Я летел высоко, но не настолько, чтоб захватывало дух, а чуть ниже облаков, и с этой осторожной лучезарно-бледной высоты мне открывался вид поразительного по своей красоте города. Там было на что посмотреть и там было чему изумиться. Я видел многочисленные невысокие храмины, построенные из какой-то прозрачной, а местами полупрозрачной, кристаллической субстанции. Сквозь это неведомое мне вещество легко проходило идущее изнутри строений золотистое свечение. Помимо сияющих храмин видел я грандиозные строения, напоминающие своей строгой архитектурой католические соборы, только в десятки раз больше. Их острые готические шпили из радужной слюды царапали небо, а стены из цельных плит горного хрусталя, несмотря на всю свою очевидную массивность, казались воздушно-невесомыми. Хрустальные стены соединялись между собой хрустальными же порталами причудливой формы. Некоторые порталы венчались сверкающими на солнце шарами, другие - пирамидами. Стены, крыши и фасады остальных зданий диковинного города украшали небывалой величины драгоценные камни, а пустынные - ни пешего, ни конного, ни пса, ни птахи - улицы, которые из-за их ширины правильнее назвать проспектами, были вымощены плитами из тёмно-медового янтаря. И все эти янтарные линии, как спицы колеса, устремлялись к центру. Там, в центре города, посреди площади в форме огромной тринадцатиконечной звезды Хаоса возвышалась башня - ажурное, сплетённоё из тонких золотых полос, похожее одновременно и на телевышку, и на искусственную новогоднюю ёлку, сооружение, вершины которого видно не было, поскольку терялась она в перламутровых облаках.
Чем ближе подлетал я к золотой громаде, тем сильнее чувствовал всем своим драконьим естеством полноту бытия. А когда, взмыв свечой в лазурную высь (не мог ни взмыть, и не было такой силы, которая могла бы пресечь мою дерзость), добрался до вершины, то испытал небывалый прилив счастья. Всё то счастье, которое обычно раскидано крошечными порциями по долгой драконьей жизни, нахлынуло разом. Это было настоящее счастье, самое-самое настоящее, рафинированное, незамутнённое, не заслуженное. Это было такое счастье, при котором ничего уже не хочется, кроме, пожалуй, одного - чтобы длилось оно вечно.
Опьяненный, счастливый до потери пульса, сам не свой и ничей, я кружил и кружил вокруг мачты с золотым треугольником. Кружил, обмирая от восторга, но при этом упорствовал зашедшим за разум умом: нет, так не бывает. Всё это сон, мечта, иллюзия. Нет такого места, где отпускают столько счастья оптом и задарма. Нет, не было и не будет. Нигде и никогда. Не может его быть.
Зачем я пытался отрезвить себя, не знаю. Но догадываюсь. Видимо, даже на пике блаженства разумное и независимое существо остаётся разумным и независимым, и не лишается - в белой кляксе начала Ян всегда присутствует капелька чёрного начала Инь - способности впадать в сомнение. Я дракон, я разумен, мой разум критичен и я за это получил спполна: наступил момент, когда сомнение породило тревогу, и на меня накатила девятибалльная волна тоски. Иезуитская эта эмоция чревата самыми скверными последствиями, вот и тут: мир (такой родной мне, но для которого я, без всякого сомнения, был чужаком) в одну секунду - увы мне - вывернулся наизнанку. День обернулся ночью, небо и земля поменялись местами, а золотая башня - о, мать моя Змея! - превратилась в бездонный колодец - наглядное воплощение Небытия. И я уже не летал. Всё, абзац, полёт закончился.
Поражённый и обманутый стоял я на самом краю колодца и с замиранием сердца вглядывался в мрачную бездну. Как это ни странно, но её чернота не пугала, напротив - манила, и в какую-то опасную, но честную секунду появилось неудержимое желание прыгнуть вниз. Захотелось, сил нет, как захотелось, слиться с этой бархатной чернотой. Не для того, чтобы убить себя. Нет, нет и ещё раз нет. Но для того, чтобы убить мысль о безысходности и тщетности своего существования вне чудесного мира, переполненного счастьем.
Убить себя и убить мысль в себе - как ни крути, вовсе не одно и тоже. По сути. По форме - возможны варианты. Я выбрал самый тривиальный, самый простой из них и самый скорый, поскольку постольку в тот миг не думал о себе. А думал я о том, как исчерпать оскорбительный обман бытия. Я должен был его исчерпать. Я обязан был с ним покончить.
"Простите", - без моего участия прошептали губы, потом я добавил от себя "прощаю" и занёс ногу над искупительной дырой.
Прыгнуть не получилось - из колодца вылетела Красопета и толкнула меня в грудь. Удар был настолько мощным и неожиданным, что я не устоял на ногах и, минуя все стадии возвращения, сразу плюхнулся в кресло.
- Вот зараза, - простонал я.
- Сам дурак, - промяукала разъярённая кошка, сверкнула жёлтым глазом и отцепилась меня, оставив грубые затяжки на любимом свитере. Скатившись кубарем под стол, она вынырнула с той стороны, запрыгнула на подлокотник кресла, в котором сидела застывшая с чайной ложкой во рту Лера, потом - на стол, а с него - опять на шкаф. И замерла в позе безносого Сфинкса.
В то же самое мгновение моя славная помощница очнулась и, облизав и без того чистую ложку, произнесла:
- Не понимаю я в них ничего. Что там к чему? В чём суть? Не врубаюсь, причём не врубаюсь основательно. Блондинка, одним словом. Беспросветная.
Я поглядел на неё, ещё раз поглядел, и ещё раз, обвёл настороженным взглядом кабинет, глянул за окно, потом на куранты и принял очевидное: Запредельное хотя и выплюнуло меня в тоже место Пределов, но сделали это со сдвигом на несколько минут назад. И вспомнился мне очумелому один детский садистский стишок. Такой вот: "Девочка Нина купаться пошла, в среду нырнула, в субботу всплыла". Будто про меня стишок. Правда, с поправкой на то, что нырнул всё-таки в "эту субботу", а всплыл в "прошлую среду".
Насчёт того, что делать дальше, никаких сомнений у меня не было. Кровь из носа, но нужно подыграть запутавшейся самой в себе реальности. Пределы - моя родина, Пределы - моя судьба, Пределы нужно беречь. Ну и рассудок их обитателей, как нечто неотъемлемое, разумеется, тоже. Поэтому, собрав всю свою волю в кулак, я - в нашей жизни всегда есть место подвигу - заставил себя улыбнуться, махнул отяжелевшей и непослушной рукой в сторону окна и, как ни в чём не бывало, обратился к Лере:
- Посмотри, подруга, вон на ту рябину у подъезда. Видишь, ветка дрожит?
Судя по выражению лица, унылая картина за окном Леру ничуть не вдохновила.
- Ну, вижу, - промямлила девушка. - Дрожит.
- Почему она дрожит?
- Наверное, ветер.
- Возможно. А может, птица вспорхнула. Или прохожий зонтиком зацепил. Может так быть?
- Всё может быть, - сказала Лера, после чего пожала плечами и спросила: - А это вы, шеф, к чему?
- К тому, подруга, - с трудом выталкивая застревающие во рту слова, ответил я, - что искусство хайку, как никакая иная практика, позволяет проникнуть в суть предметов и явлений. А проникнув, осознать их взаимосвязь и единство. Вот послушай:
неужели и
головастик в луже
часть Его плана
Видишь, Лера, иные хайку не так уж и просты. Они учат нас задавать самые важные вопросы, вопросы, на которые нет простых ответов. В принципе, поиск ответов на эти вопросы и есть Путь. Путь с большой буквы. Путь, на котором нет хоженых троп. И пускай наши ответы никогда не бывают окончательными, но они дают нам возможность не потонуть в хаосе жизни и не потерять веру в себя и в других.
Вот так вот вяло нагромождал я слова на слова, переливал из пустого в порожнее, а сам тем временем скользил взглядом по той же самой странице раскрытого журнала. Буквы, напечатанные офсетным способом и шрифтом таймс, сами собой складывались в слова, слова - в предложения, предложения тянули за собой смыслы. И я впитывал их. Впитывал нехотя, помимо воли, но впитывал. Однако в какой-то момент - прошлого уже нет, будущего ещё нет, настоящее - попытка прошлого не допустить будущего - решил, всё баста, рисковать не стоит. Не разум, но звериный инстинкт самосохранения нашептал-подсказал мне, что ещё немного, ещё чуть-чуть и пойду на новый круг. Тот самый, который может вполне оказаться и порочным, и замкнутым.
Вздрогнув, будто током ударенный, я очнулся, потянулся к журналу, с которым явно было что-то не так, и решительно захлопнул его. Мало того - чур меня, чур - сдвинул в угол стола.
- И что, что дальше, шеф? - спросила Лера.
Поначалу я не понял, о чём это она, но потом сообразил, что требует возобновить прерванную лекцию.
- А дальше - в следующий раз, - пообещал я и показал на куранты. - Время позднее, тебе пора домой. Вызывай-ка, подруга, мотор.
Хитрая девушка попыталась упасть на хвост:
- Может, подвезёте, шеф?
Изобразив лживую гримасу искреннего сожаления, я развёл руками:
- Извини, Лера-девочка, но сегодня не могу. Ещё куча дел. Вот такая вот куча.
И показал, насколько эта куча велика.
- Ну и ладно, - беззаботно махнула Лера ладошкой. - На маршрутке доберусь.
Девушка-то моя сегодня при деньгах, подумал я. А вечерний город кишит идиотами. Пожалуй, не стоит ей без провожатого в маршрутках тереться.
И уже доставая портмоне, предложил:
- А что если такси за счёт конторы?
- Тогда такси, - расплылась в улыбке Лера.
Она уже выходила из кабинета, когда я спросил:
- Сегодня говорил, что отлично выглядишь?
- Нет, шеф, - ответила красавица моя, замерев на пороге.
- Говорю.
- Зэнк.
И, ухватив пальчиками края пиджачка, она присела в шутейном книксене.
Минут через пятнадцать моей великолепной во всех отношениях помощницы простыл и след, мы остались в конторе вдвоём - я и Красопета. Кошка по-прежнему лежала на шкафу и делала вид, что спит. Или на самом деле спала. Пошёл бы проверить, но, пребывая в состоянии не состояния, не мог подняться из кресла. Физически чувствовал себя как тот космонавт, который для улучшения аэрации два года взбалтывал банки с хлореллой и вот наконец-то вернулся на родимую Землю. Даже руку поднять, чтобы наполнить стакан порцией виски, и то было проблемой.
Морально чувствовал себя не лучше. Погано я себя чувствовал морально. Не знаю даже с чем сравнить. Разве только с той рыбой, из которой в фильме "Остров" вырезали заживо кусок плоти для суси. Имею в виду, конечно, фильм корейца Ким Ки Дука, а не фильм француза Павла Лунгина. Фильм Дука - жесть: нет плохих, нет хороших, есть живые. Зачётный фильм. А от фильма Лунгина я не восторге. И дело не в качестве картинки и игры актёров, с этим там всё как раз в полном порядке, просто не по душе мне сама идея, проповедующая искупление подобного рода греха. Я золотой дракон, я ангел возмездия, поэтому исповедую, проповедую и воплощаю в жизнь парадигму иного толка: намеренно убил невинного - умри. Откупиться, отмолиться, под юродивого закосить даже и не мечтай. Ей-ей. Иов безгрешный и тот был наказан. А тут - такое.
И всё-таки я принял дозу. Сумел. Добрался до заветного ящика, нащупал, не глядя, бутыль с чёрной этикеткой, плеснул в стакан прилично и, вспомнив чьи-то мудрые слова, что жизнь есть промежуток между двумя порциями виски, выпил залпом. Когда шотландский самогон сделал своё дело, и в груди потеплело, я раскурил дрожащими руками сигарету и попытался разобраться с тем, что со мной произошло. Попытка оказалась неудачной. Оно и понятно. Копать глубоко пока не мог, ещё не пришёл в себя после необычного путешествия, а так, неглубоко, получалось форменная глупость: странноватый стишок из убого журнала забросил меня в Запредельное, а бесхозная кошка вернула меня назад.
Дурдом.
Как есть дурдом.
Стишок ещё ладно, прикидывал я. Может быть. Быть может. Утверждал же поэт: из древней тьмы на мировом погосте звучат лишь письмена. Так что может, может быть. Разберёмся. Но вот кошка… Кошки не могут ходить в Запредельное, не дано им, не то у них устройство, не те у них тактико-технические характеристики. А эта тварь неразумная там была. Точно была. Я лично видел её Там. И тут одно из двух: либо она какая-то особенная кошка, либо и не кошка вовсе.
- Красопета, ты кто? - спросил я, сбил пепел с кончика сигареты в пасть бронзового пеликана и развернулся к шкафу. - Чего молчишь, чудовище?
Я опоздал. Не знаю, на сколько опоздал, на минуту или на секунду, но кошка с шерстью лунного цвета, опасаясь скорого разоблачения, уже исчезла. Испарилось. Будто и не было её никогда.
Вот он, подумал я, тот горизонт, что меркнет, пронизанный струящимся безмолвием.
Подумал чужими словами. Своих слов у меня в ту секунду не было. И быть не могло.
Глава 7
Исчезновение загадочного зверя настолько меня ошеломило, что я на целых пять минут впал в ступор. Сидел, не шелохнувшись, глядел в окно и тупо слушал, как лупят по стеклу тугие капли дождя. И не знаю, сколько бы так просидел, - час, год, остаток жизни, - но на исходе пятой минуты ожил мобильный. Трубка осталась в кармане плаща, волей-неволей пришлось выбираться из кресла и топать к вешалке.
Звонил Ашгарр.
- Хонгль, чёрт тебя дери, - простонал он, - что там у тебя происходит? Волна докатилась. Колбасит не по-детски.
- Не поверишь, - стараясь говорить как можно непринуждённее, поделился я, - снип-снап-снурре, и чуть не окапутился.
Поэт секунд десять, наверное, молчал, прежде чем спросить осторожно:
- Ты хочешь сказать, что побывал в Запредельном?
Спросил и сам, похоже, не поверил в то, что спросил о такой небывальщине. А я ответил просто и с некоторой бесшабашностью:
- Угу.
- Как это?
- Так это.
- Пьян или бредишь?
- Не то и не другое. Сам же почувствовал.
- Почувствовал, - подтвердил Ашгарр. - Но не поверил. Точнее поверить не захотел. - Помолчал напряжённо и вдруг вспылил не на шутку: - Вот же блин! Опять ты в какую-то заварушку вляпался. Сколько уже можно? А, Хонгль? Скажи, когда повзрослеешь?
- Не нуди, - поморщился я. - Ведь обошлось же. Во всяком случае, пока.
- Знаешь что, друг мой ситцевый… - начал было Ашгарр.
Но я его осадил:
- Во-первых, не ситцевый, а золотой. А во-вторых, давай не будем разборку устраивать. А? Хотя бы сейчас. Приеду домой, тогда всё и обсудим.
Как все натуры творческие, Ашгарр вспыльчив, но отходчив. Подышал какое-то время обиженно в трубку, но постепенно снизил градус возмущения до нуля и вскоре спросил уже совершенно спокойным тоном:
- И что там? Как? В очень опасную передрягу влез?
- Пока сам не понял, - признался я. - Не разобрался ещё.
- А когда дома будешь?
- Скорее всего, не раньше двух. Тут в одно место ещё нужно метнуться. А потом ещё в одно подскочить.
- Береги себя, Хонгль, - попросил Ашгарр. - И дракона тоже.
Я пообещал:
- Постараюсь.
И прервал связь. Разумеется телефонную, а не ментальную, ментальную при всём желании невозможно прервать. Так уж мы, нагоны, устроены, что постоянно чувствуем друг друга даже на расстоянии. Когда в меньшей степени чувствуем, когда в большей, но постоянно. Не знаю, что это - физиология, метафизика или магия, но так природа захотела, а зачем - не наше дело. Впрочем, было бы странно, если бы воплощения разных "я" одного дракона не чувствовали связи друг с другом. Ведь любой из нас может сказать о других нагонах: "Они - это я, а я - это они", и не соврёт ни на йоту. Потому что в каждом из нас присутствует дракон, и каждый из нас в Ночь Полёта присутствует в драконе.
Звонок Ашгарра меня здорово растормошил. Подумал, чего сижу сиднем? Как бы там ни было, а дела надо делать, за меня их никто не сделает. И приказал себе: а ну-ка, руки в ноги, и первый пошёл.
По плану отработки рабочих версий собирался побывать на квартире покойной Э. Н. Фроловой, туда и намылился. Но перед выходом решил зарядить кастет Адлера, дабы не париться потом в машине. Решил и приступил незамедлительно.
К слову говоря, в соответствии с шестой статьёй закона "Об оружии" оборот кастетов в качестве гражданского оружия в стране запрещён. Но плевали дикие вампиры на законы людей. Я бы диких осудил, да только было бы это с моей стороны вопиющим лицемерием. Дело в том, что у дракона Вуанга-Ашгарра-Хонгля, тоже имеется парочка подобных игрушек. Лично у меня, нагона Хонгля, кастет заводского производства, мне его лет тридцать назад преподнёс ко дню рождения Серёга Белов. Вещица, между прочим, знатная. Увесистая такая фиговина классического типа: литая бронза, кольца для пальцев полукругом, боевая часть усилена шипами. Не знаю как другим, а мне очень нравится.
У Ашгарра кастета нет. Поэт вообще не любит никакого оружия. У воина, у Вуанга, конечно, есть и, как у меня, с шипами. Только он у него самопальный. Аккурат перед московской олимпиадой один расконвоированный зек смастерил за блок болгарских сигарет "Родопи". Сделал, как умел. Коряво, но душевно. Расточил четыре гайки подходящего размера, приварил их к железнодорожному костылю, со стороны печатки насверлил дырок с резьбой и вкрутил в них шипы от беговых шиповок. Простая, но очень надёжная и грозная вещь получилась. В сече без берегов самое оно, один вид страху нагоняет. Мой кастет по внешнему виду, конечно, не такой жуткий, как кастет Вуанга, это да, зато в него можно ещё и Силы-силушки немного закачать. Нанёс я в своё время на бронзу три неслабые цитаты из Великого Гримуара и провёл надлежащий ритуал. Такие вот дела. И такие вот делишки.
Выложив кастет Адлера на стол, я ещё раз попытался прочитать вырезанные на нём руны, но, как и давеча в кабаке у Жонглёра, разобрал только одну, даже лупа не помогла. Плюнул я на это дело, насадил оружие на руку, сказал объявленное слово "Набир", закрыл глаза, сконцентрировался-сфокусировался и стал накачивать железяку Силой.
Получилось передать (замер происходил, как и обычно, - на уровне чутья) что-то около восемьсот кроулей. Артефакт был готов принять ещё, да я дать не мог. Сказать, что я удивился этому обстоятельству, значит, ничего не сказать. Сначала даже не поверил. Подумал, может, что не так с кастетом. И поскольку проверить наличие Силы можно лишь действием, попытался вырастить на фикусе пластмассовый финик. Обломился. Не получилось ничего с фиником, не было у меня Силы даже на такой пустяк.
Осознав, какую подлянку мне устроила судьба (осознание пришло не сразу, а лишь спустя несколько мгновений, когда ум сдался напору фактов), я не выдержал, схватил пепельницу и - да идёт оно всё прахом! - со всей дури запустил в окно.
Разумеется, срываться подобным образом не к лицу солидному дракону. И сейчас мне стыдно, очень и очень стыдно. Только единственное и могу сказать в своё оправдание: жизнь в облике человека здорово изнашивает нервы. Факт.
Что касается бронзового пеликана, то он до окна не долетел. Молодчага. Ожил на полпути. Сбивая патину с крыльев, взмахнул несколько раз мощно, сделал три круга по комнате и от греха подальше устроился на вешалке.