Потом на поле появился большой десантный вертолет. Только что не было его - и появился. Он приземлился на одно из бледно-зеленых пятен. Когда шасси коснулись земли, из раскрывшейся со щелчком двери наружу высыпала орава солдат. Это было долгожданная "Оклахома"! Я, не видя больше Нашего Санты, встал, и, сделав два шага вперед, замер… С противоположной стороны поля к вертолету бежали Чез, Никсон, Билл и Маг…
Мертвый Чез. Мертвый Никсон. Мертвые Билл и Маг. Большой Билл сильно отставал - ступню ему оторвало противопехоткой. Мертвецы на бегу выкрикивали приветствия, забыв о том, что в лесу могут находиться вьетконговцы.
- Что происходит? Вы же погибли еще вчера!
Я, не веря своим глазам, сделал шаг назад.
- Черт…
Нога уперлась во что-то мягкое. Санта?!… Медленно оборачиваясь, я напряг палец на спуске. Наш Санта! На земле лежал десятилетний паренек, с которым мне посчастливилось познакомиться в ноябре, в небольшой деревушке, от которой до Меконга примерно десять минут ходьбы. После того, как паренька взяли в отряд проводником, ребята окрестили его Санта-Клаусом. Это прозвище прикрепилось к маленькому мальчику потому, что у него была длинная седая борода и густые брови. Мальчик - не мальчик, старик - не старик. Мутант! Таких во Вьетнаме много, из сорока с лишним миллионов примерно каждый десятый. Или каждый пятый. Может, вообще каждый… Это началось после первых химических атак.
Ты сам мутант, Стив!!! МУТАНТ!!! А Я МАК-РЕЙ, МАК-РЕЙ, МАК…
- О Боже!
Возле нашего проводника и спасителя сидел сержант. Он отрезал Санте руку - и никак не мог отрезать. Потому что смотрел на меня. Глаз у сержента не было - ямки с шевелящимися червями.
Сталь штыка скребла по кости. Черви извивались.
- Зачем, зачем, зачем… - твердил я. - Ведь "Оклахома"…
Сержант рванул надпиленную руку изо всех сил. Рука оторвалась. Кровь не текла - она вся вышла из перерезанной глотки. Пропитала седую бороду Санты. За что тебя, мой Санта… Вслед за рукой из раны потянулось что-то мерзкое, длинное… Сержант, не глядя, махнул по этому штыком.
- Держи, - сержант протянул мне окровавленную руку. - Жри!
Я непонимающим взглядом посмотрел вначале на сержанта, потом на мертвого Санту. И тут что-то во мне надломилось. Я направил винтовку на сержанта в тот момент, когда он абсолютно спокойно произнес:
- Санта перед смертью попросил о том, чтобы мы его съели…
Съели? Санта попросил о том, чтобы мы его съели? Что за бред? Чушь собачья.
- Жри! - Сержант кинул руку мне под ноги.
Я ничего не мог сказать. Только молча мотал головой. Он был святым, наш Санта. Святым…
- Санта сказал, что только так мы сможем избежать смерти. Жри!
Я мотал головой. Сержант выстрелил. В меня, из пистолета. Не знаю, как он смог прицелиться своими червяками. Пуля попала в ухо. Кровь потекла на шею. Боли я не почувствовал.
- ЖРИ!!!
Нет, нет, нет…
- Вторая - в лоб! - прохрипел сержант, поднимая пистолет.
Не хочу… Санта, мой милый Санта, сделай чудо…
И он сделал чудо. Последнее свое чудо. Это оказалось чудесней всего, даже того случая, когда меня разнесло на куски прямым попаданием 105-миллиметрового снаряда - и я не умер…
Санта исчез. На земле лежала свинка, розовая упитанная свинка.
Два штыка от винтовок "Гаранд" поворачивались над крохотным костерком. Запах ласкал ноздри. Пересохшие рты наполнялись слюной. Мы не смогли дождаться - и вгрызлись в полусырую свинину.
- Ну вот, Стиви, - прочавкал сержант почти ласково. - Я же знал - раз ты сумел его зарезать, сумеешь и съесть… Кстати, обернись!
Я, обернувшись, увидел пылающую "Оклахому". Фигурки катались по земле, объятые напалмовым пламенем. Вертолету пришел конец, и людям тоже, но давешней птице показалось этого мало, она прошла на второй заход. Я заметил белые буквы на ее оранжевом брюхе: "USAАF".
Сержант сыто рыгнул, и продекламировал:
Оклахома - штат богатый,
Гребут пшеницу там лопатой!
Его черви шевелились в такт словам.
Раскрыв тетрадь, Мак принялся писать:
"Меня зовут Джейсон Мак-Рей. Я родился в прошлом веке, в тысяча девятьсот тридцать втором году. Это уже шестьдесят девятое Рождество, которое случается на моем веку. Санта-Клауса я съел во вторник. После того, как начался проливной дождь. Дожди на Рождество большая редкость. По крайней мере, на моей родине, в Айдахо. Многое ли осталось в моей памяти с той давней, вьетнамской поры? Трудно сказать, но это уже пятидесятый Санта-Клаус, которого я съел. Все они превращались в свиней, вроде того, которого я съел на пару с сержантом. Мир его праху! Сержант Эйб Рабинович почил через год после окончания Вьетнамской кампании. Он умер под Рождество… от голода. Уморил себя сам. А я живу. Три года назад я был на приеме у врача. Тот сказал: "Гм-м, весьма и весьма странный вы, дедушка. Вам уже шестьдесят девять, а вашему организму может позавидовать любой юнец…". Диета, правильная диета, подумал я тогда и ничего ему не сказал. Ешь свинину под Рождество - и постоянно будь молодым. Это не шутка. Если сравнить фотографии, сделанные во Вьетнаме и мои тогдашние, трехлетней давности - различий не найти. Я внешне не постарел. То же лицо, те же глаза. Даже волосы не поседели. Ничего не болело - лишь постоянно чесалось отстреленное сержантом ухо. Но я сдерживался, не чесал при людях - дурная привычка.
Год назад все изменилось. Мое письмо не дошло до милого моего Санты. Не дошло… Я стал стареть… Я не знал, что делать… Я вернулся сюда, где начал свой путь - не помогло. Я снова и снова посылал письма к Санте - и не слышал ответа… Неужели я остался один???… Где ты, милый Санта?
Мне кажется - я слышу порой его слабый голос. Изнутри… Санта во мне, и мне надо отправиться во Вьетнам. И выпустить его на волю. Тогда он отпустит меня… Может, это и бред. Но я устал есть свинину на Рождество. Устал - и не могу остановиться… Билет до Ханоя в кармане. Осталось последний раз плюнуть на землю этой страны.
До встречи, милый Санта!"
Мак-Рей поставил точку и закрыл тетрадь. Он уже не помнил, что написал. Его губы шевелились, и раздавались звуки - но он не понимал слов. Потому что Стив (Я?) никогда не пытался выучить вьетнамский язык… Всё закончилось. Джейсона Мак-Рея - придуманной личности, литературного персонажа - больше нет… Здравствуй, милый Санта.
14.
Она дочитывает последнюю страницу как раз в тот момент, когда в управление возвращается Малиновски. Он взбешен - дичь опять ускользнула.
Бросает на стол синюю куртку.
- Посмотрите! - говорит он Скалли. - Чертовщина какая-то… Он что, бесплотный призрак? Или новая модель терминатора?
Скалли смотрит. На куртке четыре отверстия. Два на спине - ровные, аккуратные. Два на груди - с рваными краями, наружу торчат волокна утеплителя. Санта-Клаус не промахнулся. Но внутри - никаких следов крови.
Скалли подзывает Меллоу (он вернулся вместе с шефом полиции).
- Наденьте. Размер вроде ваш.
Хомяк мнется и колеблется.
- Надевай! - рявкает Малиновски.
Хомяк понуро вздыхает и облачается. Куртка ему действительно впору.
Скалли и шеф полиции обмениваются взглядами. Однако… Одна из пуль прошла в районе сердца, другая - в непосредственной близости от позвоночника. Человек с такими ранами никак не мог продолжить бег…
- Трюк… - говорит Малиновски неуверенно. - Снял, натянул на что-то, - и прострелил… Но зачем, черт возьми?!
Скалли качает головой.
- Не думаю… Помните, эпизод в дневнике, где комбинезон солдата превратился от пуль вьетконговцев в москитную сетку? А парень остался цел и невредим?
Малиновски тоже читал дневник - вернее, лишь вырванные из него листы. И реагирует на такую ссылку однозначно:
- Бред! Весь дневник - бред!
- Возможно. А то, что человек за тридцать три убийства не оставил ни единого ведущего к себе следа - не бред? У вас большой опыт - вы когда-нибудь слышали о таком? Не бывает серийников-невидимок! Не бывает! Кто-то что-то да заметит неладное…
- Вы предлагаете принять на веру всю ахинею, что Свинопас тут написал?
- Не всю. Лишь последний пассаж. Посмотрите…
Оба склоняются над дневником. Читают вместе.
- Решил, значит, плюнуть… - цедит шеф полиции. - Как бы эта страна тоже не плюнула ему в спину - свинцовым плевком. Вы считаете, это имя - Джейсон Мак-Рей - подлинное?
Скалли с большим сомнением пожимает плечами.
Шеф связывается с аэропортом. Через несколько минут выясняется: человек с таким именем не брал билет ни на один из предстоящих или отложенных из-за непогоды рейсов. Что, впрочем, ничего не значит.
- Он не проскочит, - говорит Малиновски уверенно. - Ни под своим именем, ни под чужим, ни в мужском обличье, ни в женском… Аэропорт под плотным контролем.
- До сих пор Свинопас проскакивал сквозь все расставленные сети. Если - в порядке бреда - предположить, что он не просто субъективно чувствовал себя моложе после каждого акта каннибализма? Если - действительно молодел? Или - становился способен внушить это и окружающим, и даже себе самому?
Она видит, что Малиновски не верит. Спрашивает его резко:
- Когда вылетает первый самолет?
- Через полчаса.
- Куда?
- Во Фриско, с посадкой в Карсон-Сити…
- Из Сан-Франциско наверняка есть прямые рейсы на Ханой. Я еду в аэропорт. Вы - как хотите.
Скалли встает из-за стола, надевает пуховик, перекладывает пистолет в наружный боковой карман. Выходит. Малиновски, помедлив несколько секунд, - за ней.
15.
Они едва успевают - на восьмимильной дороге, ведущей к аэропорту, ликвидированы далеко не все последствия снегопада.
Когда Малиновски и Скалли торопливо входят в диспетчерскую аэропорта, пассажиры уже прошли регистрацию. Вот-вот отправятся к самолету.
- Задержите посадку, - командует шеф полиции.
Начальник аэропорта недоволен - люди и без того сутки просидели в ожидании летной погоды - но подчиняется. Пассажиры остаются в накопителе - небольшом зале, выход из которого ведет прямо на летное поле.
Пару минут спустя Малиновски просматривает список пассажиров, параллельно слушая объяснения О'Нила - седовласого ветерана полиции Форт-Тийч. Патрик О'Нил служит тридцать семь лет - и, кажется, нет в городе человека, которого он не знает. Именно поэтому О'Нил был назначен руководить прикрывавшей аэропорт командой полицейских.
- А это кто такая - Гортензия Донелли? - спрашивает шеф полиции.
- Теща Мэлса Седжена, - без запинки выдает Патрик из своей головы-компьютера. - Прилетала погостить из Невады, но Рождество торопится встретить дома.
Шеф продолжает изучение списка.
- Так… Так… Баскетболисты, надо думать, вне подозрений… Зараеску - кто такой? Вроде не из местных.
- Приезжий, но весь снегопад не покидал аэропорта. Личность колоритная, и все время был на виду…
Дальше Скалли не слушает. Идет в накопитель. Медленно ходит среди пассажиров, вглядывается в лица. Ожидает какого-то внутреннего толчка, всплеска интуиции, позволяющего понять: он! Свинопас!
Ничего. Лица как лица - напряженные, усталые, недовольные еще одной задержкой. Скалли натянута, как струна, все чувства обострены, она замечает самые тончайшие нюансы мимики, видит и оценивает самые малозаметные рефлекторные жесты… Ничего.
Входит Малиновски. Встречается с ней глазами. Еле заметно качает головой. Скалли повторяет его жест… Репродуктор объявляет посадку.
Взлетная полоса расчищена - темно-серый шрам на безбрежной белизне огромного поля. Расчищены и рулежные дорожки для самолетов. Но автобусу по сугробам не проехать. И пассажиры идут пешком, по одному, по узенькой протоптанной дорожке, протянувшейся от аэровокзала к середине ВПП, - в начале которой застыл "Боинг".
Скалли и Малиновски в это время шагают к выходу из аэропорта. Скалли мрачна. Впервые ее подвела интуиция. Впервые отказало шестое чувство. Шеф полиции говорит утешающе:
- До Ханоя можно добраться разными путями…
Рядом, у стойки досмотра, - два молодых парня, сотрудники аэропорта. Смеются. Скалли внезапно хватает шефа за рукав. Тот замолкает. Оба слышат обрывок фразы одного из парней:
- …поросята! Нет, ты представляешь, просветили багаж: полный чемодан разных статуэток - и сплошь поросята!
Скалли и Малиновски ревут в один голос:
- У кого???!!!
Парень - говоривший про поросят - объясняет сбивчиво:
- Тут… на посадке… девчонка, лет пятнадцати… похоже, китаяночка, симпатичная… а может, и…
Они уже не слышат. Мчатся обратно. Накопитель, удивленные лица персонала, хлопок двери, морозный ветер в лицо… Цепочка пассажиров тянется медленно, задние еще не дошли до серого бетона. Они мчатся, догоняют, бегут рядом, по колено в снегу, торопливо заглядывая в лица…
Она! Симпатичное молоденькое лицо выглядывает из капюшона парки. Действительно, китаянка… Или… ИЛИ ВЬЕТНАМКА??
- Извините, мисс… - с трудом хрипит запыхавшийся Малиновски. - Разрешите еще раз осмотреть ваш багаж.
Скалли не говорит ничего. Опускает руку в карман, нащупывает рукоять пистолета.
Глаза девушки удивленно округляются. Ничего не произнеся, она ставит чемоданчик на сугроб, щелкает замками.
Черт! Никаких поросят! Немного одежды, яркий плоский пакет с иероглифами, пять или шесть Си-Ди…
- Ваше имя? - резко спрашивает шеф полиции. Резкость маскирует растерянность.
- Ли Фей, - говорит девушка.
- Куда следуете?
- В Лос-Анжелес, к родителям. - В ее мелодичном голоске слышен легкий акцент.
Еще несколько столь же бесплодных вопросов-ответов. Скалли молчит, кусает губы.
Остальные пассажиры уже поднимаются по трапу. Стоящая внизу стюардесса машет рукой Ли Фей.
- Извините, мисс… - повторяет Малиновски. Он готов признать ошибку и распрощаться.
Скалли вынимает руку из кармана. Нагибается, касается пальцами плоского пакета. Что за… Вместо ровной глянцевой поверхности пальцы ощущают нечто небольшое, неровное, с вмятинками и выступами.
- Стоять!!! - орет над ухом Малиновски.
Скалли поднимает голову. Девушка, почти не проваливаясь, бежит к самолету напрямик, по сугробам. Но ее крохотные, изящные башмачки оставляют следы огромные, мужские, восьмого или девятого номера…
"ЗИГ-Зауер" грохочет ей вслед. Через долю секунды к нему присоединяется пистолет Малиновски. Получи!!! За Фреда!!! Скалли стреляет в тело, в голову, в шею - должны же быть у твари уязвимые точки! Должны!!!
Она не промахивается. Но эффект нулевой. Бесформенная серая фигура - явно ставшая выше и шире, чем миниатюрная Ли Фей, бежит и бежит…
Стрельба заканчивается - вместе с обоймами.
Они бросаются вслед - и тут же вязнут по пояс. По инерции пытаются было таранить сугробы…
Серое нечто подбегает к трапу. Поднимается по нему - вместе со стюардессой. Неужели та ничего не видела? - думает Скалли. Не слышала выстрелов? И сам себе отвечает: не видела. И не слышала.
Самолет медленно начинает движение.
- Назад! - кричит Малиновски. - В диспетчерскую! Свяжемся с пилотами!
Они продираются сквозь сугробы обратно на тропинку. Там - у опрокинутого чемоданчика - куча маленьких поросят. Ярких, разноцветных…
Диспетчерская. Сквозь широченное окно видно, как вдали "Боинг" отрывается от земли. Малиновски грязно ругается. Радист - бледный, волосы слиплись на потном лбу - нервно колдует над аппаратурой. Из нее - лишь вой, треск, скрежет…
- Мать вашу… - опускает руки радист. - Похоже, у них на борту был активный постановщик помех. И только что врубился на полную катушку…
Скалли думает: так оно и есть. А пилоты, наверное, слышат сейчас спокойный голос диспетчера, говорящий именно те слова, которые они ожидают…
- Связь с Карсон-Сити! - отрывисто командует Малиновски.
Бесполезно, думает Скалли. Разве что сбить "Боинг" на подлете - и то без какой-либо гарантии… Тварь улетит в Ханой. Тварь, много лет крохотным отравленным зернышком сидевшая в съевшем ее психе - и прораставшая, прораставшая, прораставшая… Тварь улетит в Ханой. Но, может быть, когда-нибудь вернется… Скалли будет ждать. Терпеливо ждать и тщательно готовиться. Не бывает абсолютно неуязвимых людей и не-людей…
Она медленно идет к выходу. До Рождества осталось совсем недолго. Тетя Мергерит, наверное, хлопочет у духовки - в честь приезда Скалли она обещала запечь вместо традиционной индейки молочного поросенка. И наверное обидится, когда гостья не возьмет в рот ни кусочка…
Скалли выходит на улицу. Покров туч становится все реже - в их разрыве видна первая звезда.
16.
Стюардесса, затянутая в униформу "Эйр-Америки", негромко обращается к средних лет даме, сидящей на первом за пилотской кабиной ряду кресел - та не то дремлет, не то задумалась.
- Миссис, извините, вы будете ужинать? У нас сегодня праздничный ужин - в полете мы встречаем Рождество.
Коллектив стюардесс чисто женский - ни одного мужчины-стюарда. И на девушке, поверх униформы, - распахнут легкий, из тонкой ткани, полушубок. На голове - красный колпак из такой же ткани с невесомой белой опушкой.
Дама открывает глаза - она вовсе не спала. И видит: затянутая в униформу, над ней наклонилась аппетитнейшая розовая молодая свинка.
Дама улыбается. Протягивает руку, ласково гладит нежнейшую щетину чуть выше переднего копытца.
- Буду, милочка, обязательно буду!
И вновь плотоядно улыбается.
Санкт-Петербург 09.12.2003