В тот день мой охранник позволил мне вымыться, прежде чем отвел назад в мою комнату. Она оказалась еще более душной, чем накануне, поскольку все запахи моего присутствия были заперты внутри. Этот вечер стал повторением предыдущего. Отец сам принес мне крошечную порцию еды, я медленно ее съел и занялся уроками. Если, против всех моих ожиданий, план отца сработает и я смогу вернуться в Академию, я не собирался отставать от однокурсников. Мои надежды были разрушены. Я отчаянно мечтал вернуться к прежней жизни, но ничуть не меньше хотел доказать отцу, что он ошибается, а я прав. Я пытался убедить себя, что любой исход принесет мне удовлетворение, но понимал, что первое устроит меня гораздо больше.
Я не могу вспомнить, сколько дней прошло в таком распорядке. Каждый Шестой день я получал небольшую передышку. Отец выпускал меня из комнаты, чтобы я мог помолиться вместе с ним и старшим братом, а затем отправлял назад для медитации в одиночестве. Но все остальные дни были похожи на первый. Я вставал, работал до самого вечера, возвращался в свою темницу, ел, занимался. Отец постоянно менял мне задания. Я нарастил мускулы, так что рубашка стала натягиваться на плечах еще сильнее. Если судить по дырочкам на ремне, я ничуть не похудел. Мой охранник был немногословен, да и мне было нечего ему сказать.
В те дни произошло немного хоть сколько-нибудь заметных событий. Однажды вечером я попросил у отца еще бумаги и чернил. Думаю, он был потрясен, узнав, что я продолжаю свои занятия. Он принес мне бумагу, чернила и - думаю, в качестве награды - письмо от Спинка и Эпини.
Это был приятный повод отвлечься. В своем письме кузина рассказала мне, что они со Спинком вполне оправились после вспышки чумы. Здоровье Спинка явно улучшилось с нашей последней встречи, и он куда больше походил на себя прежнего, полного энергии и различных идей. К несчастью, из-за этого он лишь сильнее страдает от того, что зависит от своего брата. У него слишком много мыслей о том, как изменить к лучшему жизнь в поместье и что нужно для этого сделать. Они с братом часто спорят, огорчая всех остальных. Эпини хотела бы, чтобы Спинк смог вернуться в Академию, но сейчас они не в состоянии себе это позволить, особенно если учесть, что ей тоже придется жить в городе.
Она задним числом поблагодарила меня за то, что я показал ее письма ее отцу, и теперь, после нескольких месяцев неизвестности, они начали переписку. Не говоря этого прямо, она намекнула, что ее мать, видимо, перехватывала первые письма. Леди Бурвиль, судя по всему, потеряла всякий интерес к своей старшей дочери и теперь отдавала все силы воспитанию Пуриссы, мечтая сделать ее супругой юного принца. Эпини считала такое поведение позорным и бессердечным. А еще она убедилась, что ее отец гораздо меньше разочарован в ней, чем она опасалась. Я уловил в ее словах большое облегчение.
Я написал ей длинный ответ, в котором рассказал обо всем, что со мной произошло, включая свою встречу с Девара. Затем, решив, что отец почти наверняка прочитает мое письмо до отправки, разорвал его на мелкие клочки и сочинил другое, более осмотрительное. Я сообщил в нем, что мое возвращение в Академию откладывается по состоянию здоровья, но я надеюсь скоро с этим справиться. Следующие две страницы я посвятил самым общим рассказам о жизни дома и наилучшим пожеланиям ей и Спинку.
Начав писать письма, я решил ответить и Колдеру с его дядей. Я попытался описать местность, где "нашел" камень, украденный у меня Колдером. Однако я помнил только, как заполучил его, - но зато слишком хорошо. Камень впился в мое тело, когда Девара волок меня домой. Я даже сделал грубый набросок, который ни в коей мере не заслуживал того, чтобы называться картой, и вложил его в конверт. Неохотно оказав им эту последнюю услугу, я решил, что навсегда покончил с Колдером и его семьей.
Мои дни были по-прежнему заполнены тяжелой, грязной работой, но меня это не беспокоило. Она не занимала мой ум и позволяла размышлять о других вещах. Например, я во всех деталях, подробно вспомнил свой "роман" с Карсиной. Как резко он начался: я потерял от нее голову в тот вечер, когда отец сказал мне, что она станет моей женой. А с тех пор, как я встретил ее на свадьбе Росса и она отнеслась ко мне с таким презрением, я мог думать о ней только с обидой и гневом.
Я живой человек и по-мальчишески мечтал о мести. Я верну себе прежнее стройное и сильное тело и тогда уже сам пренебрегу ею. Я совершу какой-нибудь великий, героический поступок ради ее семьи, например спасу ее мать от верной смерти в лапах степной кошки, и, когда ее отец предложит мне выбрать награду, холодно попрошу освободить меня от обещания жениться на его бессердечной и неверной дочери.
Я без конца повторял эти картины в своем воображении, пока не был вынужден признать, что они не доставили бы мне такого удовольствия, если бы я не продолжал мечтать о Карсине. Однажды, перебрасывая с места на место навоз, я вдруг понял, что вовсе не люблю ее. Просто она была частью великолепного будущего, которое я для себя вообразил. В мечтах я заканчивал Академию, получал чин лейтенанта, быстро продвигался по службе, а затем просил руки обещанной мне девушки из хорошей семьи. Любое изменение, казалось, делало это будущее не столь замечательным. Я не мог себе представить другую женщину на месте Карсины, так же как и другую карьеру вместо военной. И всякий раз, когда я представлял себе, как отец Карсины разрывает соглашение с моим отцом и отдает Карсину Ремвару, у меня в жилах закипала кровь. Я с ужасом представлял себе, как они станут обсуждать меня и смеяться или как Карсина будет благодарить Ремвара за спасение от ужасного жребия стать моей женой. Удар, нанесенный моей гордости, уничтожил любовь или расположение - что бы я ни испытывал к Карсине, но лишь обострил желание ею обладать. Иногда я задумывался, что бы сказала по этому поводу моя кузина Эпини.
Меня беспокоило, что мать, брат и сестры не искали встречи со мной, но я подозревал, что отец запретил им ко мне подходить, чтобы им не пришло в голову принести мне еду. Не знаю, сколько дней длилось мое испытание, когда мой охранник вдруг спросил:
- Значит, твой папаша пытается заставить тебя похудеть, так?
- Похоже на то, - проворчал я.
Нарл наблюдал, как я гружу большие камни в фургон, чтобы потом отвезти их к строящейся стене.
- Но не похоже, чтобы ты сделался хоть чуть-чуть тоньше.
Я поднял в фургон особенно большой и тяжелый камень и остановился перевести дух. Во рту у меня пересохло, но я пока что не хотел тратить один из драгоценных перерывов на питье.
- Не похоже, - не стал спорить я и направился к куче, чтобы взять очередной камень.
- Так скажи мне, где и как ты берешь еду?
- Отец приносит мне еду один раз в день.
Я задумался, не отец ли велел ему задать этот вопрос. Неужели он еще и приставил ко мне шпиона? Я присел на корточки, откатил в сторону камень и поднял. Затем, с хрипом выдохнув, медленно дотащился до фургона и сгрузил его внутрь.
- Полон, - сообщил я.
- Похоже, что так. Пойдешь следом.
Видимо, мой охранник решил, что для меня полезнее будет брести пешком, чем ехать в фургоне к месту, где нужно выгрузить камни. Я не стал с ним спорить. Наверное, какая-то часть меня ненавидела мое нынешнее тело так же сильно, как и отец, и хотела наказать его как можно суровее.
- В таком случае почему же ты не худеешь?
Он стоял, поставив одну ногу на ступеньку фургона, готовый забраться на сиденье. По какой-то прихоти я решил сказать ему правду.
- Я проклят. Это магия. Я обречен вечно оставаться толстым.
- Ха, - только и сказал он.
В тот день он больше со мной не заговаривал, но почти каждый день с тех пор пытался завязать беседу. Я узнал, что он сирота, что его бросили и он не знает, чей он сын и кем должен был стать. Поэтому он пришел на восток в поисках новой жизни и нашел Приют Бурвиля и работу у моего отца. До того как отец выбрал его для этой работы, он ухаживал за свиньями. Он фыркнул, говоря об этом, и я решил, что он находит в этом нечто забавное. На другом берегу реки у него есть девушка, дочь владельца лавки, и он рассчитывает, что, когда ему удастся накопить денег, ее отец позволит ему на ней жениться. У ее отца нет сыновей, поэтому, если у них родятся мальчики, они смогут унаследовать его лавку и занять надежное место в жизни. Он завидовал тем сыновьям, которые знали, для какого будущего рождены.
Время от времени мне удавалось узнать от него обрывки новостей. Например, что все кидона исчезли из деревни беджави. Однажды кто-то доставил в их деревню припасы и увидел, что их нет. Они даже не взяли с собой палатки и то, что им дали солдаты из Излучины Франнера. Неблагодарные дикари. Еще он рассказал мне, что подкрепление, следующее в форт Геттис, должно вот-вот пройти через Приют Бурвиля. На мгновение у меня замерло сердце, когда я вспомнил, как сидел верхом на Гордеце на вершине холма, нависшего над дорогой, и смотрел на проходящие мимо войска, направляющиеся служить в диких местах на востоке. Строй всадников, марширующие пехотинцы, фургоны, помеченные полковыми цветами, - ничего роскошнее наши края не видели. Но мне не удастся даже увидеть кавалеристов Кейтона и пехотинцев Дорила, когда они будут проходить мимо, не говоря уже о том, чтобы присутствовать на обеде для офицеров, если они остановятся в Приюте. Я не сомневался, что мой отец сделает все, чтобы я не попался им на глаза.
От Нарла я узнал, что в Излучину Франнера пришла болезнь. Первыми она скосила бедные семьи, в основном полукровок. Поговаривали, что они недавно прибыли в Излучину. Ужасно грязные, так он слышал. Именно они привезли с собой болезнь. Ходили слухи, что заболевшие мрут как мухи. Лихорадка, сказал он, и страшная рвота. И понос. Так всегда бывает от жизни в грязи.
По спине у меня пробежали мурашки.
- Отец знает об этом? О болезни в Излучине Франнера?
Мой охранник пожал плечами. Нарл не думал, что моего отца могут интересовать такие вещи.
Тем вечером, вернувшись в комнату, я не мог усидеть на месте и мерил ее шагами, пока не пришел отец с моим обедом.
- В Излучину Франнера пришла чума спеков, - приветствовал его я, когда он наконец отодвинул засов и вошел. - Боюсь, Приют Бурвиля будет следующим.
- Что?
Он с громким, сердитым стуком поставил поднос на стол. Мой отец никогда не умел спокойно принимать дурные новости. Я сдержанно пересказал ему все, что знал. Выслушав меня, он покачал головой.
- Это может быть какая угодно болезнь, Невар. С каких это пор ты стал таким пугливым? Заболевшие могли напиться грязной воды или наесться несвежего мяса. Чем представлять смерть и всякие ужасы, подбирающиеся к нашему порогу, лучше сосредоточься на том, чего мы пытаемся добиться. Чума спеков. Как бы она могла сюда добраться? - Выпрямись, я хочу на тебя посмотреть, - холодно добавил он.
Я не стал ему ничего отвечать, встал по стойке "смирно", а он медленно обошел вокруг меня. Когда он снова встал передо мной, я увидел, что он побагровел.
- Ты не потерял ни одного фунта, насколько я вижу. Ты подкупил охранника, так? Он приносит тебе еду. Это единственное объяснение. Что ты ему наобещал? Деньги когда-нибудь потом? Или у тебя есть средства, о которых мне неизвестно?
Во мне вспыхнула ярость, которая заглушила даже чувство голода, вгрызавшееся в мои внутренности.
- Я не делал ничего подобного! Я точно выполняю условия нашего соглашения. Я работаю каждый день, как ты приказал, и ем только то, что ты мне сам приносишь, отец. Как я уже пытался тебе объяснить, мой вес не вызван обжорством или нехваткой самодисциплины. Это магия. Что же сможет убедить тебя в этом? Или ты не способен признать, что ты не только ошибаешься, но и сам виноват в том, как я выгляжу?
Его лицо исказилось от ярости.
- Суеверный невежда!
Он так поспешно схватил поднос, что опрокинул бокал. Я почувствовал резкий запах пролитого вина. Невольно я протянул вперед руки, чтобы подхватить поднос и помешать отцу вывернуть на пол драгоценную еду. С яростным ревом он отдернул его в сторону и швырнул о стену. Я в ужасе смотрел на разбитую посуду и рассыпавшуюся еду. Большой осколок винного бокала прилип было к стене благодаря густому соусу мясного пирога, но под собственной тяжестью медленно сполз на пол. Не в силах скрыть потрясение, я повернулся к отцу.
Лицо у него дергалось, он попытался взять себя в руки, не сумел и выпустил гнев на волю.
- Вот твой обед, Невар! Наслаждайся! Это последняя еда, которую ты увидишь в ближайшее время. - Он резко втянул носом воздух. - Я думал, что могу тебе доверять, что ты будешь придерживаться условий нашего соглашения! Неужели я никогда не поумнею? В тебе не осталось ни капли чести, верно? Ты лжешь, ты готов обманывать и красть лишь затем, чтобы подтвердить свои дурацкие заявления! Почему? Потому что тебе отчаянно хочется обвинить меня в своих неудачах. Ты не желаешь отвечать за собственные ошибки. Тебе всегда хотелось, чтобы за тебя решал кто-то другой, и, боюсь, так будет до конца твоих дней. Ты никогда не поведешь за собой людей, Невар, потому что не можешь управлять даже самим собой. Но я покажу тебе, как поступает настоящий командир - как он делает все необходимое, чтобы держать солдат готовыми к бою. Между нами больше нет доверия. Ты останешься в этой комнате, и я сам буду следить за твоим постом. Ты увидишь, что магия здесь ни при чем. В твоем безобразном состоянии виновны лишь обжорство и распущенность.
Он задохнулся от ярости. Я стоял и смотрел на него. Милостью доброго бога, я никогда не забуду, с каким трудом мне удалось сдержаться и не броситься на колени, чтобы собрать еду, разлетевшуюся по полу. Словно поняв, что именно занимает мои мысли, отец ткнул в нее пальцем и рявкнул:
- И убери тут все!
После этого он развернулся на каблуках и вышел, захлопнув за собой дверь. Я услышал, как заскрежетал засов, и, уверившись, что отец уже не вернется, чтобы застать меня врасплох, бросился на колени и схватил большой осколок бокала, в котором еще плескался глоток вина. Тарелка не разбилась, и часть моего обеда оказалась под ней. Я порезал палец стеклом, пока, схватив ложку, старательно собирал ею остатки пирога с мясом. К счастью, корочка не дала ему развалиться совсем. Твердый зерновой хлебец не пострадал вовсе. Чашечка с компотом разбилась, и я разглядывал ее, пока опасение проглотить кусок стекла боролось с притягательностью спелых фруктов в пряном сиропе. Дрожа от едва сдерживаемого нетерпения, мучимый запахами разбросанной еды, я заставил себя внимательно изучить каждый кусочек, прежде чем подобрать его. Я сложил все, что мне удалось спасти, на поднос и отнес его на стол. Смотреть на то, что осталось разлитым и рассыпанным по полу, было почти невыносимо. Я накрыл все это грязной салфеткой и вернулся к еде. И лишь через час, проглотив последнюю крошку хлеба, я вздохнул и занялся наведением чистоты.
Только когда я, точно кающийся грешник, опустился на колени перед усеянными осколками остатками моего обеда, я заставил себя признать, что полнота - не единственное изменение, сотворенное со мной магией. Когда-то гордость помешала бы мне подбирать еду с пола. Теперь же важность еды заключалась отнюдь не только в ее способности меня насытить. Даже удовольствие, которое я испытывал, когда ел, уступало другим, более глубоким изменениям во мне.
Я создавал новое тело, чтобы оно могло вместить мою магию.
Едва я сформулировал эту мысль, я понял, насколько она правдива. Да, я стал толстым. Но еще и сильным, сильнее, чем когда-либо прежде. В те дни, когда мне приходилось терпеть лишения и тяжело трудиться, я замечал в себе перемены. Мое тело почти не производило отходов. Я редко пользовался этим отвратительным ночным горшком. Я отметил новое для себя состояние неподвижности: когда я садился за уроки, мое тело тонуло в глубинном покое, словно я погрузился в воду или парил где-то между сном и бодрствованием. Я подозревал, что мой организм внутри работает значительно эффективнее, чем прежде, и что всякий раз, когда я не напрягаю руку или ногу, они словно отключаются, дожидаясь своего часа.
Я использовал остатки воды в тазике для мытья, чтобы смочить салфетку и протереть пол, а затем сложил грязную тряпицу, посуду и осколки стекла на поднос и отставил его в сторону.
Огромным усилием воли я не дал себе нарушить установленный мной самим порядок. Я старательно выучил уроки, а затем подробно описал события вечера в дневнике. Впрочем, я не упоминал вопросов, которые так сильно меня занимали. Как далеко готов зайти отец, чтобы доказать свою правоту? Допустит ли он, чтобы я умер от голода? Я так не думал, однако уверен не был.
ГЛАВА 9
ЧУМА
На следующее утро я проснулся, когда первые лучи летнего солнца проникли в мое окно и коснулись кожи. Простое уютное ощущение, которое никогда не менялось. Я закрыл глаза и погрузился в него.
Встал я в обычное время, как всегда, умылся, оделся и заправил кровать. Потом я сел на ее краешек и стал ждать, что принесет мне новый день.
Есть ли на свете что-нибудь утомительнее ожидания? Сперва я попытался занять голову учебником истории, затем придвинул стул к окну и принялся наблюдать за суетой во дворе внизу.
Поначалу не происходило ничего интересного. Я увидел, как во двор въехал всадник, гонец от городского совета Приюта Бурвиля, как я понял по ленте на его рукаве. Он взбежал по ступеням, лошадь осталась стоять у входа.
Вскоре отец и брат вышли вместе с ним на улицу. Отец на ходу натягивал куртку. Привели еще двух лошадей, и все трое галопом умчались Я убедился, что сегодня утром увидеться с отцом мне не светит. Я еще немного посидел, дожидаясь своего охранника, хотя обычное время уже минуло. Никто не появился.
Через некоторое время беспокойство уступило место скуке. Меня мучил голод, мой постоянный спутник. Он казался особенно сильным, как всегда, когда мне нечем было себя отвлечь. Я лег на кровать и попытался прочитать следующую главу "Военного искусства" Беллока. Варнийские слова путались у меня в голове, слог автора казался напыщенным; вскоре я положил книгу на грудь и закрыл глаза.
Я попытался обдумать положение, в котором оказался. Можно ли избежать этого бессмысленного, идиотского состязания? Я действительно стал пленником своего отца. Сейчас, в его отсутствие, я мог взломать дверь и сбежать. Но меня отвращала от этой идеи не столько ее трусливость, сколько то, что этот поступок убедит отца в его правоте и положит конец моим надеждам вернуться в Академию и к будущему, о котором я мечтал.
Я глубоко вдохнул и почувствовал, как во мне зреет твердое решение. Острое и жесткое, как отточенный клинок. Я выдержу и ни за что не сдамся первым. Я медленно выдохнул, одновременно расслабляясь, и погрузился в покой, который был глубже сна. Так я смогу забыть о голоде. На время я словно завис в каком-то месте, где было тихо, темно и пусто.
Я ждал, чувствуя, как меня наполняет покой. Потом другой я, не показывавшийся много недель, снова зашевелился во мне. Его не тревожило то, что со мной происходило. Он принимал перемены во мне, мою распухающую плоть не спокойно, а с явной радостью. Когда я снова медленно вдохнул, он вдруг начал разрастаться, заполняя мое тело, словно тень. Он проник в мои руки и ноги, он вместе со мной горевал о моем пустом желудке, но присоединился ко мне в моей решимости. Мы подождем.