Вышедший из классного вагона матрос был мрачен. Его не радовало ни ласковое солнце, ни собственное положение хозяина города и властелина над жизнью и смертью горожан. Следующий за ним интеллигент в распахнутом по случаю жары пальто жизнерадостностью тоже не отличался, но был не столько мрачен, сколько помят. И только последний из вышедших, здоровенный мужчина в косоворотке с перекинутым через плечо ремешком шашки, улыбался за всех троих. Его не брали ни похмелье, ни усталость.
– Бричку! – коротко распорядился матрос оказавшимся рядом людям.
Ни о какой дисциплине в отряде речь не шла, но повеления атамана выполнялись неукоснительно.
Не прошло пяти минут, как на привокзальной площади уже стояла запряженная тройкой коней бричка, а чуть позади – еще две для сопровождающих. Причем на одной из них стоял пулемет. Да еще десятка два человек приготовились сопровождать предводителя верхами. Не столько для охраны, сколько для солидности, ну и, разумеется, для выполнения возможных приказаний.
Время перевалило за полдень, но городок был по-прежнему пустынен. Лишь изредка показывались небольшие группки разбойников. Деловито выбирали дома побогаче, лезли в них, отпихивая хозяев. Всех собак, единственных защитников жилья, перестреляли еще ночью, когда впервые попали на эти же улицы.
– Пора заканчивать с самодеятельностью, – пошевелил толстыми губами Яков. – И без того рухляди уже столько, что скоро два новых эшелона понадобятся.
Бричка как раз проезжала возле нагруженной разнообразным скарбом телеги. Там были кое-как связанные узлы, перина, несколько стульев, какой-то бочонок, а в довершение трое мужиков выволакивали из дома пустой сервант.
Матрос посмотрел на своих орлов и вдруг встрепенулся.
– Сервант-то со стульями вам зачем?
Бандиты от неожиданности остановились. Сам смысл вопроса дошел до них не сразу, и поэтому вся троица некоторое время стояла безмолвной застывшей группой.
– Дык энто… – наконец выдохнул самый сообразительный. – Печку в вагоне топить.
– А дров что, нет?
– Как же дровам не быть? – несколько удивленно отозвался бандит. – Есть, знамо дело.
– Так какого хрена?.. – для пущего эффекта Горобец загнул пару оборотов.
– Дык энто… В запас. – Бандит был несколько обескуражен явным недовольством главаря.
– В запас надо готовые дрова набирать. Они места меньше занимают, – наставительно произнес Яков.
– Во! Голова! – одобрительно кивнул Горобец.
Бандиты озадаченно переглянулись. Не то недавно принявшие, не то еще не протрезвевшие, они никак не могли взять в толк, за что их ругает атаман и за что хвалят губастого Яшку.
– Мебель вернуть! И чтобы больше никакого грабежа без приказа! – категорично объявил матрос.
– Выполнять! – в такт ему рявкнул приподнявшийся с места Григорий и схватился за рукоять сабли.
Жест был красноречив, а сабля – остра. Гришка порою любил демонстрировать баклановский удар, причем под горячую руку редко делал различие между своими и чужими.
Пришлось волочить все назад под смешки атаманского конвоя да благодарить судьбу, что все обошлось.
И вдвойне следовало благодарить судьбу хозяевам дома. Даже не судьбу – Горобца за то, что пришел на помощь.
Последнее соображение посетило всех сидящих в бричке.
– Не понял, – высказал общее мнение Григорий.
Мысль о людской неблагодарности настолько потрясла бугая, что он покинул экипаж и устремился в дом. Даже с улицы было слышно, как что-то там загремело, загрохотало, потом донеслись неразборчивые голоса, старушечий взвизг, и все стихло.
– Не было там никого, – в ответ на вопросительные взгляды своих спутников ответил вернувшийся Григорий. – Одна бабулька – божий одуванчик. Говорит, остальных еще вчера, – он красноречиво провел рукой по горлу.
– А теперь еще и одуванчик сдуло налетевшим ветерком, – дополнил его ответ Яков.
Сопровождавшие атамана дружно заржали. Даже хмурый главарь изобразил подобие улыбки. Правда, улыбка матроса была больше похожа на волчий оскал. Зато остальные посмеялись от души, а уж Григорий хохотал так, что в доме задребезжало стекло.
Даже несостоявшиеся грабители не смогли удержаться от веселья. Они как раз пришли за очередной партией возвращающихся на привычное место вещей, но шутка поневоле отвлекла их от полученного приказа.
– Я только не понял, зачем вы все это в дом таскаете? – серьезно спросил провинившихся матрос. – Раз уж все это бесхозное, то берите, пользуйтесь!
Конвой одобрительно загудел. Все-таки атаман был не только строг, но и справедлив. В этом мог убедиться каждый, кому выпало счастье ходить под его началом.
– Ура нашему батьке! – в порыве чувств выкрикнул кто-то из конвойцев.
– Ура! – дружный восторженный рев остальных пролетел над притихшим городом.
Но еще сильнее взвыла от восторга троица грабителей. Да и как не взвыть, когда одной небрежной фразой им возвращалось все, что они уже считали потерянным?
Матрос гордо посмотрел на своих людей. У него даже похмелье частично прошло и самочувствие явно стало лучше.
– Трогай!
Бричка атамана тронулась дальше.
– Надо бы сход жителей собрать. Для объяснения текучего момента, – предложил Григорий.
– Текущего, – машинально поправил его Яков.
– Один черт, – отмахнулся бугай.
– Черт один, значения разные. – Толстые губы Якова расплылись в улыбке.
Григорий посмотрел на своего соратника с обидой, и даже Горобец осуждающе качнул головой.
– Эх, Янкель! Любишь ты всякую заумь показать! Сколь тебе говорить: проще надо быть, проще.
И сразу вспомнилось другое.
– Распорядитесь, чтобы поискали по дворам бывших. Не фиг им воздух в моем городе портить!
При своих способностях Горобец мог бы сделать все сам, но только не всегда считал нужным разменивать талант по пустякам.
Да и кто мог скрываться в крохотном Починке! Так, мелочь, на которую и сил тратить жалко. Не город – название. Вроде бы только что ехали по улице, и вдруг она оборвалась прямо в поле.
– Уже ищут, батька, – уверенно кивнул Григорий.
На деле в данный момент никто никого не искал, но это так, до пробуждения людей после ночного разгула. Очухаются – без приказов найдут всех, кто в прошлой жизни занимал положение повыше или был чуть побогаче. Если таковые вообще уцелели при ночном вторжении.
Горобец спрыгнул из остановившейся брички, не спеша сделал несколько шагов взад-вперед. Клеш хлестал по ногам, болталась кобура с маузером, бушлат был распахнут, бескозырка лихо заломлена на затылок…
Рядом с превратившейся в дорогу улицей стоял пень. Кто его приволок сюда и зачем, осталось тайной. Не потому, что разгадка была сложна, а потому, что судьба суховатого чурбана была никому неинтересна. Стоит, и стоит. Чем-то напоминает скукоженную человеческую фигуру, однако мало ли на что бывают похожими камни и пни.
Матрос картинно водрузил на пень правую ногу и устремил взор в лежавшие перед ним дали.
– Что в Смоленске творится, не узнавали? – спросил он.
– Зачем? – недоуменно спросил Григорий. – Кады доберемся – узнаем.
– Что там может твориться? Бардак, как и везде, – поддержал его Яков.
– Все равно, – после некоторого раздумья произнес матрос. – Отныне будем действовать по науке. Какая станция следующая?
– А черт ее знает! – пожал плечами Григорий.
– Кажется, Пересня, – проявил некоторую осведомленность Яков, но сразу усомнился. – А может, и не Пересня.
– Все-то у вас кажется, – поморщился Горобец. – Надо бы обзавестись своим офицериком. Чтобы карту умел читать да знал, где что находится.
– Дык ведь предаст, батька! – немедленно возразил бугай.
– А мы с семьей. Захочет, дабы баба с ребятишками была цела, – не предаст, – недобро усмехнулся Федор.
Стоять в картинной позе надоело, и он сел на все тот же пень. Достал золотой портсигар, извлек папиросу, закурил и, пуская дым, распорядился:
– Надо бы завтра выслать вперед разведку. На следующую станцию, потом – дальше. Все едино, вытягивать составы вдоль путей негоже. Да и знать хочу, где офицерье таперича обитается. Хватит с нас налетов! Пришла наша очередь козырями крыть. Да так, чтобы с них последние штаны слетели!
– Тогда позволь мне во главе разведки пойти, батька!
Горобец посмотрел на Григория и кивнул:
– Лады! Только перед энтим не забудь мне офицерика доставить. Чтобы семейным был.
– Постараюсь.
На этот раз никакой уверенности в голосе Григория не прозвучало. Все-таки офицеров кончали в первую очередь, как только бывшие золотопогонники попадались на глаза.
Глава вторая
– Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих…
Могучий бас дьякона разливался под куполом собора, проникал в сердца многочисленных людей в храме, а тут еще скорбно добавлял свою лепту хор:
– Вечная память!
Сколько раз и Аргамакову, и его офицерам довелось слышать эти слова! Да не в храмах, а чаще всего под открытым небом. Только неизбежно добавлялось: "За Веру, Царя и Отечество живот положивших". И от отсутствия привычных слов становилось невольно досадно, а скорбь по ушедшим становилась сильнее.
Всесвятский, один из немногих членов правительства, почтивший своим присутствием панихиду, предложил формулировку "за свободу", но это звучало даже не насмешкой – оскорблением павших.
Приходилось стоять, бороться с подкатывающим к горлу комом да молиться. Молиться, что там, на небе, примут жертвы и сжалятся над погибшей родиной.
– Вечная память!
Гроб с Мандрыкой выносили вшестером. Аргамаков, Канцевич, Сторжанский, Сухтелен, Лиденер и Орловский. Генерал, три полковника и два подполковника. Следом офицеры и солдаты бригады несли погибших юнкеров и тех из смолян, кто нашел в себе силы встать с оружием в руках против банды.
У выхода из собора в парадном строю застыли юнкера во главе с Либченко. На правах старшего по званию, капитан временно считался начальником школы, тем более что его кандидатуру активно поддерживало правительство.
На кладбище Всесвятский попробовал держать речь. Как всегда, первый гражданин правительства говорил о завоеваниях свободы, о поползновении злых сил, о необходимости защиты демократии и прочих привычных и милых сердцу вещах, только на этот раз никакого успеха его речь не имела. Пышные словеса разносились над кладбищем, но не задевали ничьих душ. Более того, казались фальшью, словно говорил их не человек, обличенный доверием, а какой-то заезжий комедиант.
К подобной реакции Всесвятский не привык. Люди всегда восторженно относились к его речам, верили каждому слову, как верил сам оратор, и вдруг такое откровенное невнимание! Было очень обидно за черствость застывших рядами офицеров, солдат, юнкеров. Особенно учитывая недавний риск, когда Всесвятский не просто находился в школе прапорщиков во время осады, но, можно сказать, руководил всей обороной города.
В факте, что обороной города руководил именно он, первый гражданин был уверен так же непоколебимо, как и в то, что солнце восходит на западе. Или на востоке? Надо будет не забыть уточнить у кого-нибудь из помощников. Словно невзначай, чтобы они не поняли, вопрос ли это, или так, шутка великого человека.
В противовес Всесвятскому Аргамаков уложился в десяток предложений. Сказал о выполненном долге и искренне пожалел, что не довелось узнать Мандрыку. Ничего нового в речи не было, да полковник и не стремился к новому.
А потом оркестр заиграл "Коль славен", троекратно грянули винтовки, и лишь свежие могильные холмики остались напоминанием о навеки ушедших людях.
Для живых же ничего еще не кончилось. Всесвятский запланировал банкет по случаю спасения города от банды, но Аргамаков от банкета отказался. О каком празднике может идти речь, когда из всех погибших похоронены лишь солдаты и юнкера? Да и то потому, что две войны приучили полковника заботиться о мертвых сразу же. Ведь "завтра" может и не быть
Аргамакова поддержали Шнайдер, Муруленко, многие другие члены правительства. Те, которым в первую очередь не терпелось определить отношение с прибывшей в Смоленск организованной силой. Они хотели вместо банкета немедленно устроить внеочередное совещание.
От совещания Аргамаков отказался, как перед тем отказался от банкета. В первую очередь надо было разместить людей, наладить хоть какую-то охрану города и только затем утрясать вопросы власти и подчинения.
Позади были бессонная походная ночь, утренний бой, дневные розыски уцелевших бандитов. Теперь вновь наступал вечер, и требовалось дать людям хоть немного отдохнуть, не забывая при этом о мерах предосторожности.
О рыскающей где-то поблизости банде Горобца Аргамаков не мог забыть ни на минуту.
Хотелось расположиться в школе прапорщиков, но там всем просто не было места, и в итоге отряд устроился в пустых казармах Копорского полка. Пленных же, надо сказать немногочисленных, передали Шнайдеру. Раз уж враждебные элементы по его части, то пусть он с ними и разбирается.
Повсюду были расставлены часовые, офицерская рота первой направилась на патрулирование улиц, а всем остальным Аргамаков приказал спать. Всем, включая свой крохотный штаб.
– Так. А теперь рассказывай! – Невероятно, однако за весь день полковник не нашел времени поговорить по душам с Орловским.
– Что? – улыбнулся тот.
Несмотря на усталость, он был рад видеть своего командира. Особенно рад, что последнему удалось не только организовать отряд посреди всеобщего хаоса, но и привести его к Смоленску в самый критический момент. В сводных ротах Орловский с радостью обнаружил солдат своего батальона. Тех, с которыми делил горе и радости Великой войны.
– Все. Я уж, признаться, не думал, что мы когда-нибудь встретимся. Учитывая последние обстоятельства, – признался Аргамаков.
– Я тоже, – вздохнул Орловский.
По нынешним временам встречу можно было назвать чудом. Только в отличие от остальных злых чудес это чудо было невероятно добрым.
– Как в Смоленске оказался? Что из госпиталя ушел, я понимаю. Ну, так твои родные обитают значительно дальше. Или застрял по дороге?
– В общем, застрял. – В том, что теперь он действительно застрял здесь надолго, Орловский говорить не стал. – Только из госпиталя я не уходил. Бежал. Разгромили госпиталь. Я-то хоть ходячим был, смог вырваться, а большинство…
Продолжать подполковник не стал. Умолк, заново переживая случившееся и в сотый раз задавая себе все тот же вопрос: вправе ли он был спасать собственную шкуру, или надо было попытаться дать насильникам отпор?
– А что ты мог сделать? – понял терзания подчиненного Аргамаков. – Остановить толпу с одним пистолетом? И было бы на одного убитого офицера больше. Только и всего. Да и напали на госпиталь, как я понимаю, не днем.
– Ночью, – подтвердил Орловский. – Меня разбудили выстрелы и крики. Честно говоря, я растерялся. Не ожидал такого. Соседи по палате тоже были ходячими, вот мы с ними вместе и ушли. Утром вернулись, уже переодетые солдатами, а там одни трупы.
И опять Орловский не стал уточнять, в каком виде были трупы.
– В общем, делать там было нечего. О том, что рухнуло все, в городе знала каждая собака. Короче, мы решили пробираться каждый к себе домой. К Москве я поехал один. Дорога затянулась. В Рудне нарвался на банду, ту самую, которая вчера ночью вошла в Смоленск. Вырвался. Хотел предупредить местные власти, благо в правительстве оказался мой знакомый, но они только отмахивались да отделывались общими замечаниями и обещаниями. Правда, потом предложили мне возглавить нападение на юнкеров, но тут, сам понимаешь…
– А юнкера им чем помешали? Насколько я понял, единственная организованная сила в городе. Их любая власть, наоборот, лелеять должна. На запасных никакой надежды нет.
– Организованностью и помешали, – усмехнулся Орловский. – С точки зрения некоторых, школа – это контрреволюционное гнездо, угрожающее царству свободы и демократии. Этакий осколок прежнего режима. Нечто, похуже любой банды.
– Что-то господин Всесвятский спасаться от банды к этому осколку побежал, – напомнил Аргамаков.
– Всесвятский на школу не покушался. Во всяком случае, по моим сведениям. Это проделки моего приятеля. Он человек более радикальный.
– Так. И кто он? Да ты кури! – Аргамаков протянул подполковнику портсигар.
Они не служили в гвардии, однако провели вместе столько лет, что во внеслужебной обстановке давно были друг с другом на "ты". В служебной – дело другое.
– Шнайдер, – закурив, выдохнул Орловский.
– Так. Это гражданин по борьбе с контрреволюцией? Откуда ты его знаешь?
– Со студенческих лет. Я же рассказывал про свои глупые увлечения.
– Странно. Мне показалось, что этот Шнайдер на тебя смотрит форменным волком, – качнул головой полковник.
– Еще бы! Думал встретить единомышленника, а тут увидел меня при всех регалиях! – Орловский не сдержал улыбки.
Он до сих пор был при всех орденах. Не потому, что бахвалился, старался подчеркнуть былые заслуги. Просто снять награды не было времени, да и не в карман же их прятать.
– Да, вид у тебя прямо старорежимный. – В отличие от своего подчиненного, Аргамаков имел на груди лишь офицерский "Георгий".
– Какова сущность, таков и вид.
– Так. О сущности пока не будем, – предостерег Аргамаков. – Не хватало местных обывателей пугать. Лучше рассказывай дальше. Только прежде скажи, твой приятель один?
– С ним еще Муруленко. Гражданин по обороне. Может, и еще кто-то есть, но я не знаю. Зато эти двое по энергии стоят остальных. Пока Всесвятский с компанией болтают, Шнайдер с Муруленко пытаются действовать. Причем строго в одном направлении. По пути углубления революции.
– Путь – ерунда. Какая бы ни была власть, она в первую очередь должна думать о наведении порядка. Это же аксиома. В противном случае, что от нее останется спустя самое короткое время? – убежденно произнес Аргамаков.
– А те, в Питере, тоже думали?
Оба офицера замолчали, заново переживая гибель всего самого дорогого.
– И вот еще, – после некоторого колебания произнес Орловский. – Я тут видел такое…
Он стал рассказывать о пассажире, внезапно превратившемся в зверя, о гимназисте, сумевшем взлететь одной силой желания, о тех жестоких чудесах, которые довелось повидать на пути.
Вначале казалось, что полковник не поверит, спишет все на нервное расстройство, но в то же время как было не рассказать, когда колдовство может стать врагом. Потому Орловский говорил, а когда взглянул при этом на Аргамакова, то понял, что ничего нового не сказал, что отряду уже доводилось сталкиваться по дороге с чем-то подобным.
– Так. В зверя, говоришь? – переспросил Аргамаков.
О гимназисте полковник говорить не стал. Да и то, вреда от полета не было. Не говоря уже о том, что немногие искренне желают летать.
Орловский кивнул и потянулся за очередной папиросой.
– Зверь нам не страшен. Сам же сказал, что подох он от обычной пули.
– Я в него всю обойму всадил в упор. Голова, словно арбуз, лопнула, – уточнил Орловский.