- А я бы узнал вас сразу.
- У тебя хорошая зрительная память, Отто.
- Вы всегда были добры ко мне.
- Сколько же лет мы с тобой не виделись, Отто?
- Я не помню сколько, но долго. Почему вы перестали бывать у нас? Много раз я спрашивал об этом отца, но он так ничего вразумительного мне и не сказал.
- Отец твой был хорошим человеком, но со странностями… Впрочем, они объяснимы. А ты тоже верующий, Отто?
Отто Енихе помолчал.
- В нашей семье не было принято спрашивать об этом.
- Прости меня, я совсем забыл. Как это говорил Гюнтер?.. "Черт ничего не прощает, но и бог тоже…"
- "Поэтому идет борьба до последней минуты жизни, до последнего дыхания", - закончил Енихе..
- Как жаль, что Гюнтер и Эмма не видят тебя сейчас. Когда ты в последний раз был дома?
- На рождество. А вы верите в предчувствия, дядя Франц?
- Как сказать. Иногда они - мираж… У тебя были дурные предчувствия?
- Да, как-то вечером я вышел прогуляться. Шел мокрый снег, я шлепал по лужам и о чем-то думал, и вдруг… вдруг я почувствовал, что больше не увижу их… С вами никогда ничего подобного не происходило?
Штайнгау не ответил. Оба помолчали. Потом Енихе сказал:
- Если бы мои предчувствия не подтвердились…
- А есть у тебя какие-нибудь предчувствия сейчас?
- Они касаются только меня.
- На фронте плохо?
- Плохо. "Мессершмитт" устарел, а новых машин нет.
- Я недавно тоже побывал на фронте и видел наших солдат… Я могу понять тебя: госпиталь, пластическая операция… Одно только утешение, что они не обезобразили твое лицо. Какие у тебя планы на будущее?
- Я солдат… Пока немного отдохну, а там… Боюсь только, что врачи некоторое время еще не разрешат мне летать. А я не хотел бы сидеть без дела.
- Ты пока отдыхай. А я что-нибудь придумаю за это время. Сейчас могу предложить тебе только службу в охранных войсках СС. Ты мог бы получить при переводе в войска СС звание штурмфюрера.
- Вы знаете, дядя Франц, в свое время отец был против того, чтобы я шел в гитлерюгенд.
- Но отца уже нет в живых. Что ж тебя удерживает? Убеждения?
- Я ведь летчик, дядя Франц.
- Но ты же сам сказал, что летать не можешь.
- А что за служба в СС? Кого я буду охранять?
- Заключенных Бартенхауза.
- Это лагерь уничтожения?
- Нет. Сейчас - это рабочий лагерь.
- А на каких работах используются заключенные Бартенхауза?
- В основном они работают на "Мариине".
- Можно мне подумать, дядя Франц?
- Ну, разумеется.
- Спасибо.
- Где ты остановился?
- Пока нигде.
- Тогда поживи у меня. Отдохни. Можешь пользоваться моим гардеробом. Ведь у тебя, наверно, нет цивильной одежды, а эта шкура надоела?
- Спасибо, дядя Франц.
- Тебя отвезти или ты пройдешься?
- Я должен сходить туда.
- Но там ничего нет… Кроме развалин…
- Я должен сходить туда.
- Ты лучше сначала съезди ко мне, прими ванну и переоденься.
* * *
Комнату ему отвели на втором этаже. Здесь находилась и гостиная с камином. Первый этаж Отто еще не успел как следует осмотреть. Окно его комнаты выходило в сад. В глубине его стоял небольшой домик, где жил старик садовник с женой, которая, как позже узнал Отто, исполняла обязанности кухарки. Сад окружала каменная ограда, поверх нее тянулась проволока под током.
Отто надел гражданский костюм и спустился вниз. У ворот появился часовой-эсэсовец. Енихе свернул за угол.
В Постлау он дважды был до войны.
Новый город отличался хорошей планировкой, широкими улицами с двухэтажными коттеджами, окруженными садами. Старый же город представлял собой лабиринт узеньких улочек, на которых не могли разминуться две машины. Дома здесь были острокрышие, выстроены в стиле ранней готики. Эту часть города опоясывала местами разрушенная крепостная стена с двумя воротами - на восток и на юго-запад.
Отто нашел нужную ему улицу и дом, вернее, место, где стоял дом, в котором жили Енихе. Повсюду высились только закопченные стены с провалами окон. Запах здесь стоял едкий, тошнотворный, много трупов так и осталось под развалинами.
Он свернул в улочку, ведущую в порт, а потом - направо и вскоре вышел к Мариенкирхе.
Служба уже началась. Енихе постоял немного у входа, присматриваясь к обстановке. Горели узкие, продолговатые синие лампочки, имитировавшие свечи. При их бледном, рассеянном свете собор казался еще грандиознее и мрачнее. Огромные, мощные колонны держали высокие своды. Многометровые витражи с затейливой росписью поднимались ввысь. В глубине собора, у кафедры, возвышался черный мраморный крест с распятием. Слева от входа, в глубокой нише за чугунной решеткой, стояли три высоких саркофага, украшенных виньетками.
Отто прошел между скамьями и сел у колонны, на которой были выбиты слова:
"В память о тысяче пятистах крестоносцах, погибших в России".
Народу в соборе было немного, и служитель с молитвенниками в руках спустя несколько минут подошел к нему, молча положив один из них на пюпитр. Отто не спеша открыл молитвенник на месте закладки - узенькой полоски фольги - на странице 150. Перед окончанием службы Отто переложил закладку на страницу 241.
Глава четвертая
В санитарном управлении Енихе посоветовали отдохнуть в офицерском доме отдыха в Кюлюнгсборне. В тот же день Отто, взяв кое-какие вещи, отправился в путь. От Постлау автобус довез его до Баддоберана, а оттуда узкоколейка шла до самого Кюлюнгсборна. Узкоколейка тянулась через лес, иногда выходила на высокий берег Балтийского моря. День стоял солнечный, вода отливала темной синевой, а белые барашки волн виднелись почти до самого горизонта.
С вокзала Отто позвонил в дом отдыха фрау Вайцзеккер. Женский голос любезно ответил, что за ним пришлют машину - "оппель" синего цвета.
Отто купил "Фолькишер беобахтер" и "Ангрифф" и вышел на привокзальную площадь. Вскоре к вокзалу подкатил синий "оппель". Шофер, уже пожилой человек с большим животом, по фамилии Цирке, услужливо было схватился за чемодан, но Отто, поблагодарив, сказал, что сделает это сам. По дороге они разговорились. Енихе узнал, что дом отдыха фактически принадлежит фрау Вайцзеккер. Он образован из трех пансионатов, принадлежащих ей, теперь к ним пристроены кухня, ванные комнаты, процедурные кабинеты - это уже было сделано позже. Фрау Вайцзеккер - вдова. Ее муж погиб во Франции. Она уже не молода, у нее три дочери - пальчики оближешь. Все это Цирке успел выложить, пока они ехали по набережной. По одну сторону дороги - широкая прибрежная песчаная полоса, могучие сосны на ней. По другую сторону - отели, пансионаты, рестораны. Здесь их были сотни, непохожих друг на друга, сделанных с большим или меньшим вкусом. До войны сюда приезжали даже иностранцы, но теперь в отелях и пансионатах размещались госпитали или дома отдыха для военных.
Фрау Вайцзеккер оказалась довольно миловидной полной женщиной лет пятидесяти. Правда, скоро Отто понял, что ее доброта и внимательное отношение к нему не совсем бескорыстны. Фрау Вайцзеккер заботилась о будущем своих дочерей. Но пока еще ни одну дочь ей не удалось выдать замуж. Офицеры, которые здесь отдыхали, конечно же ухаживали за девушками, но многие из них были женаты или не подходили фрау Вайцзеккер. Это были калеки, помощи от которых ни в ведении хозяйства, ни в других делах ждать не приходилось. Только средняя дочь, Анна, имела жениха. Он был моряк-подводник, но уже полгода от него не приходило никаких известий, а это, скорее всего, означало, что он погиб.
Отто очень скоро познакомился с дочерьми фрау Вайцзеккер. Старшая, Лотта, была высокой девицей с пышной грудью. Очки не портили ее лица, и его можно было назвать привлекательным. Лотта заканчивала университет и писала дипломную работу. У Енихе с ней быстро нашлись общие знакомые из числа преподавателей. Лотта любила играть на фортепьяно. Уже во второй вечер так случилось, что Отто должен был слушать фуги Баха в ее исполнении.
Неожиданно завыла сирена воздушной тревоги. На Кюлюнгсборн еще не упала ни одна бомба. В этом городке не было ни одного военного объекта. Светомаскировка соблюдалась, но щели, вырытые во дворах, пустовали. Лотта никак не могла привыкнуть к тому, что люди здесь не прятались в бомбоубежища.
Они стояли возле дома. Девушку трясло. Она ничего не могла с собой поделать. Лотта прижалась к Енихе:
- Я так измучилась в Берлине. Мне страшно…
Луна скрылась за низкими, вдруг набежавшими тучами. С неба посыпался мелкий, как просо, дождик, но быстро прекратился. Вскоре послышался гул моторов. Постепенно с высоких тонов он переходил на низкие, становился плотным, густым. Самолеты шли над морем, но совсем близко от берега.
Не успела пройти первая волна, как появилась вторая, третья. И вдруг небо прорезали десятки молний. Противовоздушная оборона Варнемюнде, который лежал по прямой отсюда в каких-нибудь двадцати километрах, вступила в бой. Зенитки били трассирующими снарядами. Один самолет сразу же был подбит и устремился вниз, таща за собой огненный хвост. Вдруг земля, как живая, вздрогнула. Сотни бомб впились в нее, и этот грохот поглотил взрыв врезавшегося в море бомбардировщика.
Пожары в Варнемюнде вспыхнули тотчас же, и небо окрасилось в багровый цвет.
Бомбежка длилась около часа.
Через три дня Лотта уехала в Берлин. Теперь все свободное время Отто проводил с Эльзой, младшей из сестер. Белокурая восемнадцатилетняя Эльза были сущим ангелом: пышные волосы, голубые глаза, точеный носик.
Эльза была болтушкой, и скучать с нею не приходилось. Дни проходили незаметно, и быстро приближался срок возвращения в Постлау.
* * *
В Кюлюнгсборне Енихе пробыл ровно месяц. Приехав в Постлау, он сказал группенфюреру, что согласен на его предложение. Теперь еще некоторое время надо было подождать приказа о переводе в войска СС. Таким образом, отпуск продолжался.
Отто лежал в своей комнате на широкой тахте у раскрытого окна. Он только что принял ванну, и его тело холодила шелковая пижама.
Молоденькая симпатичная полька Ирена, служанка Штайнгау, принесла лимонад со льдом, поставила на столик и бесшумно удалилась, Ирена была исполнительна, молчалива, и за все время пребывания в доме Штайнгау Отто услышал от нее всего несколько слов.
Однажды вечером он вернулся с прогулки раньше обычного. Отперев дверь, вошел в гостиную и застал там Штайнгау и Ирену. Она сидела у него на коленях. Отто, пробормотав извинения, быстро поднялся к себе наверх.
Утром никто из них ни словом не обмолвился об этом случае, только Ирена, встретившись взглядом с Отто, отвела глаза и покраснела.
Во второй половине дня раздался телефонный звонок.
- У меня сразу две новости, - сказал Штайнгау. - С тобой все в порядке. Документы пришли, ты переведен в СС. Комендант Бартенхауза ждет тебя сегодня в семнадцать ноль-ноль. Вторую новость узнаешь, когда встретимся. Я буду часов в десять.
- Спасибо, дядя Франц.
* * *
Концентрационный лагерь Бартенхауз располагался на окраине города. От остановки трамвая "Зоопарк" надо было пройти через лесок по тропинке, которая вела прямо к главным воротам лагеря. Енихе подошел к часовому-эсэсовцу.
- Мне нужен лагерфюрер Шлихте, - сказал он.
- Одну минутку, господин обер-лейтенант.
Часовой зашел в будку, позвонил куда-то по телефону.
- Господин обер-лейтенант, лагерфюрер ждет вас. Пройдете по этой дороге мимо кантине и увидите двухэтажный барак - это и есть комендатура, - сообщил часовой.
Енихе пошел по лагерю. Асфальтированная дорога вела к комендатуре и к аппельплацу. Заключенных еще не пригнали с работы, и в лагере слонялись только эсэсовцы да попалось несколько заключенных - уборщики.
Еще издали Енихе увидел на пороге комендатуры офицера в ярко начищенных высоких сапогах. Лучи заходящего солнца, как от зеркала, отражались от их черных блестящих голенищ. В руке у эсэсовца был стек, которым он время от времени похлопывал по голенищу. Это и был лагерфюрер Шлихте.
Енихе, как и требовалось по уставу, хотел доложить по форме, но Шлихте остановил его:
- Будем без церемоний… Давайте знакомиться, - и протянул руку. - Прошу…
Они вошли в комендатуру, в кабинет лагерфюрера.
- Группенфюрер сказал мне, что вы к нам на время… Но я все равно рад. У нас не так уж плохо… Сами убедитесь. Еды вволю, служба нетяжелая, есть девочки… Мы их держим на специальном пайке…
Шлихте улыбнулся. Улыбка его была неприятна. Она скорее походила на гримасу и придавала лицу злое выражение.
- Единственная трудность в нашей службе, - продолжал Шлихте, - приходится рано вставать. Подъем у нас в пять часов… Вы где будете жить, у нас или на квартире?
- Если вы не возражаете, оберштурмфюрер, я, возможно, буду жить у группенфюрера Штайнгау…
- Да! Да! Группенфюрер говорил мне о вас… Конечно, вы можете жить где вам заблагорассудится.
- Где я могу получить новую форму? - спросил Енихе.
- Я сейчас распоряжусь… Вы, конечно, знаете, что назначаетесь командиром первого отряда и, таким образом, становитесь моим заместителем. Второй отряд сейчас несет охрану завода "Мариине". В первых числах каждого месяца отряды меняются местами. Ваш отряд будет охранять завод, а второй отряд - лагерь. Подробней обо всем поговорим завтра. Утром вы приступите к своим обязанностям. Прошу вас в пять утра быть в лагере…
- Сегодня вечером я свободен?
- Да-да, конечно. Если вы торопитесь, я больше не задерживаю вас.
- Тогда до завтра, - Енихе взял под козырек.
* * *
Вечером Штайнгау спросил у Енихе:
- Как ты нашел лагерфюрера?
- Он был на фронте?
- По-моему, нет, а какое это имеет значение?
- Нет, никакого, я спросил просто так.
- Я знаю, о чем ты думаешь: тыловая крыса, отсиживается в тихом местечке, пока мы проливаем кровь. Не так ли? Не возражай, все вы, фронтовики, одинаковы. Но кто-то ведь должен и здесь, в рейхе, нести службу?
- Да, конечно… А какого вы о нем мнения?
- Я думаю, что тебе трудно с ним не будет. Это главное…
- Вы сказали, что у вас есть еще одна новость. Какая же?
- По всей вероятности, Отто, мы на днях расстанемся.
- Вы уезжаете?
- Можно сказать и так. Меня переводят в Главное управление имперской безопасности в Берлин.
- Я очень рад за вас, дядя Франц. Меня всегда удивляло, что вы, при вашем высоком звании и ваших способностях, занимаете такой скромный пост. Отец говорил мне, что у вас… были неприятности…
- Неприятности?.. Просто я считал, что после присоединения Австрии и Судет нам надо было остановиться… И прямо сказал об этом фюреру…
- И что последовало за этим?
- Это длинная история, Отто… Когда-нибудь я тебе расскажу ее… Надеюсь, ты будешь жить у меня? Особенно теперь, когда я должен уехать, мне не хотелось бы оставлять дом на чужого человека…
- Я с радостью останусь у вас, дядя Франц.
- Вот и отлично. А сейчас я распоряжусь, чтобы нам подали шампанского. Ведь надо же как-то отметить то, что произошло в нашей жизни.
Глава пятая
Пять часов утра. С неба сыплет что-то колючее и мокрое. Шлихте и Енихе в черных непромокаемых плащах стоят на аппельплаце. Охранники в четвертый раз пересчитывают заключенных. Где-то рядом повизгивают овчарки.
- Стадо! Свиньи! По четыре! По четыре! - кричат эсэсовцы.
Наконец колонна построена, счет сошелся… Раздается команда. Первые ряды заколыхались, пошли. Громоздкие деревянные колодки стучат об асфальт: та-та-та… та-та-та… При выходе из ворот крайним из четверок дают по кирпичику хлеба. Хлеб из злачных отходов и свеклы, липкий, невыпеченный, сладковатый. Шлихте называет его кухен. Заключенные на ходу делят кирпичик на четыре равные части, и каждый съедает свою порцию. Одни съедают сразу, другие - тянут, медленно пережевывая во рту каждый кусочек.
Колонна выходит из лагеря.
- Счастливо! - Шлихте пожимает руку Енихе, и тот садится на велосипед. Охранники, сопровождающие колонну, все были на велосипедах и с собаками.
- Раз, два, раз, два! Шнель! Шнель!
"Черт побери, на небе никакого просвета! Все сыплет и сыплет". Намокшие куртки, конечно, уже не греют заключенных, им хочется освободиться от этой липкой тяжести, сбросить их. Отто чувствует это всем телом, хотя оно защищено непромокаемым плащом.
Колонна вошла в Старый город. Повсюду видны развалины. Под ногами хрустят битые стекла - пока успели расчистить только дороги. Высокие стены закопчены. В зияющую пустоту окон вставлены куски серого неба.
- Та-та-та… - стучат деревянные колодки, и этот надоедливый перестук несется впереди, обгоняя колонну, как встарь звон колокольчика, предупреждавший о приближении прокаженных.