи Илсиг, входящей теперь в Империю Рэнканов, влачили жалкое существование за счет сучковатых карликовых деревьев. Обертывая в листья каждый незрелый плод для долгого караванного пути, они снабжали каждый урожай свежим пересказом старых легенд. С умом поданные истории помогали выжить этим некогда гордым семьям, уступая лишь С'данзо в способности создавать мистические легенды; подобно старухам-гадалкам они вплетали в свои истории истинные события, тем самым придавая им налет достоверности.
Апельсины из Энлибара проделывали путь в Санктуарий один раз в год. Когда плоды размером с кулак были близки к созреванию, Хакон, торговец сластями на базаре, заполнял свою тележку апельсинами и продавал их в городе и ларьках на базаре. За эти несколько дней он зарабатывал достаточно денег, чтобы купить дорогие безделушки жене и детям, расплатиться за следующий год с хозяйкой квартиры, и еще оставалось немного золота, чтобы обратиться к Гонфреду, единственному честному ювелиру в городе.
Цена каждого апельсина была такова, что Хакон, пренебрегая неписаными законами рынка, мог сохранить лучшие плоды для своих покровителей в губернаторском дворце. Случилось так, что два дорогих плода оказались поврежденными и Хакон решил не продавать их, а разделить с друзьями по базару, кузнецом Даброу и его молодой женой полукровкой С'данзо Иллирой.
Кольцо кожуры упало с ярко-красной мякоти, когда он аккуратно снял ее инкрустированным серебряным ножом, специально предназначенным для этой цели. Иллира затаила дыхание, предвкушая удовольствие. Взяв одну из долек плода, она брызнула соком на тыльную сторону ладони, слизнув его кончиком языка: вычурный способ смаковать тонкий вкус кроваво-красного сока.
- Они превосходны, лучше, чем в прошлом году, - воскликнула она со смехом.
- Иллира, ты говоришь это каждый год. Время притупляет твою память, вкус возвращает ее обратно.
Хакон слизывал сок со своей руки с меньшей деликатностью. Его губы выглядели позором Энлибара.
- И, если уж говорить о времени, притупляющем память, ты, Даброу, помнишь ли лет пятнадцать назад смертельно бледного мальчика с соломенными волосами и дикими глазами, носившегося по городу?
Хакон наблюдал, как Даброу закрыл глаза и погрузился в свои мысли. Кузнец и сам был в то время незрелым юношей, но он всегда был медлительным, осторожным и весьма надежным в своих суждениях. Иллира в те давние времена была еще ребенком, державшимся за юбку матери, поэтому Хакон и не думал спрашивать ее, ожидая ответа от Даброу. Но взгляни он на нее, то увидел бы как от волнения кроваво-красные капли сока исчезают в пыли под ее стулом.
- Да, - сказал Даброу, не открывая глаза, - я помню его: тихий, бледный… противный. Прожил несколько лет в гарнизоне, а затем исчез.
- Ты узнал бы его снова, спустя столько лет?
- Нет. Он был из тех ребят, что выглядят детьми до тех пор, пока не станут мужчинами, и потом детское уже никогда не проявляется на их лицах.
- А тебе не кажется, что его имя Уэлгрин?
Оставленная без внимания Иллира прикусила язык и подавила панику прежде, чем она стала явной.
- Возможно… хотя нет. Не могу быть уверен. Я сомневаюсь, поскольку никогда не обращался к мальчишке по имени.
Хакон пожал плечами, как если бы его вопросы носили праздный характер. Иллира доела остатки апельсина и затем отправилась в ветхую палатку, где она зажгла три рожка лампады, прежде, чем вернуться к мужчинам с кувшином воды.
- Иллира, я только что попросил твоего мужа пойти со мной во дворец. У меня два мешка апельсинов для Принца, и еще одна пара рук облегчила бы мне работу. Но он говорит, что не оставит тебя здесь одну.
Иллира задумалась. Воспоминания Хакона пробудили ее впечатления, еще сохранившие свежесть, хотя прошло уже пятнадцать лет, как он сказал. Она посмотрела на затянутое тучами небо.
- Нет, с этим не будет проблемы. Сегодня будет дождь, и, я думаю, на этой неделе вы уже получили все деньги за апельсины, - сказала она с притворной бодростью.
- Ну, вот видишь, Даброу: нет проблем. Погаси огонь и отправляемся. Мы вернемся прежде, чем упадут первые капли дождя.
Иллира наблюдала за их уходом. Страх заполнил кузницу, исходя от смутно припоминаемого детства. Видения, которыми она не делилась ни с кем, даже с Даброу. Они не были дарами С'данзо, которые могли бы превратиться в истину или в иллюзии.
Скрепив свои черные кудри гребнем, она вернулась внутрь. Когда постель была покрыта безвкусным ярким покрывалом, а ее молодость слоем косметики, Иллира была готова к встрече с посетителями. Она не преувеличивала своего недовольства в отношении апельсинов. Это было справедливо, поскольку продажа их у Хакона почти сошла на нет. Уже два дня и у нее не было клиентов. Одинокая и скучающая, она наблюдала, как в темноте от лампады поднимался дым, теряясь в своих бесконечных догадках.
- Иллира?
Человек откинул тяжелый занавес. Иллира не узнала голос. Силуэт говорил лишь о том, что человек был высок как Даброу, хотя и не таким широким в плечах.
- Иллира? Мне сказали, что я могу найти ее здесь.
Она замерла. Любой мог иметь причину возмущаться пророчествами С'данзо, независимо от их истинности и пытаться отомстить пророкам. Совсем недавно ей угрожал человек в красной с золотом ливрее из дворца. Ее рука проскользнула под складками скатерти и извлекла из ножен, крепившихся к ножке стола, крошечный кинжал.
- Чем могу быть полезна? - она придала своему голосу спокойствие. Это было приветствие скорее потенциальному клиенту, чем разбойнику.
- Поговорить с тобой. Я могу войти? - он сделал паузу, подождал ответа и, не получив его, продолжил:
- Ты кажешься чрезмерно подозрительной, С'данзо. У тебя много врагов, сестричка?
Он вошел в комнату, опустив за собой занавеску. Кинжал Иллиры бесшумно скользнул в складки юбки.
- Уэлгрин.
- Как быстро ты вспомнила?! Значит, ты унаследовала дар пророчества?
- Да, я унаследовала его, и в это утро узнала, что ты вернулся в Санктуарий.
- Прошло три недели. Ничего не изменилось, за исключением, возможно, перемен к худшему. Я надеялся закончить свои дела, не беспокоя тебя, но у меня возникли осложнения, и я сомневаюсь, что кто-либо иной из С'данзо сможет помочь мне.
- С'данзо никогда ничего не забывают.
Уэлгрин развалился в одном из кресел Даброу. Свет от канделябров падал на его лицо. Оно выдержало испытание временем, хотя, как и полагал Даброу, в его чертах не сохранилось следов юности. Он был высок и бледен, сухощав, как те сильные люди, у которых мягкие ткани "выкипели". Его волосы были выжжены солнцем до цвета соломы и скреплены четырьмя толстыми лентами и бронзовым браслетом. Даже для Санктуария он представлял экзотически-варварскую фигуру.
- Ты удовлетворена? - спросил он, когда ее пристальный взгляд опустился на бархатную скатерть стола.
- Ты стал очень похож на него, - медленно ответила она.
- Я не думаю, Иллира. В любом случае мои вкусы не таковы, как у нашего отца, так что забудь свои опасения на этот счет. Я пришел к тебе за помощью. Только истинная С'данзо может помочь мне, такая, какой была твоя мать. Я мог бы заплатить тебе золотом, но у меня есть кое-что другое, что может оказаться более привлекательным для тебя.
Он сунул руку под свой кожаный кильт с бронзовыми заклепками, чтобы достать замшевый кисет, который и положил, не открывая, на стол. Она хотела открыть его, но он наклонился вперед и крепко схватил ее за руку.
- Это не мое, Иллира. Я не был там той ночью. Я убежал прочь, как, вероятно, сделала и ты.
Его голос перенес Иллиру назад на пятнадцать лет, развеяв сомнения.
- Я тогда была ребенком, Уэлгрин. Маленьким ребенком четырех лет. Куда я могла убежать?
Он отпустил ее руку и уселся обратно в кресло. Иллира высыпала содержимое кисета на стол. Она узнала лишь несколько бусин и браслетов, но этого было достаточно, чтобы понять, что она видит драгоценности своей матери. Она подняла ожерелье с синими бусами, нанизанное на плетеный шелковый шнурок кремового цвета.
- Они нанизаны повторно, - сказала она просто.
Уэлгрин кивнул.
- Кровь испортила шелк и жутко воняла. У меня не было другого выхода. Все остальное такое же, как и было.
Иллира ссыпала бусы назад в кучу. Он знал, чем привлечь ее. Все это не стоило и одной золотой монеты, но никакие богатства не могли быть для нее ценнее.
- Ну хорошо, что ты хочешь от меня?
Он отодвинул безделушки в сторону и достал из другого кисета керамический черепок, размером в ладонь, который аккуратно положил на бархатную скатерть.
- Скажи мне все об этом: где остальная часть дощечки, как она разбилась, что означают эти символы - все!
В этом зазубренном осколке не было ничего такого, что объяснило бы перемену, которая произошла с Уэлгрином, пока он рассказывал о нем. Иллира видела перед собой кусок обычной оранжевой керамики, плотно заполненный черным узором под глазурью; подобные вещи можно было найти среди домашней утвари в любом доме Империи. Даже с пророчествами С'данзо, собранными на этом черепке, он оставался обычной вещью. Иллира посмотрела в ледяные зеленые глаза Уэлгрина, на его приподнятые в задумчивости брови, подбородок, возвышающийся над плечами, усеянными заклепками, и подумала о том, как бы лучше сказать ему то, что она увидела.
- Его секреты глубоко внутри. Для случайного взгляда это совершенно недоступно. Только длительное изучение позволит извлечь их наружу, - она положила черепок назад на стол.
- Как долго?
- Трудно сказать. Пророчества усиливаются через символические циклы. Это может длиться до тех пор, пока не подойдет цикл этого черепка…
- Я знаю С'данзо! Я был с тобой и твоей матерью - не играй со мной в базарные игры, маленькая сестричка. Я знаю слишком много.
Иллира откинулась на спинку кресла. Кинжал из ее юбки вывалился на пол. Уэлгрин нагнулся и поднял его. Он повертел его в руках и без предупреждения вонзил в стол через бархат покрывала. Затем, взявшись рукой за гладкую часть лезвия, согнул его так, что рукоятка коснулась стола. Когда он убрал руку, кинжал остался согнутым.
- Дешевая сталь. Современная дрянь, смерть для того, кто рассчитывает на него, - объяснил он, с обидой вытаскивая кинжал из стола. Он положил нож из темной стали вместе с бусами и браслетами.
- Теперь расскажи мне о моем черепке.
- Это не базарные игры. Если бы я не знала тебя, я бы сказала, что это просто осколок керамики. Ты владел им долгое время. И он не говорит ни о чем, кроме связи с тобой. Но полагаю, это нечто очень важное, иначе ты не был бы здесь. Ты знаешь о С'данзо и о том, что ты называешь "базарные игры", но, я в самом деле сейчас ничего не вижу, может смогу позднее. Есть способы усилить видение. Я попытаюсь это сделать.
Он бросил на стол золотую монету.
- Возьми то, что тебе нужно.
- Только мои карты, - ответила она, возбужденная его жестом.
- Достань их! - приказал он, не поднимая монету.
Иллира извлекла потертую колоду карт из глубин своей блузки и положила на нее черепок, зажгла еще несколько свечей и лампаду. Она разрешила Уэлгрину разделить колоду на три стопки, затем в каждой перевернула верхнюю карту.
ТРИ ЯЗЫКА ПЛАМЕНИ: туннель, ведущий из света в тьму с тремя подсвечниками вдоль пути.
ЛЕС: первобытные искривленные стволы, зеленый купол, живой полумрак.
СЕМЬ РУД: красная глина, гончар с кругом и печью для обжига.
Иллира смотрела на изображения, теряясь в догадках и не находя гармонии или направления. Карта Пламени была центральной, но связка не открывала перспективы для нее. Лес - символ мудрости во все времена, казался маловероятным как цель или начало пути для ее брата, и Семерка должна означать больше, чем обычно. Представала ли карта Руд как созидательная? Или же красная глина была знаком кровопускания, что часто оказывалось правдой, когда она появлялась в связке с другими картами Санктуария.
- Я вижу пока недостаточно. Базарные игры или нет, но видимо еще не время разгадать эту вещь.
- Я приду вновь после захода солнца - это будет более подходящее время, не так ли? Я свободен от несения гарнизонной службы до завтрашнего утра.
- Для карт - да, но Даброу к этому времени закончит работу в кузнице, а я не хочу вовлекать его в это дело.
Уэлгрин согласился с этим доводом.
- Я понимаю. Приду в полночь. Он в это время будет спать, если, конечно, ты не заставишь его бодрствовать.
Иллира почувствовала, что было бы бесполезно что-либо доказывать. Она молча наблюдала, как он сгреб кучу безделушек, кинжал и черепок в один кисет, слегка вздрогнув, когда он убирал с ее глаз последние бусинки.
- По обычаю С'данзо оплаты не будет до получения ответа на вопрос, - сказал он.
Иллира кивнула. Уэлгрин провел много лет возле ее матери и знал многое из жизни С'данзо, возбуждая подозрительность своего отца. Кожа его юбки заскрипела, когда он встал. Попрощавшись, он покинул палатку в молчании.
Когда Уэлгрин шагал большими шагами через толпу, перед ним расступались. Он отметил это. Здесь, на этом базаре, где его воспоминания продирались через проклятия, драки, насмешки и воровство. В любом другом месте к нему отнеслись бы с уважением, но не в этом месте, которое было однажды его домом некоторое время.
Один из немногих в толпе, что могли помериться с ним ростом - смуглолицый человек в фартуке кузнеца загородил ему на секунду дорогу. Уэлгрин искоса посмотрел на него и предположил, что это Даброу. Несколько раз он видел в городе невысокого с орлиным носом напарника кузнеца, не зная ни имени, ни прозвища этого человека. Они посматривали по сторонам, чтобы избежать случайных встреч.
На входе в базар, где стояли полуразрушенные колонны, сохранившие следы построивших их королей Илсиг, из тени выбрался человек и пошел в ногу рядом с Уэлгрином. Хотя он имел манеры и одежду горожанина, его лицо было схоже с лицом Уэлгрина, худощавое, суровое, обожженное солнцем.
- Что ты узнал, Трашер? - спросил Уэлгрин, не глядя.
- Этот человек с Подветренной заявил, что знает эти вещи…
- Да?
- Руно вышел, чтобы встретиться с ним, как вы и договаривались. Когда он не вернулся утром, Мелм и я пошли искать его. Мы нашли их обоих… и это. Он передал своему капитану две небольших медных монеты.
Уэлгрин перевернул их на ладони и отбросил далеко в сторону.
- Я позабочусь об этом сам. Скажи другим, что у нас в гарнизоне в этот вечер будет гость - женщина.
- Да, капитан, - ответил Трашер, удивленно ухмыльнувшись во весь рот.
- Мне отослать людей?
- Нет, поставь их в качестве часовых. Не все идет как надо. Каждый раз, когда мы назначали свидания, получалось что-то не то. Сначала это были мелкие неприятности, а теперь Руно мертв. У меня в этом городе больше шансов, чем у других. И еще, Трашер, - Уэлгрин схватил своего подчиненного за локоть. - Трашер, эта женщина С'данзо, моя полукровная сестра. Смотри, чтобы солдаты поняли это.
- Они поймут, у нас у всех где-то есть семьи. Уэлгрин скорчил гримасу, и Трашер понял, что командир не расслабился, проникшись беспокойством о семьях.
- Разве мы нуждаемся в С'данзо? Когда есть более надежные пророки в Санктуарии, чем попрошайки в проходах базара. Наше золото добротное и его достаточно много, - Трашер, подобно многим людям в Рэнканской Империи, считал С'данзо наиболее подходящими лишь для разрешения любовных треугольников среди домашних слуг.
- Нам нужна именно она.
Трашер кивнул и скрылся в тени так же искусно, как появился. Уэлгрин подождал, пока не остался один на грязной улице, а затем повернул и пошел широкими шагами, расправив плечи и сжав в кулаки руки, по запутанным улочкам Лабиринта.