Они подхватили ее под руки, и все трое медленно стали спускаться обратно в карцер. Милош направил луч на балку, и они молча замерли перед картиной. В ярком свете фонаря небо было ослепительно синим, ветер гнал по нему белые облака. И большая серая птица, раскинув крылья, парила в этом просторе. Они услышали даже ее протяжный крик.
– Я не знала, что там есть птица, – благоговейно прошептала Хелен.
– Раньше не было… – сказала Катарина. – Когда я сидела внутри, ее не было… только сейчас появилась… значит, птица – это я… птица улетела…
– Ты уверена? – усомнилась Хелен.
– …мой отец был математик… – ответила Катарина.
– Что? Ты о чем, Катарина?
– …мой отец был математик… мне Тереза сказала…
– Надо выбираться! – шепнул Милош на ухо Хелен. – Смотри, у нее жар. Ее всю трясет.
– Ну да, а куда мы ее отведем?
– Я хочу к утешительнице… – прошептала Катарина.
Хелен и Милош переглянулись и согласно кивнули. Кое-как протащили Катарину по винтовой лестнице и через столовую вывели на улицу. Они рассчитывали, что свежий ночной воздух взбодрит больную, но получилось наоборот: она сомлела и упала бы прямо во дворе, если б они ее не подхватили. Прижимаясь к стене, они добрались до сторожки Скелетины. Свет в ней не горел. А вдруг чокнутая старуха притаилась за занавеской и караулит? Пригнувшись до земли, они бесшумно прокрались под окном и остановились перед воротами. Милош попробовал повернуть ручку, но безуспешно. Ворота были заперты на замок.
Он обернулся, чтобы сообщить об этом Хелен, которая поддерживала Катарину, как вдруг ехидный голос пригвоздил их к месту:
– Собираемся на прогулку?
В трех метрах от них стояла Скелетина собственной персоной. В лунном свете лицо у нее выглядело совсем желтым. Она все еще была в вечернем платье и накрашенная. В костлявых пальцах тлела сигарета.
– А вы, молодой человек, что тут делаете?
Хелен открыла рот, чтобы соврать что-нибудь, но тут же закрыла. Ей нечего было сказать, а вернее, сказать-то она могла много, даже слишком… а Милош медленно, незаметно подвигался к Скелетине.
– Стойте, молодой человек! Еще шаг – и я закричу!
– В таком случае, прошу извинить… – сказал Милош.
И сделал нечто очень простое и "примитивное". Просто-напросто оглушил привратницу. Одним мгновенным апперкотом в челюсть. Она как-то по-мышиному вякнула, подлетела сантиметров на двадцать и грянулась оземь, словно мешок костей, каким она, собственно, и была.
– Бум! – засмеялась Катарина.
Милош поднял Скелетину одной рукой и оттащил в сторожку. Тут же вышел, запер дверь снаружи и потел отпирать ворота.
– Я ее запер и оборвал телефонные провода, но нам надо поторапливаться!
Скоро стало ясно, что Катарина далеко не уйдет, даже если они будут поддерживать ее под обе руки. Милош остановился, снял с нее очки и взвалил ее на плечи, как барана. Теперь они шагали быстро и уже всходили на мост под бесстрастными взглядами каменных всадников, когда Хелен прошептала:
– Тихо! Лодка плывет…
Что ей тут делать среди ночи? – удивился Милош и отошел подальше от парапета, укрываясь от взгляда гребца, который, казалось, смотрел прямо на него. Они постарались как можно быстрее миновать улицу Ослиц, тихую и неосвещенную, и скоро уже были на том самом месте, где впервые встретились неделю назад.
– Помнишь? – шепнула Хелен, которой опасность не мешала оставаться романтичной.
– А как же! – пропыхтел Милош.
Катарина у него на плечах что-то бессвязно лепетала.
– Что она говорит? – спросила Хелен.
– Бредит. Про какие-то спички, про пианино, про пауков, кажется… Ты знаешь ее утешительницу? Где она живет?
– Знаю. Ее зовут Мели. Думаю, найду. Донесешь до верха?
– Донесу.
У фонтана они, не сворачивая, пошли по улице, ведущей прямо вверх.
– Здесь, – сказала Хелен, остановившись перед домом с голубыми ставнями. Она постучала в дверь:
– Откройте, пожалуйста. Мы привели Катарину!
– Иду, иду… – откликнулся сверху ломкий, слабый голосок.
Они ждали. Милош, весь взмокший, поставил больную на ноги, надел ей очки и прислонил к себе, придерживая, чтоб не упала. От нее несло жаром. Дверь наконец открылась, и появилась женщина в халате, такая маленькая и хрупкая, что и впрямь напоминала мышку. Брови ее поползли вверх, отчего большие глаза, полные недоумения и тревоги, еще больше расширились. Она всплеснула руками:
– Катарина, бедная ты моя! Что они с тобой сделали?
– Она была в карцере, – объяснила Хелен.
– О, матерь божья! Заходите, заходите скорей!
Милош отнес Катарину в спальню и уложил в еще теплую постель, которую только что покинула маленькая мышка.
– Сейчас дам ей жаропонижающее. О, господи, как же люди могут такое творить? Вот как, скажите?
Милош и Хелен не могли сказать. Они молчали. Маленькая женщина захлопотала вокруг своей питомицы. Обмыла ей лицо и руки, подула на горячий лоб, приласкала, приговаривая что-то успокаивающее. Через несколько минут Катарина уже спала крепким сном. Утешительница немного посидела около нее, потом спустилась в кухню, где ее юные гости о чем-то шептались.
– Вы можете оставить ее у себя, Мели? – спросила Хелен.
– Ты знаешь, как меня зовут? – удивилась утешительница.
– Да, Катарина часто говорила о вас…
– Она милая девочка… Конечно, я подержу ее у себя, пока не поставлю на ноги. Я ее надежно спрячу, можете не беспокоиться. Но вы-то что будете делать? Вам надо, наверно, вернуться до рассвета?
– Придется, – с сожалением сказала Хелен.
Все примолкли, и в наступившей тишине им послышался какой-то шум с улицы, и мужской голос приглушенно что-то скомандовал.
– Гасите свет! Скорей! – приказал Милош.
Мели метнулась к выключателю. Они подождали, замерев в неподвижности, потом рискнули прокрасться к окну. В потемках, словно призраки, двигались какие-то серые силуэты. Они уже удалялись. Один, отставший, прошел мимо самого окна, и они успели разглядеть его по-собачьи вытянутый профиль…
– Дьяволы! – прошептал Милош. – Человекопсы Миллса. Они идут по следу Бартоломео…
– И Милены… – выдохнула Хелен, холодея от ужаса.
Они не решались шевельнуться, пока последняя фигура не скрылась за углом.
– Садитесь за стол, – сказала наконец утешительница, – я сейчас сварю кофе. И поесть вам надо.
Хелен не успела еще проголодаться после набега на буфет. Зато Милош уплел, глазом не моргнув, изрядный кусок жареной свинины и омлет в придачу.
– Пора в интернат, – сказала Хелен, когда они допили кофе.
Милош набрал побольше воздуху и с каким-то незнакомым непреклонным выражением сказал:
– Я не иду в интернат, Хелен. Ноги моей больше там не будет.
– Как это?
– Я не вернусь туда! Никогда!
– Что ты задумал?
– Последую за сворой, перехвачу Миллса с его Дьяволами и не дам им схватить Барта. Я ведь его знаю, он такой… беззащитный. Без меня он пропадет, и Милена заодно. Эти проклятые псы их живьем проглотят!
– Не надо, пожалуйста, – взмолилась утешительница, – вас-то первого и проглотят…
– Меня никому не поймать! Я иду, и дело с концом!
– Но ведь за тебя кого-то посадят в карцер! – привела последний аргумент Хелен.
– Знаю! Но ты сейчас говоришь, как они, а я этого больше не желаю слушать! Этим они нас и держат всю дорогу: "За вас накажут вашего товарища". Бартоломео первый решился это поломать, и правильно сделал! А Василь… что ж, он тоже показал нам, как уйти от них, хоть такой выход и не по мне… Вот и я ухожу, только не ногами вперед! Ухожу, и ничего мне не говорите!
Оставалось смириться с очевидностью: Милош решился, и ничто его не остановит. Утешительница и Хелен молча собрали ему рюкзак с припасами и теплой одеждой. Было три часа ночи, когда юная пара покинула гостеприимный домик.
У фонтана, где их пути расходились, Хелен и Милош остановились, не зная, как теперь расстаться и что сказать на прощание. Потом, не успев понять, как это получилось, шагнули друг к другу и обнялись крепко-крепко, целуя друг друга в лоб, в глаза, в щеки непослушными от холода губами.
– Я не могу с тобой расстаться, – сказала Хелен и заплакала. – Не могу…
– Хочешь идти со мной?
– Да!
– Не пожалеешь, не скажешь потом "зачем ты меня увел"?
– Никогда…
– Я ведь не знаю, куда нас это заведет, чем кончится…
– Плевать. Я иду с тобой.
– И больше не расстанемся?
– Не расстанемся.
– Слово?
– Слово.
Они вернулись к Мели сообщить о своем решении. Маленькая женщина только простонала:
– Ох, бедные вы мои дети…
Но отговаривать не стала. Собрала еще кое-что из одежды для Хелен и распрощалась с ними, обещав позаботиться о Катарине.
Оставив позади деревню, они остановились на вершине холма и оглянулись на спящий городок. Смотрели и молчали, предчувствуя, что больше никогда его не увидят.
– Как бы мне хотелось попрощаться с Паулой и Октаво, – сказала Хелен, утирая соленые слезы.
– Кто это?
– Люди, которых я люблю.
– Тогда не ходи к ним, не сможешь уйти…
В небе, озаренном луной, парила, держа путь на север, большая серая птица. Они даже услышали ее протяжный крик.
VII
В ГОРАХ
В НОЧЬ своего побега, за неделю до бегства друзей, Милена и Бартоломео сели в автобус дальнего следования, проходивший мимо городка по пути на север. Они хотели как можно скорее перевалить через горы. Что ждет их по ту сторону, они представления не имели, но все было лучше, чем попасть в руки людей Фаланги.
Марта, утешительница Милены, проводила их до шоссе, огибавшего холм, и все трое встали на обочине, вглядываясь сквозь дождь со снегом туда, откуда наконец появился автобус – старое раздолбанное чудище с квадратным носом, похожим на морду какого-то свирепого зверя. Темень была непроглядная. Едва заслышав шум мотора, Марта бесстрашно вышла на середину шоссе и замахала руками, останавливая автобус. Она втолкнула беглецов внутрь и на вопрос шофера, докуда они едут, назвала город, расположенный у подножия гор в ста пятидесяти километрах к северу.
– Вот туда они и едут. А вот деньги за проезд.
Шофер подозрительно покосился на длинные интернатские накидки и коварно осведомился:
– А… откуда они?
– Откуда и вы, – парировала Марта, – у мамки из живота. Следите-ка лучше за дорогой и оставьте ребят в покое!
Шофер прикусил язык и выдал Бартоломео два билета. Наученный опытом, он знал, что с утешительницами лучше не связываться. С этими бабами шутки плохи! Он нажал на кнопку, и дверь-гармошка с шипением и скрежетом стала закрываться, вынудив Марту сойти с подножки. Став на обочине, она послала Милене воздушный поцелуй. Та ответила и махала ей из отъезжающего автобуса, пока необъятная фигура утешительницы не пропала во тьме и мороси.
– Прощай, Марта, – прошептала девушка.
Они положили в багажную сетку объемистый рюкзак, который Марта собрала им в дорогу, и устроились на засаленных и продранных кожаных сиденьях, Милена со стороны прохода, Бартоломео у окна, не без труда уместив в узком пространстве свои длинные ноги. В автобусе было не больше десятка пассажиров, рассредоточившихся по разным углам. Почти все они спали, накрывшись одеялами так, что видны были только волосы. Шофер, неприязненно покосившись в зеркальце заднего вида, выключил подсветку в салоне, и вдруг не стало ничего, только желтый свет фар во тьме и настырное рычание мотора. Пахло старой кожей, выхлопными газами и потом.
– Это и есть свобода? – прошептала Милена.
– Это и есть, – подтвердил Бартоломео. – Ну и как она тебе?
– Дивно. А тебе?
– Я не совсем так ее себе представлял… – улыбнулся юноша, – но все равно мне нравится. Во всяком случае, сейчас надо отдохнуть. Через несколько часов мы будем на месте, нам понадобятся все силы, чтобы перебраться через горы.
– Ладно, давай спать.
Милена положила голову ему на плечо, и они попробовали уснуть. Через полчаса стало ясно, что уснуть не удастся. Крутые виражи, ухабы, а главное, собственные мысли не давали отключиться. Милена вздохнула.
– Ты думаешь о Катарине Пансек? – шепотом спросил Бартоломео.
– Да, – призналась Милена.
– Жалеешь, что убежала?
– Да… нет… не знаю… А ты? Думаешь про того, кто сейчас сидит за тебя в карцере?
– Да. Тем более что это он доставил мне письмо от отца.
– Как его зовут?
– Василь.
Они замолчали, придавленные грузом вины. Шофер закурил сигарету. По сторонам дороги ничего нельзя было разглядеть, только мелькали, выступая из мрака и мороси, оцепенелые деревья.
– Смотри, до чего автобус старый, – заговорила Милена, пощупав потрескавшуюся, почерневшую кожу сиденья, – а вдруг наши родители тоже в нем ехали, когда спасались бегством…
– Вполне возможно… Может, даже сидели на тех же местах, что и мы!
– Ты смеешься надо мной…
– Вовсе не смеюсь. Отец в своем письме не вдается в подробности. Просто упоминает, что, когда был в бегах, познакомился с твоей матерью.
– Он не пишет, что с ней потом сталось?
– Нет, – солгал Бартоломео, – не пишет.
– Может быть, им обоим удалось перевалить через горы. Может, они живы…
– Не знаю.
– Что он про нее пишет?
– Я же тебе раз десять рассказывал: что она изумительно пела… что люди преклонялись перед ней…
– Пела… преклонялись… это написано в прошедшем времени?
– Да… нет… не помню…
– Дай письмо, я сама посмотрю.
Бартоломео полез было в карман, потом нашел отговорку:
– Темно читать. Завтра покажу.
– Барт, он пишет про мою мать в прошедшем времени? – настаивала Милена.
После недолгого колебания он сказал:
– Да, в прошедшем. Но это, может, просто в том смысле, что они покинули страну. А то, про что он пишет, было до того, вот тебе и прошедшее время.
Дорога стала ровнее и уже не так петляла. Они уснули, прижавшись друг к другу. Милене снилась какая-то чушь: мамаша Зинзен привела в класс симфонический оркестр, но музыканты отказывались играть и по-приятельски болтали с восхищенными девочками. Танк с Мерлузихой, взобравшись по приставной лестнице, с искаженными от злобы лицами барабанили в окна, но никто не обращал на них внимания, кроме Зинзен, которая знаками объясняла им, что она тут бессильна…
Милена проснулась, как от толчка, и чуть не вскрикнула: два блеклых, почти бесцветных глаза смотрели на нее, маяча почти у самого ее лица. Она поняла, что во сне откинулась от Бартоломео и перекатилась лицом к проходу. Человек, сидевший на соседнем сиденье, ничуть не смутившись, продолжал на нее пялиться. Он был в крестьянской одежде, загрубелые потрескавшиеся руки расслабленно лежали на коленях, словно пользуясь случаем отдохнуть. У ног его стояла клетка с двумя толстыми серыми кроликами.
– Ева-Мария Бах… – невнятно пробормотал человек. Его плоское, немного дебильное лицо расплылось в блаженной улыбке.
– Извините, что? – пролепетала Милена.
– Ева-Мария Бах… это ты, да?
– Нет, я… Вы про кого говорите?
Тот не ответил, только удовлетворенно кивнул, словно Милена ответила утвердительно. Видя, что он по-прежнему не сводит с нее глаз, она отвернулась к Бартоломео. Тот спал, привалившись к окну. Милена подтолкнула его в бок:
– Барт, проснись, тут какой-то странный тип…
Юноша протер глаза, перегнулся через нее и окликнул пассажира:
– В чем дело, сударь?
Тот, по-прежнему сияя, поднял клетку и показал ему своих кроликов.
– Не обращай внимания, это просто деревенский дурачок, – шепнул Бартоломео на ухо Милене.
Они мило улыбнулись ему, покивали: да, очень хорошие кролики, вы можете ими гордиться.
Начинало светать, уже недалеко было до города. Местность расцвечивалась пятнами темной зелени. Иногда за поворотом мелькала ферма с выложенной шифером крышей. Вскоре автобус покатил по уходящей за горизонт прямой дороге, изрытой глубокими колеями. Шофер, и не думая их объезжать, прибавил газу. Автобус бешено рванул вперед. Плохо настроенный радиоприемник на предельной громкости изрыгал какую-то не поддающуюся восприятию музыку. От немилосердной тряски, да еще с таким аккомпанементом, пассажиры живо проснулись, повылезали из-под одеял и принялись собирать свои пожитки.
– Что, не любите музыку? – осклабился шофер.
– Вот именно что любим… – буркнула себе под нос Милена.
За несколько минут они домчали до окраины города и подкатили к автостанции. Шофер остановил автобус рядом с десятком других, выстроившихся в ряд вдоль длинного строения с облупленными стенами.
Автостанция казалась безлюдной. Холод пробирал до костей. Милена накинула капюшон.
– Смотри-ка, там не буфет? Может, выпьем на дорогу чего-нибудь горячего…
– Лучше нам поменьше показываться на людях, – засомневался Бартоломео.
В торце здания стеклянная дверь вела действительно в кафе или буфет, судя по изображению чашки и ложки над ней. Беглецы подошли поближе. Внутри трое мужчин у стойки, почти неразличимые в дыму своих сигарет, попивали вино. Должно быть, шоферы автобусов. Толстяк-хозяин лениво возил по полу шваброй. Успокоенные этой мирной картиной, Бартоломео и Милена вошли и уселись за столик у окна, выходящего на другую сторону. Отсюда видны были холмы предгорья, а за ними темная громада гор.
– Чего желаете? – спросил хозяин, тряся своими тремя подбородками.
– Два кофе, – сказал Бартоломео.
Они прихлебывали кофе маленькими глотками, грея руки о горячие кружки. Милена откинула капюшон, и пышные белокурые волосы рассыпались у нее по плечам. Один из мужчин, сидевших у стойки, обернулся, глянул на нее – и вдруг уставился во все глаза. За ним остальные двое. Они как-то нехорошо усмехались.
– Чего им надо, Барт? Уставились и смотрят…
– Привыкай, – пошутил юноша. – Кто ж откажет себе в таком удовольствии!
В другой ситуации Милена оценила бы комплимент, но сейчас ей было слишком не по себе.
– Брось, это не то. Мне кажется, у них какой-то другой интерес.
Теперь мужчины у стойки тихо переговаривались, продолжая беззастенчиво разглядывать девушку.
– Ладно, пошли, – решил Бартоломео, – мне это тоже здорово не нравится.
Милена поскорей допила остатки кофе, самые сладкие на донышке, и оба встали, оставив на липкой клеенке немного денег из тех, что дала им с собой Марта.
– Всего хорошего, – вежливо попрощались они, оглянувшись в дверях.
– И вам того же, – буркнул один из сидевших у стойки.
Бартоломео уже закрывал за собой дверь, когда тот хрипло крикнул вдогонку под сальный хохот своих приятелей:
– А может, она нам что-нибудь споет на прощанье?
Милена застыла на месте:
– Ты слышал?
– Слышал.
Она схватила Бартоломео за ворот, почти повиснув на нем.
– Барт, ты что, не понимаешь?
– Что я должен понимать?