26 ноября
Сегодня первый день долгожданного визита. Прибытие президента Мохаммеда транслировалось по телевидению. Мы с Бернардом наблюдали встречу в аэропорту, сидя у меня в кабинете. Должен сознаться, я слегка нервничал: не окажется ли новый президент действительно "чуть диковатым"?
Вот реактивный лайнер с яркой надписью по борту "БУРАНДАН ЭРУЭЙЗ" мягко приземлился на посадочную полосу. Я был потрясен. Наша "Бритиш эруэйз" вынуждена закладывать свои "конкорды", а крошечное африканское государство имеет собственную авиакомпанию, "джамбо-джеты" и все такое прочее.
Поинтересовался, сколько самолетов у этой "Бурандан эруэйз".
– Ни одного, – ответил Бернард.
– Не морочьте мне голову. Вы что, слепой?
– Да нет же, господин министр. Самолет принадлежит Фреди Лейкеру. Они зафрахтовали его на прошлой неделе и перекрасили в свои национальные цвета…
Похоже, большинство "неимущих" стран, то есть МРС, действуют подобным образом. Накануне открытия Генеральной Ассамблеи ООН аэропорт Кеннеди буквально забит фальшивыми флагманами небесного океана.
– …Известен даже случай, – ухмыльнулся Бернард, – когда одна "семьсотсороксемерка" на протяжении месяца принадлежала по очереди девяти различным "авиакомпаниям". Они называли ее "мамбо-джамбо".
Тем временем на экране телевизора не происходило ничего особенного, за исключением того, что "мамбо-джамбо" выруливал к центральному зданию аэропорта, а королева, похоже, слегка продрогла. Бернард ознакомил меня с программой дня и объяснил, что до Эдинбурга мне придется добираться ночным экспрессом (билет уже заказан), поскольку из-за вечернего голосования в палате общин я не успею на последний самолет.
Но вот комментатор особым, чуть приглушенным голосом – как это они умеют на Би-би-си, когда речь заходит об особе королевской крови, – благоговейно объявил, что через несколько секунд мы наконец-то сможем лицезреть президента Селима.
А из самолета вышел… Чарли. Мой старый дружище Чарли Умтали. Мы учились с ним вместе в ЛЭШе. Никакой не Селим Мохаммед, а Чарли!
Бернард спросил, не обознался ли я. Глупейший вопрос! Разве можно забыть такого человека, как Чарли Умтали?!
Я тут же послал за сэром Хамфри, который, узнав, в чем дело, ужасно обрадовался.
– Слава богу, теперь мы хоть что-то знаем о новом президенте.
В официальном досье – почти ничего: полковник Селим Мохаммед принял ислам несколько лет назад, его настоящее имя неизвестно, поэтому сведений о его прошлом собрать не удалось. Поразительно! Поразительно, как мало удается МИДДСу! Наверно, они рассчитывали выудить информацию из автомобильного приемника.
Зато мне не составило большого труда исчерпывающе проинформировать сэра Хамфри и Бернарда о прошлом Чарли. Очень интересный человек. Страстно увлекался политической экономией. Ни в чем не терпит соперничества.
– Тогда все в порядке, – облегченно вздохнул Бернард.
– Почему "тогда"? – поинтересовался я.
– Мне кажется, Бернард хотел сказать, – пришел ему на помощь сэр Хамфри, – что господин президент должен уметь себя вести, раз он учился в английском университете… пусть даже и в ЛЭШе…
Никак не пойму, намеренно он меня оскорбляет?
– …Да, кстати, господин министр, – продолжил он. – Вы сказали "интересный", надеюсь, не в политическом смысле?
– И в политическом тоже. С Чарли нельзя предугадать, как все обернется. Он из тех, кто входит в турникет последним, а выходит из него первым.
– Нет твердых убеждений? – уточнил сэр Хамфри.
– Конечно, нет! Чарли по-настоящему предан только одному человеку – самому Чарли.
– А-а… понятно. Политик.
Полагаю, это была шутка. Иначе Хамфри никогда бы не позволил себе подобную грубость. Впрочем, иногда он, по-моему, говорит вполне серьезно, хотя и утверждает, что пошутил. На этот раз мне удалось поставить его на место, прибегнув к его же собственной коронной фразе.
– Очень остроумно, Хамфри, – язвительно произнес я. – К тому же, поскольку Чарли пробудет у нас всего два дня, он вряд ли сможет причинить много вреда.
Однако сэра Хамфри мое объяснение почему-то не успокоило.
– Не забудьте, господин министр, – заявил он, – настаивали на его приглашении вы, а не я.
– Извините, Хамфри, мне еще надо поработать с корреспонденцией, – сказал я, изо всех сил стараясь скрыть внезапное раздражение.
– С вашего позволения, господин министр, – не унимался он, – я был бы вам крайне признателен, если бы вы прежде ознакомились со справкой по нашей африканской политике. – Он протянул мне увесистое досье.
– Нет уж, благодарю. Не вижу в этом никакой необходимости, – сказал я.
– Прекрасно, – обрадовался он. – По-моему, было бы крайне досадно, если бы незначительная путаница в африканской терминологии привела к нарушению и без того шаткого баланса сил между, скажем, ФРОЛИНА и ФРЕТИЛИН, вы согласны? – Понимая, что здесь он меня подловил, Хамфри продолжал развивать успех. – Я имею в виду, что если новый президент больше тяготеет к ЗАПУ, чем к ЗАНУ, то КАРЕКОМ и КОРЕПЕР, возможно, потребуют вовлечения ГРАПО, а это неизбежно возродит старую склоку с ЭКОСОС и ЮНИДО, что, в свою очередь, приведет к новой вспышке противоречий между МБРР и ОЭСР… И как в таком случае прикажете поступать ПЕВ?
(ФРОЛИНА – французский акроним Фронта национального освобождения Чада; ФРЕТИЛИН – Революционный фронт за независимость Восточного Тимора; ЗАПУ – Союз африканского народа Зимбабве; ЗАНУ – Африканский национальный союз Зимбабве; КАРЕКОМ – Средиземноморский общий рынок; КОРЕПЕР – Комитет постоянных представителей Европейского сообщества; ЭКОСОС – Экономический и Социальный Совет ООН; ЮНИДО – Организация Объединенных Наций по промышленному развитию; МБРР – Международный банк реконструкции и развития; ОЭСР – Организация экономического сотрудничества и развития. ГРАПО вряд ли имеет прямое отношение к теме обсуждения, поскольку это испанский акроним антифашистской революционной группы "Первое октября".
Не исключено, что сэр Хамфри намеренно пытался запутать своего министра. – Ред.)
Единственное, что я понял из его шифровки, – это ПЕВ (правительство Ее Величества. – Ред.). Расчет Хамфри был точен. Нарочито небрежным тоном, как бы делая ему одолжение, я сказал, что в таком случае мне, возможно, удастся выкроить время на ознакомление с досье.
– До встречи в поезде, – откланялся он и гордо удалился.
Боюсь, этот раунд он выиграл по всем очкам.
Затем Бернард напомнил мне, что я опаздываю на заседание парламента. Но корреспонденция в корзинке "для входящих", казалось, перешла на самовоспроизводство.
– Ну а это? – беспомощно развел я руками. – Что мне делать с этим?
– Господин министр… – сказал он и выразительно стрельнул глазами на корзину "для исходящих".
Поняв, что иного выхода все равно нет, я поднял всю кипу писем из одной корзины и торжественно переложил ее в другую.
При этом мною овладело странное чувство – вины и облегчения одновременно.
Судя по всему, Бернард одобрил мой поступок. Во всяком случае, он понимающе улыбнулся.
– Верное решение, господин министр… Как говорится, и с плеч долой.
27 ноября
То, что произошло вчера вечером, иначе, как кошмаром, не назовешь.
Кризис! Острейший кризис, который необходимо сегодня же разрешить. И во всем виноват я один. Что делать? – ума не приложу. Боже, помоги мне!
Пишу эти строки в купе ночного экспресса, с ужасом думая о предстоящем.
Но лучше все по порядку.
Сразу после голосования в парламенте Рой отвез меня на вокзал Кингз-кросс. Времени оставалось предостаточно. Я, не торопясь, нашел свой вагон, удобно расположился, заказал проводнику чай с бисквитами и уже начал стаскивать брюки, как кто-то нервно забарабанил в дверь.
– Кто там? – крикнул я.
– Бернард, – послышался голос Бернарда.
Я открыл дверь: действительно – Бернард. От волнения он тяжело дышал и непрестанно вытирал пот с лица. Таким я его еще не видел. Собственно, мне вообще никогда не доводилось видеть в подобном состоянии ни одного государственного служащего. Они всегда так удручающе невозмутимы, так безукоризненно выдержанны, что, как ни странно, ты невольно чувствуешь себя намного уверенней, когда они хоть изредка впадают в панику, как самые обыкновенные люди. Но уж если это вдруг случается, они начинают мельтешить хуже безмозглых цыплят.
Бернард крепко прижимал к груди пачку плотных коричневых конвертов.
– Входите, Бернард, – пригласил я его в купе, – что у вас там стряслось?
– Прочтите, пожалуйста, вот это, господин министр, – трагическим тоном произнес он, тыча мне в грудь одним из конвертов.
Не могу передать вам мое раздражение! Бернард без конца подсовывает мне какие-то бумаги. На сегодня с меня хватит и четырех красных кейсов, рядком выстроившихся на полу.
Я оттолкнул от себя конверт.
– И не подумаю.
– Но вы должны! – Он снова ткнул конвертом мне в грудь. – Дело не терпит отлагательства.
– Вы всегда так говорите, – заметил я, продолжая стаскивать брюки.
Тогда Бернард, тревожно понизив голос, сказал, что в конверте – завтрашняя (уже сегодняшняя, о боже!) речь президента Селима, которую передало нам бурандийское посольство.
Сообщение Бернарда не вызвало у меня ни малейшего интереса. Все они на один манер: счастлив посетить вашу страну, искренне признателен за радушный прием, связи между нашими странами, полезность совместного опыта, взаимовыгодное и плодотворное сотрудничество и тому подобная околесица.
– Конечно, господин министр, этой белиберды там хватает, – согласился Бернард. – И все же вам необходимо ознакомиться хотя бы с наиболее важными фразами, которые я отметил красным карандашом. (Какая предусмотрительность!) Я уже обошел вагоны и раздал всем копии, – добавил он.
Обошел вагоны? Раздал копии? Он, наверное, чокнулся, подумал я. Но Бернард объяснил, что этим же поездом, кроме меня и сэра Хамфри, едет ряд высокопоставленных лиц, включая министра иностранных дел, его постоянного заместителя и пресс-секретаря. Кто бы мог подумать?
Я нехотя открыл конверт, и… меня прошиб холодный пот: эта речь ни в коем случае не должна быть произнесена!
"…Бурандийцы испытывают чувство особой близости и понимания чаяний кельтских народов в их борьбе за свободу. Нам также пришлось вести нелегкую борьбу за освобождение от оков британского колониализма. Вспомните свое былое величие, вспомните Уильяма Уоллеса, Роберта Брюса, Баннокберн и Каллоден! Народ Буранды призывает шотландцев и ирландцев восстать против британского гнета, сбросить с себя ярмо империализма и присоединиться к братству свободных наций…"
В это время в купе, постучавшись, вошел сэр Хамфри. Между прочим, в великолепном шелковом халате золотистого цвета, с красным китайским драконом на спине. Вот уж не мог даже представить своего постоянного заместителя в подобном одеянии. Рядом с ним я, наверно, выглядел не очень-то презентабельно в одной рубашке и носках.
Бернард, извинившись, вышел.
– Итак, господин министр, – без предисловий начал Хамфри, – похоже, нас застали врасплох.
Я невольно бросил взгляд на свои голые ноги, а он неумолимо продолжал: ему, мол, неприятно напоминать, что он предупреждал меня, но ведь он предупреждал…
– Как вы полагаете, нам здорово намылят шею? – перебил я.
– Не шею, господин министр, – вежливо уточнил он, – скорее наше империалистическое ярмо.
Я заметил, что сейчас не время для плоских острот. Лично я в сложившейся ситуации не вижу ничего смешного.
Надо немедленно что-то предпринять. На карту поставлены результаты дополнительных выборов в трех шотландских округах! Не говоря уже о возможных последствиях для Ольстера!
– Это катастрофа! – прошептал я.
Сэр Хамфри и не пытался хоть как-то разрядить обстановку.
– Безусловно, – замогильным тоном подтвердил он. – Катастрофа. Трагедия. Катаклизм. Чудовищное, неотвратимое бедствие! – Он перевел дух и бесцеремонно добавил: – Ваших рук дело.
– Хамфри, – с упреком сказал я ему, – вам же платят за то, чтобы вы давали мне советы. Так посоветуйте что-нибудь.
– Собственно говоря, это все равно, что давать советы капитану "Титаника" после того, как он напоролся на айсберг, – заявил сэр Хамфри.
– Да будет вам, – не сдержался я. – Безвыходных положений не бывает. Что-то ведь можно сделать?
– Можно спеть "Терпи со мной".
Раздался стук в дверь, и в купе просунул голову Бернард.
– С вами хотел бы переговорить господин министр иностранных дел.
Вошел Мартин.
– О, господин министр! – Сэр Хамфри был теперь сама учтивость.
– Да, это я, – подтвердил Мартин. – Читали речь?
Не успел я ответить, что читал, как меня опередил сэр Хамфри:
– Да, и моего министра очень беспокоит, что правительству намылят шею… Предположительно, шотландским мылом.
Глупые шуточки Хамфри начинают меня утомлять. Я спросил Мартина, чем он объясняет демарш Селима Мохаммеда. По его мнению, речь рассчитана на "внутреннее потребление": президент жаждет показать себя ярым антиколониалистом перед остальными африканцами.
Бернард снова просунул голову в купе и предложил нам подготовить проект официального заявления в ответ на речь. Прекрасная идея.
– Я пригласил Билла Причарда, нашего пресс-секретаря, – добавил он.
Билл Причард оказался рослым детиной мощного телосложения форварда-регбиста.
– Найдется ли местечко для маленького? – игриво спросил он, втискиваясь в и без того переполненное купе. В результате Хамфри полетел на диван.
Я спросил своего постоянного заместителя, как он относится к идее с заявлением.
– Дело в том, господин министр, – осторожно начал Хамфри, поднявшись на ноги (настоящий мандарин, несмотря даже на падение и на нелепый халат), – что в данном случае мы, как всегда, имеем шесть возможных решений. Первое – ничего не предпринимать. Второе – опубликовать в прессе заявление, осуждающее речь президента. Третье – направить официальный протест. Четвертое – прекратить экономическую помощь. Пятое – разорвать дипломатические отношения. Шестое – объявить войну.
Значит, выбор все-таки есть… и довольно богатый. Это хорошо. Я спросил Хамфри, что же именно нам следует предпринять.
– Давайте рассмотрим все варианты по порядку, – предложил он. – Первый: если мы ничего не предпримем, мы тем самым косвенно выразим согласие с содержанием упомянутой речи. Второй: выступив в прессе, мы сами себя высечем. Третий: если мы направим официальный протест, его просто-напросто проигнорируют. Четвертый: прекратить экономическую помощь мы не можем, поскольку мы им никакой помощи и не оказываем. Пятый: если мы разорвем дипломатические отношения, мы не сможем вести переговоры о продаже нефтяного оборудования. Шестой: в случае объявления войны может сложиться впечатление о неадекватности нашей реакции… Конечно, в старые добрые времена мы просто направили бы туда канонерку, – после небольшой паузы закончил он.
Мною снова овладело отчаяние.
– А теперь… исключено?
Все с недоумением уставились на меня. Безусловно, это исключено. Бернард, которого где-то носило, пока Хамфри перечислял возможные решения проблемы, снова втиснулся в купе.
– Сюда идет постоянный заместитель господина министра иностранных дел и по делам Содружества, – сообщил он.
– Великолепно, – пробормотал Билл Причард. – Сейчас здесь станет, как в "черной дыре" Калькутты.
Скоро я понял, что он имел в виду. Сэр Фредерик Стюарт, прозванный в кругу близких друзей Джамбо, распахнул дверь. От удара Бернард отлетел к стене, Мартин повалился на умывальник, а Хамфри – снова на диван.
– Можно войти, господин министр? – спросил он неожиданно писклявым голоском.
– Попытайтесь, – ответил я.
– Вас-то нам и не хватало, – простонал Билл Причард, когда колышущаяся гора мяса – иначе не скажешь – с трудом втиснулась в крошечное купе, придавив Билла к зеркалу, а меня – к окну. Теперь мы все стояли, плотно прижавшись друг к другу.
– Добро пожаловать в наш стоячий комитет, – пошутил сэр Хамфри, непонятно как сохраняя горделивую осанку.
– Что нам делать с этой мерзостью?… Этой мерзопакостной речью, – торопливо добавил я, чтобы Джамбо не обиделся. Его лысая голова ярко блестела, отражая свет лампы.