Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй - Аверченко Аркадий Тимофеевич 37 стр.


- Остроумный вы мальчик, - сказала мисс Витус. - Всегда скажете что-нибудь смешное и умное. Что вы теперь хотите?

- Пива!

- Дайте мне руку, пойдемте в столовую и хлопнем по бутылочке.

Красивая парочка прошла под руку через весь зал, притягивая к себе все взоры.

Внимательный наблюдатель заметил бы фигуру одинокого гостя, который в течение всего этого времени, казалось, избегал общества. Однако, благодаря ловкой и частой перемене своей позиции и полному хладнокровию, ему удавалось не привлекать к себе особенного внимания.

Львом вечера был пианист, профессор Людвиг фон Бум.

Полковник Сан-Витус неделю тому назад нашел его в пивной и, согласно Остинским обычаям в подобных случаях, пригласил его к себе домой, а на следующий день профессор был принят в высшее остинское общество.

Профессор фон Бум уселся за рояль и начал играть прелестную симфонию Бетховена "Песни без музыки", наполняя комнату гармоничными звуками. Он играл необычайно трудные пассажи с редким доморощенным мастерством, и, когда он кончил, в комнате воцарилась глубочайшая тишина, которая дороже сердцу артиста, чем самые громкие аплодисменты.

Профессор оглядывается.

Комната пуста.

Никого нет, за исключением Тиктока, великого французского сыщика, который выскакивает из-за группы тропических растений.

Встревоженный профессор поднимается из-за рояля.

- Тс! - говорит Тикток. - Не делайте шума. Вы и так уже достаточно пошумели.

За дверью слышны шаги.

- Живее, - говорит Тикток. - Давайте мне носки. Нельзя терять ни минуты.

- Was sagst du?

- А, он сознается, - говорит Тикток. - Подавайте носки, которые вы утащили из комнаты народного кандидата.

Не слыша больше музыки, общество возвращается в зал.

Тикток не колеблется. Он хватает профессора, бросает его на пол, срывает с него сапоги и носки и удирает с носками через открытое окно в сад.

Глава III

Комната Тиктока в гостинице "Авеню".

В дверь слышится стук.

Тикток открывает и смотрит на часы.

- А, - говорит он, - как раз шесть часов. Entrez, messieurs.

Messieurs входят. Их семеро - народный кандидат, явившийся по приглашению, не зная, для какой цели его просили прийти, председатель демократического исполнительного комитета, платформа N 2, хозяин гостиницы и три или четыре демократа и народника.

- Я не знаю, - начинает кандидат народной партии, - на кой ч…

- Простите меня, - твердо говорит Тикток - Я вас очень прошу хранить молчание, пока я не представлю отчета. Меня просили заняться этим делом, и я распутал его. Во имя чести Франции я прошу, чтобы меня выслушали с должным вниманием.

- Само собой разумеется, - ответил председатель. - Мы выслушаем с удовольствием.

Тикток стоит в середине комнаты. Электрическая лампа ярко освещает его. Он кажется воплощением ума, силы, хитрости и сметливости.

Общество усаживается на стулья вдоль стены.

- Когда мне сообщили о грабеже, - начинает Тикток, - я первым долгом допросил коридорного. Он ничего не знал. Я пошел в Главное полицейское управление, они тоже ничего не знали. Я пригласил одного из полицейских в ресторан выпить. Он рассказал мне, что раньше в десятом участке был цветной мальчишка, который крал вещи и хранил их, чтобы они были найдены полицией. Но однажды он не оказался на условленном месте, и его послали в тюрьму.

Тогда я начал соображать. Ни один человек, подумал я, не унесет в кармане носки народного кандидата, не завернув их в бумагу. Он не захотел бы проделать это в гостинице. Ему нужна бумага. Где он может ее достать? Конечно, в конторе газеты "Государственный деятель". Я пошел туда. За конторкой сидел молодой человек с зачесанными на лоб волосами. Я знал, что он писал статью на общественную тему, потому что на конторке перед ним лежала женская туфелька, кусок пирожного, веер, наполовину выпитый коктейль, букет роз и полицейский свисток.

- Можете ли вы мне сказать, не покупал ли кто-нибудь у вас газеты в истекшие три месяца?

- Да, - ответил он, - мы продали один номер вчера веером.

- Можете вы описать человека, купившего газету?

- В точности. У него синеватые усы, бородавка между лопатками, и он страдает коликами.

- Куда он пошел?

- На улицу.

- Тогда я пошел…

- Подождите минутку, - сказал кандидат народной партии, встав со стула. - Я не понимаю, на кой ч…

- Я вас еще раз прошу соблюдать молчание, - немного резко сказал Тикток. - Вы не должны были бы прерывать меня в середине моего отчета.

- Час спустя, - продолжал Тикток, - я проходил мимо пивной и увидел за столом профессора фон Бума. Я знал его в Париже. Я тотчас же подумал: "Вот он". Он боготворит Вагнера, питается лимбургским сыром и пивом в кредит и в состоянии украсть какие угодно носки. Я прокрался за ним в дом полковника Сан-Витуса и там, воспользовавшись удобным случаем, схватил его и сорвал с его ног носки. Вот они.

Драматическом жестом Тикток бросил пару грязных носков на стол, скрестил руки и откинул назад голову.

Кандидат народной партии с громким криком ярости вскочил вторично со стула.

- Будьте вы прокляты! Я скажу то, что хочу. Я…

Другие два члена народной партии, находившиеся в комнате, холодно и сурово посмотрели на него.

- Правда ли то, что здесь рассказали? - спросили они кандидата.

- Клянусь, это ложь! - ответил он и дрожащим пальцем указал на демократического председателя. - Вот кто придумал весь этот план. Это дьявольская нечестная политическая проделка, чтобы провалить на выборах нашу партию. Получило ли это дело огласку? - спросил он, повернувшись к сыщику.

- Я разослал всем газетам письменный отчет, - сказал Тикток.

- Все потеряно! - сказали члены народной партии, повернувшись к выходу.

- Ради бога, друзья мои, - умолял кандидат, следуя за ними, - клянусь небом, что я никогда в жизни не носил ни одной пары носков. Все это подлая предвыборная ложь!

Народники повернулись к нему спиной.

- Зло уже нанесено, - сказали они. - Все уже узнали про эту историю. Вам остается только снять вашу кандидатуру.

Все покидают комнату, кроме Тиктока и демократов.

- Идем вниз в ресторан и разопьем шипучку на счет нашего комитета финансов, - предложил председатель исполнительного комитета демократической партии.

Дайте пощупать ваш пульс!

Я пошел к доктору.

- Сколько времени вы не вводили алкоголя в своей организм? - спросил он.

Повернув голову в сторону, я ответил:

- О, очень давно!

Доктор был молодой. Этак от двадцати до сорока лет. Он носил носки гелиотропового цвета, но выглядел, как Наполеон. Мне он чрезвычайно понравился.

- Теперь, - сказал он, - я покажу вам действие алкоголя на ваше кровообращение.

Он обнажил мою левую руку до локтя, вынул бутылку виски и дал мне выпить. Он стал еще более похожим на Наполеона. Мне он нравился еще больше. Затем он положил плотный компресс на верхнюю часть моей руки, пальцами остановил пульс и нажал резиновый шар, соединенный со стоявшим на подставке аппаратом, похожим на термометр. Ртуть прыгала вверх и вниз и как будто нигде не останавливалась, но доктор сказал, что она показывает двести тридцать семь или сто шестьдесят пять, или еще что-то в этом роде.

- Теперь вы видите, - сказал он, - как алкоголь действует на кровообращение?

- Поразительно, - сказал я: - но считаете ли вы этот опыт достаточным? Не попробуем ли другую руку?

Нет, он не согласен. Затем он схватил мою руку. Я подумал, что приговорен к смерти, и что он со мной прощается. Но он хотел только воткнуть иголку в кончик моего пальца и сравнить красную каплю крови с кучей пятидесятицентовых фишек для покера, которые он наклеил на карточку.

- Это проба на гемоглобин, - объяснил он: - у вас цвет крови не хорош.

- Ну, - сказал я, - я знаю, что она должна бы быть голубой, но это страна помесей. Некоторые мои предки были кавалерами, но они смешивались с жителями острова Нантукет, так что…

- Я хочу сказать, - произнес он, - что красный цвет слишком бледен.

Затем доктор со строгим видом стал ударять меня в область груди. Я не знаю, кого он больше напоминал мне в это время: Наполеона, Баттлинга или лорда Нельсона? Потом он принял серьезный вид и назвал целую кучу болезней, которым подвержена человеческая плоть. Большинство болезней оканчивалось на "itis".

Я немедленно уплатил ему за них вперед пятнадцать долларов.

- Есть ли среди этих болезней одна или две смертельных? - спросил я, думаю, что моя связь с ними оправдывает проявление некоторой доли внимания с моей стороны.

- Все! - весело ответил он: - но развитие их может быть остановлено. Если беречься, то при соответствующем постоянном лечении вы можете прожить до восьмидесяти пяти или до девяноста лет.

Я стал думать о докторском счете. "Восемьдесят пять, мне кажется, будет достаточно" размышлял я.

Я заплатил ему еще десять долларов.

- Прежде всего, - сказал он с возобновившимся оживлением: - надо найти санаторию, где вы могли бы пользоваться полным отдыхом; там ваши нервы придут в лучшее состояние. Я сам поеду с вами и выберу подходящую.

И он отвез меня в сумасшедший дом на Кеттскилсе. Дом, посещаемый редкими посетителями, стоял на голой горе. Видеть можно было только камни и валуны, несколько куч снега и разбросанные тут и там сосны. Дежурный молодой врач был очень мил. Он дал мне возбуждающее, не наложив компресса на руку. Было время завтрака, и нас пригласили разделить его. За маленькими столиками в столовой сидело около двадцати обитателей дома. Молодой врач подошел к нашему столу и сказал:

- У нас принято, чтобы гости считали себя не пациентами, а просто утомленными леди и джентльменами, приехавшими отдохнуть. Какими бы незначительными болезнями они ни страдали, об этих болезнях никогда не упоминается в разговоре.

Мой доктор громко крикнул горничной, чтобы она подала мне к завтраку фосфоглицерит из рубленой извести, собачью галету, бромо-зельтерские блинчики и чай из нуксвомики. Вдруг раздался звук, словно внезапный бурный порыв между сосен. Звук этот сложился из произнесенного громким шепотом всеми присутствующими слова "неврастения", - за исключением одного человека с большим носом.

Этот человек ясно произнес: "Хронический алкоголизм".

Надеюсь еще встретиться с ним.

Дежурный врач повернулся и ушел.

Приблизительно через час после завтрака он повел нас в мастерскую, на расстоянии пятидесяти ярдов от дома. Туда же были отведены и гости под надзором помощника врача, и ассистента тож, - длинноногого человека в синем свитере. Он был такого большого роста, что я не уверен, имелось ли у него лицо? Но его руки были незаменимы для упаковки.

- Здесь, - сказал дежурный врач; - наши гости отвлекаются от прежних душевных тревог, посвящая себя физической работе. Это - необходимая реакция.

Тут были токарные станки, приборы для обойщиков, столы для формовки глины, прялки, ткацкие станки, ножные приводы, турецкие барабаны, аппараты для увеличения фотографий, кузнечные горны и, по-видимому, все, что могло бы интересовать платных ненормальных пациентов первоклассной санатории.

- Дама, которая там в углу лепит пирожки из грязи, - прошептал врач, - некто иная, как Люла Лемингтон, авторша романа "Почему любовь любит?" Ее теперешнее занятие - просто отдых для ума после этого труда.

Я видел эту книгу.

- Отчего же она не отдыхает за писанием другой книги? - спросил я.

Как видите, я еще не зашел так далеко, как они воображали.

- Джентльмен, льющий воду через воронку, - продолжал дежурный врач, - маклер из Уолл-Стрита, заболевший от переутомления.

Я застегнулся.

Он показал и других: архитекторов, играющих с ноевыми ковчегами, министров, читающих дарвиновскую "Теорию эволюции", юристов, пиливших дрова, усталых светских дам, говоривших об Ибсене ассистенту в синем свитере, неврастеничного миллионера, спавшего на полу, и выдающегося артиста, возившего вокруг комнаты маленькую красную тележку.

- Вы, по-видимому, человек сильный, - обратился ко мне врач: - я думаю, что лучшим для вас средством от умственного переутомления было бы бросать с горы мелкие камни, а затем снова приносить их наверх.

Я уже был в ста ярдах оттуда, когда мой доктор догнал меня.

- В чем дело? - спросил он.

- Дело в том, - ответил я: - что у меня под рукой нет аэропланов. Поэтому я быстро и легко буду трусить по пешеходной тропе до станции, а там сяду в первый поезд с углем и вернусь обратно в город.

- Да, - сказал доктор, - вы, пожалуй, правы. Это едва ли подходящее место для вас. Но вам нужен покой, абсолютный отдых и движение.

В тот же вечер, вернувшись в город, я зашел в гостиницу и сказал клерку:

- Мне нужен абсолютный покой и движение. Можете вы дать мне комнату с большой складной кроватью и смену мальчиков для услуг, которые могли бы складывать и раскладывать ее, пока я сплю.

Конторщик стер чернильное пятно с ногтя одного из пальцев и бросил взгляд в сторону, на высокого человека в белой шляпе, сидевшего в передней. Человек этот подошел ко мне и вежливо спросил, видел ли я кустарники у западного входа. Так как я их не видел, то он показал их мне и затем оглянул меня.

- Я думал, что вы навеселе, - сказал он не грубо: - но вижу, что у вас все в порядке. Вам бы следовало пойти к доктору, старина.

Через неделю мой доктор снова испытывал у меня давление крови, но без предварительного возбуждающего. Он показался мне немного менее похожим на Наполеона. Носки у него были каштанового цвета, который тоже не нравился мне.

- Вам нужны, - решил он, - морской воздух и общество.

- Может быть, сирена, - спросил я, но он принял свой профессиональный вид.

- Я сам, - сказал он, - отвезу вас в отель "Бонэр" на некотором расстоянии от берега Лонг-Айлэнд и позабочусь, чтобы вы добрались туда в хорошем виде. Это спокойное, комфортабельное место, где вы скоро выздоровеете.

Отель "Бонэр" оказался модной гостиницей в девятьсот комнат, на островке, на небольшом расстоянии от главного берега. Всякого, кто не переодевался к обеду, совали в боковую столовую и за табльдотом давали только морских черепах и шампанское.

Бухта представляла собой большое опытное поле для богатых яхтсменов. В тот день, когда мы приехали, в бухте бросил якорь "Корсар". Я видел, как м-р Морган стоял на его палубе, ел сандвич с сыром и с завистью смотрел на отель. Все же это было очень не дорогое местечко. Никто не был в состоянии платить назначенные цены. Когда покидали отель, то просто оставляли свой багаж, выкрадывали лодку и ночью уплывали к материку.

Пробыв там один день, я взял у клерка пачку телеграфных бланков и стал телеграфировать всем своим друзьям, чтобы они прислали мне денег на выезд. Я сыграл с доктором одну партию в крокет и улегся спать на лужайке.

Когда мы возвращались в город, доктора как бы внезапно осенила мысль.

- Кстати, - спросил он: - как вы себя чувствуете?

- Чувствую большое облегчение! - ответил я.

Врач, к которому обращаются для консультации, совсем иного типа. Он не знает наверно: будет ему уплачено, или нет, и это обеспечивает вам либо самое внимательное, либо самое невнимательное отношение.

Мой доктор повел меня к консультанту. Тот плохо угадал и был очень внимателен. Мне он понравился ужасно. Он заставил меня делать упражнения по координации движений.

- Болит у вас затылок? - спросил он. Я ответил, что не болит.

- Закройте глаза, - приказал он, - плотно сдвиньте ноги и прыгайте назад, как можно дальше.

Я всегда хорошо прыгал назад с завязанными глазами, поэтому легко исполнил приказание. Голова моя ударилась об угол двери в ванную комнату, которая была оставлена отворенной и находилась на расстоянии всего трех футов. Доктор очень сожалел об этом. Он не заметил, как дверь открылась. Он закрыл ее.

- Теперь дотроньтесь правым указательным пальцем до носа, - сказал он.

- Где он? - спросил я.

- На вашем лице, - ответил он.

- Я спрашиваю про правый указательный! - объяснил я.

- Извините, пожалуйста, - сказал он.

Он снова отворил дверь в ванную комнату, и я вынул палец из дверной щели.

Проделав удивительный персто-носовой фокус, я сказал:

- Я не могу обманывать вас относительно симптомов, доктор. Я, действительно, чувствую что-то в роде боли в затылке. Он не обратил внимания на этот симптом и внимательно исследовал мое сердце слуховой трубочкой, за один пенни играющей последние популярные арии. Я чувствовал себя, как гитара.

- Теперь, - сказал он, - скачите, как лошадь, вокруг комнаты в течение пяти минут.

Я, как мог лучше, изобразил забракованного першерона, выводимого из Мэдисон-сквера.

Затем, не бросив в трубку пенни, доктор снова стал выслушивать меня.

- В нашей семье не было сапа! - сказал я.

Консультант поднял палец и держал его на расстоянии дюйма от моего носа.

- Смотрите на мой палец! - скомандовал он.

- Пробовали вы когда-нибудь мыло Пирса?.. - начал я, но он быстро продолжал свое исследование.

- Теперь смотрите в оконный пролет! На мой палец! В окно! На мой палец! В окно! На мой палец! В окно!

Так продолжалось три минуты. Он объяснил, что это исследование деятельности мозга.

Мне оно показалось очень легким. Я ни разу не принял его пальца за оконный пролет.

Готов побиться об заклад, что если бы он употреблял фразы: "Смотрите, так сказать, отбросив заботы, вперед - или вернее в бок - по направлению к горизонту, подпертому, так сказать, вставкой прилегающего флюида", или возвращая теперь, или, скорее, отклоняя ваше внимание, сосредоточьте его на моем поднятом персте", - бьюсь об заклад, что сам Харри Джемс в таком случае не выдержал бы экзамена!

Спросив меня затем, не было ли у меня двоюродного деда с искривлением спинного хребта и троюродного брата с опухолью лодыжек, оба доктора ушли в ванную комнату и сели на край ванны для консультации. Я съел яблоко и посмотрел сперва на свой палец, а потом в окно.

Доктора вышли с серьезным видом - более того! - они были похожи на надгробные памятники или на любительское издание актов штата Теннеси. Они составили расписание диеты, которой я должен был подвергнуться. Согласно ей, мне предписывалось есть все то, о чем я когда-либо слышал, за исключением улиток.

- Вы должны строго следовать этой диете, - сказали доктора.

- Я последую за ней целую милю, если только смогу достать все то, что здесь написано.

- Еще важно, - продолжали они, - быть на открытом воздухе, в движении. А вот рецепт, который принесет вам большую пользу.

Затем каждый из нас что-нибудь унес. Они - свои шляпы, а я - ноги.

Я пошел к аптекарю и показал ему рецепт.

- Это будет стоить два доллара 87 центов за бутылочку в унцию.

- Не дадите ли вы мне кусочек бечевки, которой вы завязываете пакеты? - спросил я.

Я просверлил в рецепте дырку, продел в дырку веревку и повесил рецепт себе на шею, под рубашку. У всех нас есть суеверия. Мое заключается в вере в амулеты.

Назад Дальше