Каждый раз, когда Изабелла протягивала руку и брала бокал или отрывала от виноградной грозди ягоду, он смотрел на ее пальцы. Ему казалось невероятным само представление о том, что когда-нибудь эти пальцы притронутся к его губам, скользнут по его волосам.
- Что это вы созерцаете меня, точно святое изображение? - сказала ему однажды Изабелла, когда они прогуливались по маленькому дворику с фонтаном.
Девушка подошла к воде, встала на самый край фонтана, изогнулась и всунула лицо прямо в бьющие струи. Онфруа невольно взял ее за локоть, чтобы она не упала.
- Жарко! - фыркая, сказала Изабелла. - Вам кто-нибудь говорил, монсеньор, что вы - сушеная рыба?
- Не знаю, - растерянно ответил Онфруа, чем насмешил ее еще больше.
- Ну так я вам говорю! Моя сестра ни за что не хочет мне рассказать, что с ней делали мужчины. И коннетабль, мой верный рыцарь, тоже молчит.
- Коннетабль? - Онфруа терялся все больше и больше.
Изабелла повернула к нему мокрое лицо. По ее щекам стекали веселые полоски воды, темные глаза изумрудно искрились. Большая капля воды скатилась на губы девушки и остановилась. При виде этого Онфруа едва не потерял сознание.
- Ну да, - важно объявила Изабелла. - Коннетабль объявил себя моим верным рыцарем. Я похожа на его дочку Бургонь, должно быть, потому что он меня ужасно опекал. Советовал насчет одежды. Он, впрочем, всем советует. Женщины от него без ума. У меня никогда не было лучшей подруги, чем коннетабль Королевства!
- Боже, что вы болтаете… - пробормотал Онфруа.
Он разжал пальцы, выпуская локоть Изабеллы. Она опять наклонилась к фонтану.
- Ну вот, - добавила она, - я часто об этом думаю. А вы разве нет? Ведь у вас были разные подруги? Здесь, в Краке, говорят, будто вы девственник. Собирались стать монахом и все такое. Вы действительно собирались стать монахом, мой господин? Это было бы очень прискорбно.
- Боже, о чем вы говорите! - снова сказал Онфруа.
- Ну, я ведь буду вашей женой, я должна любить вас, а вы - меня, иначе у нас не будет детей.
Онфруа молчал, глядя, как Изабелла, высунув язык, слизывает капли.
- Вы, наверное, сейчас думаете, что я - дитя, - сказала она, не глядя на него и следя за тем, как солнце играет в воде фонтана. - Что я так невинна, что не понимаю, о чем говорю и что с вами делаю. - Тут она повернулась и обожгла его своим византийским пламенным взором. - Ну так вот, я - не дитя и очень хорошо знаю, что говорю! Я нарочно вас мучаю, ясно вам? Я хочу, чтобы вы мучились! Потому что вы - сушеная рыба!
Она резко вскинула голову, чтобы получше окатить презрением своего растерявшегося жениха, но не удержала равновесия и - взмахнув в воздухе длинными волосами, длинными рукавами, распущенными концами золотого пояса - обвалилась в фонтан. Сверкающие струи воды взметнулись над ней и торжествующе обрушились на упавшую девушку.
Мгновение спустя Онфруа бросился к бассейну. Изабелла сидела в воде, отлепляя от лица мокрые пряди.
- Ну, где вы? - спросила она как ни в чем не бывало.
Глаза ее были крепко зажмурены.
Онфруа осторожно схватил ее за талию и вытащил. Тело девушки было гибким и очень горячим, как будто у нее случился жар. Затем он провел ладонями по ее лицу, стирая воду, и она тотчас распахнула глаза.
- Мой герой! - шепнула Изабелла, сияя. - Все-таки вам удалось спасти меня!
Он еще раз погладил ее по лицу и по мокрым волосам. Глаза его сузились, узкий рот шевельнулся.
- Чему это вы улыбаетесь? - спросила девушка, тотчас делаясь подозрительной.
- У вас волосы на ощупь точь-в-точь как у моей собаки.
- Вы желаете оскорбить меня, мой господин? - Изабелла надулась.
Онфруа наконец засмеялся. Она дернулась, но он удержал ее.
- Куда это вы собрались, моя госпожа?
- Я хочу переменить платье, мой господин.
- Здесь нет коннетабля, вашей лучшей подруги, моя госпожа, так что придется вам ходить в мокром.
- Вы - тиран и очень жестокий человек, - объявила Изабелла.
Они уселись рядком в тени, обнялись, чтобы удобнее было обмениваться колкостями, и провели так остаток дня и половину вечера, покуда их не позвали к ужину.
* * *
- Сибилла должна оставить своего мужа, - сказал король.
Призвали духовенство, патриарха, великих магистров обоих главных орденов.
Король настаивал на признании брака Сибиллы недействительным. Однако близкого кровного родства или прелюбодеяния доказать не удалось; самой же Сибиллы в Иерусалиме уже не было: королю доложили, что муж увез ее в Аскалон.
- Коня! - приказал король.
Приближенные ошеломленно молчали. В пустыне своей слепоты король не слышал ни одного голоса. Они даже дышать, как ему показалось, перестали.
- Вы здесь, господа? - спросил король, не двигаясь с места. - Вы слышали меня?
Брат Ренье взял его за руку.
- Мы здесь, - сказал он.
- Коня, - повторил король.
- Мой господин, вы не сможете сесть на коня, - тихо сказал брат Ренье.
- А, я забыл, - нетерпеливо оборвал король. - Ну так подайте мне телегу, как Ланселоту. Подайте прокаженному телегу, слышите вы? Я хочу ехать в Аскалон!
Никто не посмел возражать. Король ждал, пока запрягут лошадей, пока вооружат две сотни конников, пока соберут в дорогу припасы. Он отказывался разговаривать на другие темы: его интересовал только поход на Аскалон.
Раймон постоянно находился рядом и благоразумно помалкивал.
Наконец король изволил вспомнить о нем и спросил:
- Вы считаете, дядя, что я безумен?
- Нет, мой господин, - тотчас ответил Раймон. Он готовился к этому разговору и заранее обдумал возможный ответ. - Вовсе нет. Ги де Лузиньян - мятежник, которого следует покарать. Вы, мой сеньор, все еще король Иерусалима и имеете право требовать наказания мятежника.
- Моя сестра должна оставить его! - сказал Болдуин чуть тверже.
- Это было бы благоразумно с ее стороны, - согласился Раймон. - Но она женщина и слушает похотения своего тела. Сказано: к мужу будет влечение твое… Женщину влечет к мужчине, как дьявола влечет к Церкви Божией; и та, и другой желают осквернить чистое.
- Она красива, моя сестра? - спросил Болдуин.
- Вы сами это знаете, мой господин.
- Теперь, когда она родила второго ребенка и носит третьего - она все еще красива? Я давно не видел ее.
Помолчав, Раймон сказал:
- Она счастлива и потому красива.
- А Изабелла?
- Удивительная красавица.
- А я? - спросил вдруг король, шевельнувшись.
Раймон долго молчал, в слепой надежде на то, что король избавит его от необходимости отвечать. Но король больше не двигался и только громко сопел. Тогда Раймон сказал:
- Да, государь.
Король вскочил, хрипло засмеявшись:
- Ну так я поеду на телеге! Пусть все кости отскочат от моей жалкой плоти, но я доберусь до Аскалона и разорву этого жалкого мятежника!
Телегу доставили, и короля устроили там со всеми возможными удобствами: с подушками, покрывалами, мягкими тюками, набитыми свежей соломой. Брат Ренье уселся рядом, готовый подавать питье и поправлять подушки. Кругом невидимо топотали всадники.
Под колесами побежали дороги. Болдуин не мог их больше видеть, но он ощущал их всем телом, всей своей плотью, какая еще сохранила чувствительность. Он подставлял лицо ветру. Иногда налетал дождь, тогда над телегой поднимали навес.
Болдуин не спрашивал, скоро ли Аскалон или по какой местности они сейчас едут: он знал это без всяких вопросов. Однажды он изумил брата Ренье, во всех подробностях описав ему пейзаж: король ошибся лишь на несколько верст, и вскоре перед взором брата Ренье действительно показалось все то, о чем говорил Болдуин: серый храм на холме, словно завершение его скалистой вершины, маленькое селение, стекающее по склону, длинная дорога и колодец с правой ее стороны, обычно заваленный камнями; а дальше, еще правее, - десяток бедуинских палаток, где жили охранители этого колодца.
Все это было на месте и как будто нарочно ожидало приезда короля. Из колодца взяли воду, бедуинам заплатили за верную службу, и дальше покатилась телега и обоз, и протопали конные стражи.
Аскалон, "Сирийская Невеста", серые стены, многократно разрушенные и вновь возведенные из одних и тех же камней, - гордое творение человеческих рук, наедине с равниной и морем, наедине с ветром и сарацинами.
Ворота крепости были закрыты.
Король беспокойно вертелся в своей телеге. Ему не хотелось представать перед Лузиньяном больной развалиной. Пусть оскорбитель видит, что король все еще в силах уничтожить его.
- Лошадь, - велел Болдуин услужающему брату Ренье.
На этот раз Ренье не стал возражать. Привели старую, смирную, приученную сострадать людям лошадь, водрузили на нее высокое седло и на руках вынесли из телеги короля. Брат Ренье усадил его и начал привязывать. Он умел это делать так, чтобы ремни оставались почти незаметны.
- Плащ, - сказал король сквозь зубы.
Принесли и плащ, окутали короля.
Ведя королевскую лошадь в поводу, несколько знатных рыцарей и граф Раймон приблизились к Аскалону.
Ворота оставались закрыты.
Граф Раймон сделал знак, и вперед выехал трубач. Мокрый воздух заполнил гнусавый голос трубы - голос, разрывающий в сердце жилы, которые удерживают в человеке душу и не позволяют ей сбежать, сделав из воина расслабленного труса.
Тогда на стены привели Ги де Лузиньяна, и рядом с ним стояла высокая женщина с длинными черными волосами.
- Здесь король, ваш господин! - прокричал глашатай. - Его величество король требует, чтобы вы, Ги де Лузиньян, открыли перед ним ворота! Он намерен войти в этот город и отобрать его у вас! Он намерен также забрать отсюда свою сестру Сибиллу, на которой вы женились благодаря обману и ловкой лести!
Ги де Лузиньян молчал. Ветер шевелил волосы Сибиллы. Она протянула руку и сжала пальцы своего мужа.
- Здесь ваш господин, его величество король! - снова завопил глашатай.
- Я не смею возражать королю! - крикнул Ги. - Но есть силы более могущественные, чем королевская власть! Господь Бог соединил меня и эту женщину, сестру короля, и никто, даже мой господин, не в силах отобрать ее!
- Король требует, чтобы вы вернулись в Иерусалим и предстали там перед судом курии всех баронов Иерусалимского Королевства! - провозгласил человек короля.
Болдуин неподвижно сидел на коне. Ги де Лузиньян узнал эту фигуру. Король пугал его. Пусть Болдуин молчал и скрывал лицо, от него исходила звериная, неукротимая ярость. Он все еще был силен и опасен.
- Я не могу прийти! - громко ответил Ги, морщась от боли - так сильно стискивала его пальцы Сибилла. - Я болен!
Это прозвучало почти как оскорбление, но король даже не вздрогнул.
- Боже, что я делаю!.. - тихо сказал Ги, обращаясь к Сибилле.
- Любимый, мой брат обезумел. Не отдавай меня, слышишь? - отозвалась она. - Никогда не отказывайся от нашей любви!
- Король спрашивает, здесь ли его сестра, Сибилла? - донеслось снизу.
- Я здесь! - неожиданно закричала Сибилла. - Я здесь, брат! Опомнитесь, мой господин! Вы отдали меня этому человеку! Он поклялся не посягать на вашу корону, и он никогда не сделает этого, покуда вы живы!
После короткого молчания глашатай выкрикнул:
- Король, наш господин, ВСЕ ЕЩЕ ЖИВ!
Голос у него сорвался, и он отчаянно закашлялся. Болдуин по-прежнему неподвижно сидел на лошади. Раймон посматривал то на него, то на тех двоих, что жались друг к другу на аскалонской стене - точно воробьи на крыше, подумалось Раймону, и он криво усмехнулся. Все эти дети были слабы. Самый сильный из них скоро сойдет в могилу.
- Брат! - снова закричала Сибилла. - Мы любим вас! Верьте нам!
- Король велит открыть ворота.
- Нет! - сказал Ги.
И, забрав Сибиллу, ушел со стены.
Более получаса стояла тревожная тишина. Лузиньян хмуро сидел в стороне, с трудом выдерживая на себе взгляды воинов аскалонского гарнизона и собственной стражи: никто из них не решился бы сражаться против людей короля. Поднять руку на помазанника Божьего, на Иерусалимского короля, на полководца, перед которым всегда отступали сарацины - как бы сильно ни был он болен, - на такое не решился бы ни один.
И сам Ги никогда не посмел бы отдать такой приказ. Сейчас он полностью предавался на добрую волю короля. Если Болдуин ударит в ворота тараном, Аскалон падет, не выпустив ни единой стрелы. И тогда король повесит Ги, с мечом на бедре и шпорами на пятках, как поступают с предателями знатного рода.
Наконец страшные минуты истекли, под стенами послышался шум, лошадиное ржание. Сибилла, не дожидаясь, пока муж соберется с силами, выбежала на стену. Ветер обрадованно подхватил ее волосы и одежду и рванул.
- Он уходит! - воскликнула женщина. - Боже, благодарю тебя, они уходят!
Король медленно ехал впереди своего небольшого отряда. Телега, как верная собачка, тянулась за ним следом, и на ее краю сидел, свесив ноги, брат Ренье.
Граф Раймон отходил от Аскалона последним. Несколько раз он останавливался и оборачивался, но затем скрылся за горизонтом и он.
* * *
В начале ноября 1183 года Саладин набросился на Крак и захватил предместье. Почти одновременно с Саладином на Крак навалился приказ Болдуина: немедленно обвенчать Изабеллу с Онфруа Торонским! Браку сему следует послужить препятствием для Сибиллы - которая не должна, не должна, никогда не должна посягать на Иерусалимский трон!
Онфруа вернулся из сражения и едва успел с помощью оруженосцев избавиться от шлема и латных перчаток, когда ему доставили королевский приказ.
Чумазый, исхлестанный дождем, страдающий от едкого пота, Онфруа едва понимал, о чем говорит ему гонец.
- Я прорвался сюда, рискуя получить стрелу в спину, - сообщил он с равнодушным видом.
Гонец почему-то сразу не понравился молодому барону. Серые глаза Онфруа упорно уходили от тусклого взгляда посланника.
- Кто тебя отправил?
- Меня зовут Гуфье, - продолжал тот, словно не слыша вопроса. - Мой господин - граф Раймон Триполитанский, который верой и правдой служит нашему королю. Государь Болдуин велит вам немедленно обвенчаться с принцессой Изабеллой.
Онфруа сел. С его ног стянули сапоги. Молодой человек несколько раз согнул и разогнул пальцы, затем показал на кувшин, и ему тотчас подали разбавленного вина.
- Я устал, - сказал Онфруа. - Где письмо?
- На столе.
- Тебя накормили? - спросил Онфруа. - У нас не слишком хорошо сейчас с продовольствием, поскольку опять война… урожай сожгли.
- Да, я знаю, - дерзко ответил посланник.
- Как тебе удалось пробраться? - вдруг поинтересовался Онфруа.
- Они принимали меня за своего, - ответил Гуфье.
- Я понял, - сказал Онфруа. - Теперь уйди. Отдыхай, как тебе вздумается. Завтра можешь остаться и сражаться рядом с нами, а можешь уехать к своему господину.
- Я вернусь к моему господину, - сказал Гуфье.
Онфруа не ответил. Ему подали письмо, и он увидел оттиск королевской печати на свинцовом кругляше. Читать не стал. Уронил послание на колени, задумался, свесив голову на грудь. Не так хотелось ему объявить Изабеллу своей супругой. Не между боями. Не поспешно, словно они двое украли что-то лакомое и спешат проглотить, пока их не обнаружили и не отобрали похищенного.
Однако Изабелла восприняла случившееся совершенно иначе.
Одиннадцатилетняя невеста напустила на себя ужасно строгий, печальный вид и явилась перед нареченным женихом в темных одеждах.
- Я все знаю, - сообщила она. - Мне надлежит пожертвовать собой, дабы исполнилась воля нашего господина короля.
Онфруа, который так и не приучился относиться к подобным высказываниям как к обычным детским выходкам, искренне огорчился.
- Я не знал, что этот брак настолько вам противен.
- Очень противен! - объявила Изабелла безжалостно.
- Если вы пожелаете, он останется незавершенным, - сказал Онфруа.
- Возможно, этого вы желаете! - ответила Изабелла.
Он растерялся. Изабелла уселась за стол, придвинула к себе блюдо, на котором лежал запеченный свиной бок, и принялась отрезать себе кусочек.
- Госпожа, - взмолился наконец Онфруа, - я сделаю все по вашему желанию.
- Кого волнуют мои желания! - сказала Изабелла, жуя. - Ни моего брата короля, ни вас. Все заняты одним: как спасти Королевство. И мы, женщины королевской крови, должны отдавать свою кровь так же, как это делают мужчины на поле боя.
Онфруа резко встал и вышел из-за стола. Ему вдруг сделалось дурно.
* * *
Прямо под стенами Крака шел бой, предместье горело в нескольких местах, и до верхних окон замка дотягивался кислый запах пожара. Дождь поливал сражающихся и силился загасить огонь.
Изабелла в красном платье стояла посреди покоя, а Онфруа смотрел, как она раздевается. Она не спешила и как будто совершенно не волновалась. Впервые он увидел ее руки обнаженными выше локтя. Круглые, гладкие девчоночьи руки. Ни одного изъяна на смуглой коже. В низком вырезе рубашки виднелась нахальная подростковая грудь. Молодой сеньор Торона никогда прежде об этом не думал, но сейчас, когда он рассматривал свою жену, он вдруг понял, что та выглядит очень вызывающе. Не соблазнительно, как подобало бы зрелой красавице, а дерзко - как подобает юному воину, выходящему на первый поединок.
- Мне страшно, - сказал вдруг Онфруа, плохо понимая, что он произносит и зачем.
Изабелла обернулась, высокомерно подняв брови.
- Чего вы боитесь?
Он пожал плечами.
- Идите ко мне, - приказала Изабелла. - И ничего не бойтесь.
Она перевела дыхание и закрыла глаза. А когда открыла их, Онфруа уже стоял рядом и смотрел на нее.
- Ну, давайте, - распорядилась девушка.
- Что?
- Меня предупреждали о том, что вы глупы! - заплакала Изабелла. - Но оказалось, что вы еще глупее… Боже мой, как мне не повезло! У Сибиллы муж хитрый, он знает, как обращаться с женщинами, а вы… вы просто…
- Сушеная рыба, - подсказал Онфруа.
- Может быть!
Он осторожно поцеловал ее. Она тотчас раскрыла глаза и осторожно улыбнулась.
- Ну, смотрите же! - угрожающе произнесла она и погрозила ему кулачком. - Не вздумайте оплошать!