- Не живу, а благотворительствую. Благотворительность у нас заела всё. Погубила театр. Если я могу тратить на театр в месяц пятьдесят рублей, то, значит, больше я не в силах. А если я должен побывать на десяти благотворительных спектаклях, - и каждый раз заплатить по пяти рублей, - то, значит, я больше в театр не пойду, хоть бы там раз-Беллинчиони пели! Я хочу "Гугенотов" слушать, а меня заставляют "Аиду" смотреть. Я хочу на "Короля Лагорского" пойти, а должен идти на "Фауста".
- Почему же должны?
- Потому что дамы билеты присылают. Благотворительность погубила концерты. Приезжает действительно первоклассный артист, а я так разных благотворительных девиц, на рояле барабанящих, наслушался, что у меня гроша нет. Книги - и те с благотворительной целью издаются! Тут бы себе интересное что-нибудь купил, а перед вами сборник в пользу голодающих или холодающих! "Неужели же я таким негодяем буду, что Гаршина читать стану, а холодающих так на морозе оставлю!" Ну, и покупаешь вместо книг благотворительные сборники. Вместо "Гугенотов" "Лючию" в 20-ый раз слушаешь; вместо артистов тебе какие-то помощники присяжных поверенных поют; наконец, вместо книг уж сборники читаешь! Помилуйте, тут и отупеть можно. С благотворительной целью, но отупеть. Это не благотворительность, милостивый государь, а благотворительное помешательство. Вы читаете газеты?
- Иногда.
- Вы прочитайте любой отчёт о каком-нибудь торжественном обеде. В конце обеда непременно кто-нибудь делает какое-нибудь благотворительное предложение. Благотворительность даже на десерт! И тут же немедленно "составляется фонд".
- Что ж, это очень хорошо, что фонд составляется.
- Но, позвольте, разве я за тем обедать хожу, чтоб фонды составлялись? В конце обеда я привык к десерту, а мне вместо фруктов подписной лист подносят. Поймите, что я говорю не о денежной стороне дела. Я даже готов, чтоб специальный благотворительный налог ввели, но я не желаю, чтоб благотворительность меня подкарауливала за каждым углом. Чтоб я должен был остерегаться её каждую минуту. Чтоб она проникала всюду и везде. Помилуйте! Захотели устроить одному почтенному человеку обед. Почтенный человек по скромности от обеда отказался. И вдруг нашёлся кто-то, предлагает, чтоб деньги, назначенные на обед, пожертвовали с благотворительной целью.
- Но ведь цель такая симпатичная!
- Цель может быть и очень симпатичной, но, ради Бога, обед-то тут при чём же? "Зачем обед, - лучше с благотворительной целью". Я хочу почтить юбиляра, провести несколько часов в его обществе, увидеться с коллегами, обменяться мнениями, а мне говорят: "вместо всего этого дай пять рублей и сиди дома". Логика в этом где, - я вас спрашиваю, - логика? И знаете, сколько на этот благотворительный призыв откликнулось? Из ста пятидесяти человек девятнадцать! В остальных, я уверен, логика возмутилась против этого; Да-с, именно логика. Потому что это уж не благотворительность, а какие-то паульсоновские анекдоты в лицах. Вы помните этот назидательный анекдот из назидательной паульсоновской хрестоматии? "Один богатый и добрый человек позвал к себе гостей на форели. За завтраком подали закрытое блюдо, и добрый человек, открыв его, сказал: "Господа, здесь, вместо форелей, червонцы, - я лучше решил форелей не покупать, а те деньги, которые бы на них истратил, отдать бедным". И гости, - говорит Паульсон, - разошлись довольные". И, вероятно, голодные. Конечно, всё это очень трогательно. Но ведь таким образом и до геркулесовых столбов дойти не трудно. Пригласить гостей, накормить их щами с кашей, "а вместо индейки, господа, я пожертвовал три рубля с благотворительной целью". Зачем индейка, - лучше с благотворительной целью. Зачем фрак, - лучше пиджак с благотворительной целью. "Что это вы в нитяных перчатках танцуете?" - А я, вместо того, чтоб перчатки купить, два рубля с благотворительной целью внёс. Зачем вы едете в гости, - лучше дайте рубль с благотворительной целью и сидите дома. Я не против благотворительности, но против того, чтоб она меня преследовала по пятам, доводила до галлюцинаций!
- До галлюцинаций?
- Да-с. Вы знаете, что такое в Одессе жить совестливому человеку? Невозможно. Вы хотите посидеть вечерок дома, а тут "Кармен" с благотворительной целью дают, и внутренний голос вам шепчет: "ах ты, такой сякой! Ты вот дома сидишь, а нынче "Кармен" с благотворительной целью ставится. Да ещё в пользу акушерок. Что ж акушерки будут делать, если ты дома сидеть будешь? Акушерки - они бедные". Ну, и идёшь с акушерской целью "Кармен" смотреть. Вы оперетки терпеть не можете, а тут "Горячую кровь" в пользу недостаточных младенцев дают. Опять внутренний голос тебе твердит: "бедненькие младенчики, голенькие, босенькие, а ты, свинья, даже оперетки для них посмотреть не хочешь". Ну, и идёшь. Я удивляюсь ещё, как до сих пор дагомейки в пользу какого-нибудь "общества вспомоществования образованным женщинам" не танцевали! Это изумительно! Визиты знакомым хотите в новый год сделать, у хорошеньких женщин ручки поцеловать, - и тут тебе: "зачем ручки дамам целовать? Лучше вы пять рублей с благотворительной целью пожертвуйте!" Выходишь на подъезд, лошадей тебе подают, - а они на тебя, так и кажется, глядят: "Что ты, свинья, на нас ехать собираешься, только гонять нас хочешь, - лучше бы ты карточки в благотворительных концертах разослал". Тут же тебе и газетная статья вспоминается, что какое-то благотворительное общество на эти самые деньги каменный корпус строить собирается. Прямо едешь и жуликом каким-то себя чувствуешь. Словно ты не визиты делаешь, а из этого самого корпуса кирпичи воруешь! "Вот я без всякой благотворительной цели езжу, а там бедные, несчастные из-за моих визитов пропадают". И кажется вам, что вы перед собой это несчастное лицо видите. То есть вы-то понимаете, что это не несчастное лицо, а самый обыкновенный лошадиный круп. Но только вам так казаться начинает. Лошадь хвостом махнула, а вам кажется, что несчастный рукавом слезу смахнул: "Ну, мол, тебя, - прощаю!" Как вам всё это покажется? До галлюцинаций человека доводят! Лошадиный круп несчастным лицом начинает казаться!
Голос моего собеседника начинал дрожать.
- До галлюцинаций, до помешательства эта танцующая, поющая, анекдотическая одесская благотворительность доводит. Устройте налог, делайте, что вам угодно, но ведь нельзя же людей семь дней в неделю благотворительностью мучить! Поневоле ум за разум зайдёт.
Он вскочил с места, кивнул головой и скрылся в толпе.
А я подошёл, выпил ещё бокал тёплого Эксцельсиора и снова сел на диван мечтать о том, как Эксцельсиор превратится в квас.
И снова передо мной была бедная хижина, стаканы, наполненные квасом, таракан и малютка.
Семья пила квас, малютка съел таракана.
Эта трогательная сцена представилась мне с такой ясностью, что я вскочил и крикнул:
- Выплюнь!
Так что господин, только что перед этим начавший пить благотворительное шампанское, обернулся и посмотрел на меня с удивлением.
Смерть человека
Умер один Фармацевт.
На этом свете о таком происшествии не бывает даже объявления в газетах. А на том в смерти даже Фармацевта заинтересованы рай, ад и Сам Творец. Такова небесная конституция.
Фармацевт так долго прижимал револьвер к виску, что кончик ствола из холодного сделался тёплым.
- Что значит: жизнь, смерть? Нужно только прижать пальцем эту штучку. Никаких не нужно разрешать вопросов, - только прижать пальцем эту штучку. Только прижать пальцем эту штучку! И больше ничего!
И едва успел раздаться выстрел, как душу Фармацевта окружили бледные духи в светлых одеждах и другие, безобразные, притаившиеся, как обезьяны, которым несут корм.
- Что значит? - воскликнул Фармацевт, пробуя отступить.
Но духи окружили его плотнее.
- Мы ангелы! - сказали бледные духи в светлых одеждах.
- Мы черти! - радостно завизжали обезьяны.
- Но позвольте! Я на это совсем не рассчитывал! - взволнованно вскрикнул Фармацевт. - Я протестую! Я вам прямо говорю, что вас не существует! Я в вас не верю! Что вы ко мне пристаёте?
Бледные лица ангелов стали совсем восковые.
- Как же в нас не верить, если мы существуем? - печально спросили ангелы.
- Ты и не верь, а я тебя поджаривать буду! Я тебя буду поджаривать, а ты не верь! - сказал дьявол.
- Но это же всем известно, что вас нет! Спросите у кого угодно! Я вас уверяю, что вы ошибаетесь! Ну, какой же просвещённый человек в наше время верит в чёрта? Это даже некорректно!
- А я тебя всё-таки поджарю! - стоял на своём чёрт.
Духи окружили Фармацевта теснее.
Фармацевт тоскливо оглянулся на своё тело, лежавшее на постели.
Оно было похоже на ощипанного цыплёнка. Только на лице остались клочки пуха. Тоненькие голые жёлтые ножки. Тоненькие голые жёлтые ручки. Животик бомбочкой. В выкатившихся стеклянных глазах зрачки были широко открыты от ужаса. От тела дурно пахло.
"Какой я был красивый!" - с сожалением подумал Фармацевт.
И захотел назад.
Но его повели.
И привели на такое светлое место, что человек мог даже читать в своей душе.
Фармацевт почувствовал себя беспомощным, как маленький ребёнок, которого схватил взрослый и хочет больно наказывать. Ему хотелось кричать и плакать.
Но он, по привычке, собрал все силы, чтобы поддержать своё человеческое достоинство.
- Это несправедливо! - закричал фармацевт, как на митинге, хотя и весь дрожа. - Творец, я отрицаю за Тобой право меня судить! Это Твоя ошибка! Житель неба, Ты создал меня по образу и подобию Твоему и пустил меня… на землю. Это всё равно, что рыбу, которая создана, чтобы плавать в глубоких и прозрачных водах, бросить на песок! Это всё равно, как орла, который создан, чтобы летать в воздухе, под облаками, жить на вершинах неприступных скал, бросить в воду и сказать ему: "Плавай!" Это несправедливо! Слушайте меня, ангелы!
При этих словах у ангелов завяли крылья.
А дьяволы, радостно вскрикнув, как обезьяны, которым бросили, наконец, горсть орехов, схватили Фармацевта, подняли и потащили с собой.
- Здесь тоже не позволяют рассуждать! - кричал Фармацевт, болтая ногами и языком. - Это несправедливо! Я протестую! В этом нет логики.
Дьяволы притащили его к двери, на которой было написано:
- Здесь покидает человека всякая надежда!
И бросили его в эту дверь.
Здесь было холодно. И холодный воздух был полон доносившихся откуда-то плача и стонов. Тьма была освещена отблеском горевших вдали огромных костров.
Душа Фармацевта озябла и чувствовала, что леденеет.
К нему подошла тень.
Завёрнутая плотно, как в саван, в белую тогу с пурпурными полосами, казавшимися запёкшейся кровью.
На заострившемся бледном лице лежала скорбь, не прошедшая в течение двадцати столетий.
- Ты протестуешь, когда другие только рыдают? - сказала тень бледным голосом. - Дай мне твою руку.
- Кто вы такой, кто разговаривает со мной? - спросил Фармацевт.
И тень отвечала с тяжёлым вздохом:
- Я родился под вечер республики, и умер, когда забрезжилась заря тирании. Любовь к свободе привела меня в это место, где мучатся миллионы тиранов, как Франческу да Римини любовь привела сюда, куда людей приводит ненависть. Я жил на берегах Тибра и умер при Филиппах. После смерти меня назвали "последним из римлян", а при жизни звали Брутом. Ошибка была моим преступлением. Как одинокий человек, с мгновения на мгновение ожидающий прибытия друга, - стук собственного сердца принимает за стук копыт его коня, - так я биение своего сердца принял за биение сердца всего Рима. Как влюблённому кажется, что кто же может не любить его милой, так мне казалось, что кто же может не любить свободы и кто же не предпочтёт её даже жизни. В этом была моя ошибка. Только моё сердце, как цветок, цвело свободой, а всё кругом было готово быть скошенным на сено. Эта ошибка и заставила меня пронзить больше, чем своё сердце, сердце друга. Я Цезаря любил, но Рим любил я больше, а Рим не любил свободы, которую любил я. И свершилось напрасное злодейство. Зачем моей рукой рок совершил его? Я убил богоподобного Цезаря, величайшего из людей, которого любил, которого люблю, которому поклонялся, которому не перестану поклоняться…
- Камарилья! - воскликнул Фармацевт и отдёрнул руку.
- Ты говоришь? - спросил Брут с удивлением, услышав непонятное слово.
- Что вы мне так расписываете вашего Юлия Цезаря? Просто-напросто у вас рабская душа, и больше ничего! - надменно воскликнул Фармацевт, и пошёл дальше, даже не взглянув ещё раз на Брута.
- Рабская душа? - с удивлением повторил Брут, глядя вслед Фармацевту.
- Кто говорит здесь против тирании? - раздался голос.
И путь Фармацевту преградила огромная, широкоплечая фигура.
- Это я! - отвечал Фармацевт, смотря на великана снизу вверх. - С кем имею честь?
- Когда говорят о меткой стрельбе, - вспоминают моё имя. Моё имя вспоминают, когда говорят о свободе! - отвечал гигант. - Я родился на берегах кристальных озёр и вырос, дыша кристальным воздухом снежных вершин. Моими учителями были горные орлы. У них научился я любви к свободе. Гельвеция - имя моей прекрасной родины. Она свободна, и я чувствую себя счастливым даже здесь, куда одна и та же стрела привела и меня, и моего притеснителя Гесслера! Меня звали Вильгельмом Теллем. Моё имя значит "свобода".
- Буржуазная республика!
И Фармацевт сверху вниз посмотрел на коленку великана.
- Буржуазная республика, я вам говорю! - Буржуазное благополучьице, где люди служат в лакеях, в надежде когда-нибудь открыть собственную гостиницу. Большой отель, где хорошо приезжим, а постоянные жители состоят из швейцаров и коридорных. Свобода чистить сапоги приезжим. Внук г. Гесслера выставляет свои сапоги в коридор, а ваш внук, г. Вильгельм Телль, берёт их и ему чистит. Я попрошу вас дать мне дорогу, г. Вильгельм Телль! По моему мнению, вы только напрасно нагрубили г. Гесслеру, - и больше ничего!
И он прошёл мимо.
- Н-да! Это называется - здорово! - в раздумье сказала тень Вильгельма Телля, сняла шляпу с огромным пером и почесала у себя в затылке.
- Кто это так громко разговаривает? Давно я не слыхал, чтобы здесь громко разговаривали! - раздался громовой голос.
И из группы людей, - у всех была красная полоса на шее, - отделился великан с безобразным лицом и маленькими, но как угли, горящими глазами.
Он протянул огромную руку Фармацевту и назвал себя:
- Гражданин Дантон! Привет и братство, патриот!
- Патриот?
Фармацевт сморщил нос и процедил сквозь зубы:
- Черносотенец!
- Ах, ты! - загремел Дантон. - Да убирайся ты ко всем чертям!
И в розовом дрожащем свете от дальних костров черти увидели Фармацевта.
- Вот он! Вот он!
И потащили его к костру.
- Постойте, условимся! - в испуге закричал Фармацевт. - И вы долго меня будете жарить?
- Вечно! - радостно завизжали черти.
- Стойте, товарищи! - завопил Фармацевт, вырываясь и замахав руками. - Прошу слова!
Черти раскрыли рты от удивления.
А Фармацевт вскочил на кучу приготовленных дров и уже говорил:
- Товарищи! Заставляя вас жарить грешников с утра до ночи и с ночи до утра, целую вечность, и заниматься тяжёлым, утомительным и вредным для вашего здоровья трудом, Вельзевул вас эксплуатирует! Товарищи! Вы должны требовать восьмичасового рабочего дня и жарить грешников только восемь часов в сутки! Ни минуточки больше. До исполнения же этого законного требования мы объявляем всеобщую забастовку. Тушите огни! Грешники, выходите! Вы больше не имеете права жариться! Да здравствует всеобщая стачка!
- В аду бунт! - доложил Вельзевулу Асмодей в низком страхе.
Вельзевул только гадко улыбнулся.
- Кто?
- Новенький Фармацевт!
- Стой! Я знаю, как его припечь!
- Расплавить свинца?
- Не стоит!
- Смолы?
- И не смолы.
- Вскипятить масла?
- Расход!
И Вельзевул, нагнувшись к уху Асмодея, что-то ему шепнул.
- В мгновенье! - воскликнул Асмодей и бросился исполнять приказание.
И через мгновение к Фармацевту подошла тень.
- Я только что слышал про вас! - любезно сказала тень и, протянув руку, отрекомендовалась:
- Карл Маркс. Очень рад.
- Я сам марксист, - ответил Фармацевт, - и тоже очень рад!
И Карлу Марксу подал руку:
- А, вы меня знаете! Тем приятнее! Вы, конечно, читали мой "Капитал"?
- Простите, г. Маркс…
У Фармацевта слегка сдавило горло.
- Мне так много приходилось спорить по поводу вашего "Капитала", что я не имел времени его прочитать.
И душа Фармацевта почувствовала, что она краснеет.
Карл Маркс засмеялся. Он смеялся всё громче, громче и начал хохотать так, что Фармацевт проснулся.
Сначала он с удовольствием убедился, что, действительно, жив.
Затем с приятностью закурил папиросу.
И улыбнулся себе в зеркало.
- А всё-таки и на том свете, товарищ, вы вели себя корректно.
Знаменитость
Он как бомба влетел в редакцию, схватился обеими руками за голову и бросился в кресло.
- Ради Бога! Спасите её и меня!
- Что случилось?
- Она хочет лететь на воздушном шаре!
- Как, на воздушном шаре?!
- Держась зубами за трапецию! Будь проклят тот день и час, когда ей попалась на глаза газета с этим описанием полёта Леоны Дар! Ей, видите ли, мало славы знаменитой концертной певицы, "венского соловья", она желает ещё славы неустрашимейшей акробатки и собирается схватиться за эту славу зубами!
- Но ведь это сумасшествие!!!
- А разве Эмма Андалузи когда-нибудь была здравомыслящей! Разве вы не читали, как в Мадриде её приняли за безумную и засадили в сумасшедший дом?! Вот у меня и вырезка из местных газет! Прочитайте! Клянусь, эта женщина введёт меня в могилу! Я застрелюсь! Я брошусь с вашего ужасного моста! Я кинусь в море! Это выше моих сил! Будь проклят день и час, когда я взялся возить Андалузи концертировать по всему свету! О, ради Бога…
- Но что же может сделать редакция?
- Она вас так уважает! Так дорожит вашим мнением! Ваши отзывы, это - единственное, что она приказывает себе переводить. О, ради Бога! Отговорите её от этого ужасного намерения лететь, держась зубами за трапецию! Вы один можете это сделать!.. Ради Бога едем сейчас же, - она только что кончила дрессировать своего леопарда.
- Что-о?!
- У этой дикой женщины явилась фантазия сделаться также укротительницей зверей. Она выписала себе леопарда! Нас гонят из гостиницы! Вы понимаете, мы занимаем маленький отдельный корпус, но всё-таки рёв этого чудовища! Она по четыре раза в день забирается к нему в клетку и хлещет его хлыстом. Это ужасно! Теперь она кончила свои адские упражнения, и мы застанем её за завтраком… Конечно, если ею самою не позавтракал леопард!
Бедняга беспомощно развёл руками.
- Хорошо, я кончу работу и сейчас приеду.