Рывком Годимир выхватил меч, вцепился двумя руками в эфес. Острие глядело в лицо зеленокожей.
- Испугался? Испугался… - Она вновь улыбнулась. Улыбка была бы очень, ну, очень завлекающей, когда бы не острые клыки. Просто мороз по коже от такого зрелища.
И тем не менее, к лицу ли рыцарю показывать страх?
- Кто испугался? - охрипшим, но, кажется, достаточно твердым голосом проговорил Годимир. - Я не боюсь.
- Зачем тогда сталь?
- А! Так ты боишься меча! - Рыцарь откашлялся.
- Чушь! - Зеленокожая передернула плечами, от чего из покрывала волос выглянуло округлое плечо. - Стали я не боюсь.
- Ты же сказала…
- Я сказала - не люблю…
- Кто ты? - взял быка за рога рыцарь. Неизвестность и так уже порядочно его утомила.
- Я?
- Ты, ты… Вомпер? Суккуб?
- Не знаю, о чем ты… - Она пожала плечами совсем по-девчоночьи.
- Как так - не знаю! Ты не знаешь, кто ты?
- А ты знаешь, кто ты?
Вот только зеленокожей голой красотки, задающей вопросы о смысле бытия, подобно святому отшельнику, здесь и не хватало! Просто ум за разум заходит и все…
- Я - рыцарь! Годимир герба Косой Крест из Чечевичей.
Ну, положим, не рыцарь, но ей-то к чему знать нелицеприятные подробности его жизни?
- Смешной… - Незнакомка сделала порывистое движение шеей и головой. Точь-в-точь хищная птица. - Рыцарь Годимир. Рыцарь Годимир… - Она произнесла его имя так, словно пробовала на вкус. Хвала Господу, только имя, а не жилу на горле.
- Ты зачем пришла?
- Помочь хочу…
- Помочь? Зачем?
- Странный… Смешной… Зачем помогают?
- Тебе это зачем? - довольно грубовато ляпнул Годимир.
Она опять пожала плечами:
- Не знаю. Должно быть, скучно…
- Скучно?
- Ну да. - Зеленокожая улыбнулась, и рыцарь понял, что уже не содрогается всякий раз от вида ее клыков. Все-таки великое дело - привычка. - Сам посуди - четвертая сотня лет…
- Сколько? - охнул Годимир.
- Ну, может, сотней лет больше. Я зарубок не делала…
- Ты бессмертная? - Несмотря на проскользнувшую в голосе заинтересованность, Годимир продолжал крепко сжимать меч. На Господа надейся, а сам не плошай.
- Нет. Не так. Я не живая…
Холодный пот выступил у рыцаря между лопаток. Тут бы знамение Господне сотворить, да не абы как, а трижды, и молитву прочесть при этом, но оружие бросать тоже боязно. Что там писал архиепископ Абдониуш? Годится сталь против вомперов или нужно было в свое время серебряным оружием обзавестись?
- Что ты глаза выпучил, рыцарь Годимир? - Зеленокожая легко соскочила с сундука. Словно по волшебству перенеслась из одного места в другое.
- Не приближайся!
- А ты все-таки боишься, рыцарь Годимир… - Она сделала всего один шаг в его сторону. Оказалось, что волосы ниспадают не до пола, а всего лишь до колена. Когда незнакомка шагнула, то взгляду рыцаря открылось бедро, которое при других обстоятельствах могло бы навести на совершенно иные мысли.
- Не приближайся, - твердо повторил Годимир. - Ты не ответила. Кто ты? Вомпер? Суккуб? Другая нечисть?
- Я не знаю таких слов, - покачала она головой. - А что до нечисти… Сегодня утром я купалась в Щаре. И делаю это, в отличие от вас, людей, каждый день.
- Ты не поняла… - Годимир несколько смутился. - Когда я говорил про нечисть…
- Я все поняла! - Зеленокожая рассмеялась. - Вы, люди, зовете так живых существ, о которых думаете, что их создал не ваш Господь. Правильно?
- Ну да.
- Тогда я - не нечисть. Когда-то я была человеком… Как давно! - Она сморщила носик. - Как видишь, обстоятельства иногда меняют слишком сильно. А еще вы используете слова нелюдь и нежить. Правильно?
- Ну…
- Используете для обозначения таких, как я. Или Мохнопятик.
- Кто?
- Мой помощник. - Она вздернула верхнюю губу, забавно выставив вперед резцы, пошевелила ноздрями, словно принюхиваясь.
Годимир узнал и едва не рассмеялся. Бобер-переросток - или крыса-великан - из недавнего сна.
- А он тоже… тоже не живой?
- Нет. Живой. Просто они живут очень долго. Я отбила его детенышем у горных людоедов. Вылечила, выходила. - Неожиданно рыцарь заметил, что стоит его собеседница, уже почти вплотную упираясь грудью в острие меча.
- Он острый, - тихо проговорил рыцарь, имея в виду клинок.
- Ну и что?
- Ты не боишься порезаться?
- Я боюсь скуки. - Незнакомка легко провела пальцем по поверхности меча. - Жжется. Сталь. Не люблю сталь.
- Я думал: вы не любите серебра.
- Кто - "вы"?
- Вомперы.
- Чудак. Опять это слово. Объясни.
- Вернись, где была.
- Боишься?
- Нет. Просто мне так спокойнее.
Она рассмеялась, словно зазвенел колокольчик. Доверчиво обернулась спиной - вот соблазн ткнуть мечом под лопатку и поглядеть, действительно ли она бессмертна. То есть, не живая. Вернулась на сундук Олешека, но устроилась уже полулежа. Одну ногу согнула в колене, а другую вытянула, как кошка хвост. Нарочито зевнула:
- Так тебя устроит?
- Устроит.
- Тогда рассказывай. Что за вомперы и почему ты меня называешь этим словом?
- Вомперы? Ну, вомперы… Архиепископ Абдониуш относит к ним умерших и оживленных злым чародейством людей. В особенности тех, кто при жизни не чтил заповедей Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого… - Краем сознания Годимир отметил, что упоминание Господа никак не подействовало на гостью. Это само по себе уже противоречило дальнейшим выкладкам почтенного архиепископа, который писал о необходимости борьбы с нечистью посредством молитв, знамения и святой воды. Поэтому он откашлялся и продолжил: - А вот магистр Родрик из Мариенберга упоминает, что днем вомперы лежат в могилах, ибо страх как боятся солнечных лучей, зато ночью выбираются на свободу и пьют кровь людей. Также, по многочисленным свидетельствам записал магистр Родрик, что вомперы отличаются неумеренным любострастием и, очаровывая людей, к противоестественному соитию их побуждают. Те из них, что к мужчинам приходят, именуются суккубами, а к женщинам - инкубами. После совокупления же с суккубом либо инкубом, человек становится бледен и задумчив, ни о чем ином более помышлять не может, ждет не дождется новой встречи с искусителем, а после и вовсе сгорает, тает, словно свеча.
Рыцарь повторял строки, прочитанные в толстом фолианте, прикованном цепью к дубовому столу в книгохранилище Хороброва, наизусть, даже не задумываясь. Ведь "Монстериум" он вызубрил на память. Ночью растолкай и спроси - расскажет.
Зеленокожая рассмеялась. Томно потянулась, провела кончиком языка по верхней губе:
- Значит, говоришь, вомперы совокупляются с людьми неумеренно? Очень интересно… Стоит подумать… Так вот чего ты испугался, рыцарь Годимир?
- Не правда! Не испугался я!
- Значит, готов к противоестественному соитию?
- Нет, ну…
- Или не готов? Ладно, не морщись так и опусти меч - вон как вцепился. Пальцы после болеть будут. На твою радость или горе, я - не вомпер. И ничего общего с ними не имею. Я - навья. Кровь не пью. Какая гадость… - Она брезгливо сморщилась. - Это же надо только додуматься - пить кровь. Горячая, липкая…
- Не пьешь, а знаешь, что липкая, - покачал головой Годимир.
- Не пью - не значит, что никогда не проливала, - отрезала зеленокожая. На краткий миг черты ее лица стали жесткими и даже жестокими. Годимир тут же поверил - да, проливала, и мысленно посочувствовал ее врагам.
- Говорят, вомперу кровь нужна, чтобы поддерживать подобие жизни в неживом теле, - проговорил он неуверенно. Его несокрушимое убеждение в правоте составителей книг о чудовищах и монстрах начало давать трещины, как весенний лед. Того и гляди, на куски разлетится.
- А совокупления? - усмехнулась навья.
- Не знаю, честно, - признался рыцарь. - Может, просто, чтобы смущать и сбивать с пути истинного?
- С трудом верится.
- Тогда не знаю.
- Ладно, встречу вомпера, спрошу обязательно. - Она опять рассмеялась, запрокинув голову. Мелькнула и вновь скрылась под завесой локонов маленькая девичья грудь. - Но тебя я успокою, рыцарь Годимир. Я питаюсь. Но питаюсь чувствами. Вот так вот поддерживаю подобие жизни в неживом теле.
"Неживом? - подумал Годимир. - Многие живые панны полжизни отдали бы за такое тело. Почему я раньше не слышал о навьях? Или они только в Заречье встречаются? Или только у Запретных гор? Вот ведь наваждение… Так и тянет проверить - живая или вправду мертвец ходячий?"
- Как это - "чувствами"? - спросил он. Просто для того, чтобы что-нибудь спросить. Уж очень затягивалось молчание, очень красноречиво взгляд зеленокожей проникал под жак и рубаху.
- А очень просто. Человек боится - я чую. Напитываюсь, силу получаю. Он ненавидит, я тоже забираю. Во сне могу прийти. Ты меня дважды накормил. Хорошо. Ты - настоящий. Чувства сильные, без притворства… Спасибо.
- Да не за что, - растерялся Годимир. - Я и не думал…
- Ты не думал. Ты злился. На короля Желеслава. На себя. На весь мир. Мохнопятик почувствовал. Привел меня.
Рыцарь кивнул:
- Ясно. Так это вы шли за нами?
- Мохнопятик. Я пришла позже, к переправе.
- Ясно. А кто он, Мохнопятик этот?
- Зверь. Только смышленый очень. Их мало осталось. В горах и предгорьях.
- А где он сейчас? - неожиданно для себя Годимир заметил, что больше не держит меч острием вперед, а упер его в пол, играя пальцами на шарообразном навершии.
- Бродит. Вокруг городка… Как его?
- Ошмяны.
- Вокруг Ошмян. По лесу. Мы здесь редко бываем, вот он и рыщет. Вдруг волколака встретит?
- Волколака?
- Да. В этом королевстве еще встречаются. За Щарой их больше нет… - Навья оскалила зубы. - Не люблю волколаков.
- Что ты с ними делаешь?
- Не скажу! - Зеленокожая высунула язык, оскалилась. - Но какое-то время мне бывает не скучно.
Годимир помолчал, соглашаясь. Потом сказал:
- Я убивал волколаков.
Навья села на сундуке, свесив ноги. Оперлась локтями о колени. Проговорила:
- Я слышала твой рассказ.
- Весь?! - задохнулся Годимир.
- Почти. Я висела за окном на плюще. Пить чувства твоего спутника не так приятно. Он - не настоящий. Задумайся.
- Как это - "не настоящий"?
- Он только кажется искренним, но почти все время притворяется.
- Как же так? - Рыцарь схватился бы за голову, но эфес меча в ладонях напомнил, кто он есть такой. - Он мой друг, - с нажимом произнес Годимир. - Он хочет мне помочь.
- Пускай, - легко согласилась гостья. - Давай я тебе помогу.
- Как?
- Это моя забота. - Навья сделала два быстрых шага вперед, коснулась запястья Годимира пальцем.
На удивление, ее прикосновение не было противным. Никакого мертвецкого холода. Обычная гладкая, слегка прохладная кожа. Даже приятно.
- Что я буду должен? - сглотнув, вновь охрипшим голосом произнес рыцарь.
- Должен? Должен… Должен. - Удивительное свойство - катать слова на языке, словно орехи. - Сочтемся как-нибудь. Помнишь, я говорила, что поглощаю чувства?
- Помню.
- Так вот. Страх - это хлеб. Ненависть - мясо. Любовь - вино… Думай сам. До встречи.
Как же быстро она двигалась!
Только что стояла вплотную к Годимиру и вот уже стоит у окна. Собственно, и окном называть эту дырку в стене нельзя. Бойница на уровне лица среднего мужчины. Две на две пяди - ход для котов, человек не пролезет…
Навья коснулась подоконника тонкими пальцами. Улыбнулась напоследок, блеснув в сгустившемся сумраке - огня зажечь словинец не подумал - зубами. Оттолкнулась. Впорхнула в оконный проем, подобно птице. На миг мелькнули ягодицы, икры, пятки…
И все.
Будто бы и не было никого.
Годимир недоуменно глядел на меч, на сундук напротив, на окно.
Может быть, привиделось?
Да нет. Не может такого быть!
Кожа запястья еще хранила память о прикосновении. Перед глазами, как наяву, стояла гибкая фигурка, зеленоватая кожа, длиннющие волосы.
Чудо как хороша. Хоть и нежить.
Как это она сказала? Любовь - это вино…
Любовь…
Дверь распахнулась.
- Ты чего это в темноте сидишь? - весело воскликнул Олешек. - Или спишь уже?
Интересно, наигранность в его словах почудилась Годимиру после замечания навьи или он сам научился различать оттенки речи шпильмана?
- Заснешь тут… - буркнул рыцарь.
- Значит, страдаешь в гордом одиночестве. - Олешек безошибочно, даром, что темнота сгустилась окончательно, нащупал плошку с маслом - она стояла на полу, в изголовье его сундука. Щелкнул кресалом. Еще раз… С третьего раза затлел трут. Шпильман раздул красный, едва заметный огонек и зажег каганец.
- Во! А меч зачем вытащил? - удивленно округлил глаза Олешек, разглядев наконец-то Годимира.
- Значит, надо было, - довольно невежливо ответил словинец.
- Что это ты злой такой, а?
- Не "акай". Знаешь, кого я видел?
- Не знаю! - беспечно перебил рыцаря Олешек. - Зато я, знаешь, кого встретил?
- Кого? - нахмурился Годимир, не зная - злиться ему или не обращать внимания на выходки музыканта.
- Пархима!
- Быть того не может! Его ведь убили.
- Так это Пархима, у которого внуки, убили. А я нашего видел. С которым мы на телеге ехали.
Годимир крякнул:
- Вот я бы с ним поговорил. Все бы повыспросил. И почему он сбежал, и откуда рубашка, кровью измазанная, и с какой такой радости товар бросил?
- Ага! Спросишь ты его! - ухмыльнулся шпильман. - Если поймаешь. Я хотел догнать, да куда там! В толпу угрем нырнул - поминай как звали.
- А точно он? Может, спутал?
- Да нет. Не мог я перепутать. Не слепой. Бородка его. И кучма наполовину облезлая, и киптарь… Все сходится. Он это. Пархим.
- Так что ж ты не окликнул его? Позвал бы…
Олешек окинул рыцаря укоризненным взглядом. Вздохнул. Молча установил цистру в углу. Пошатал, убедившись, что сам по себе инструмент не упадет. Скинул сапоги и улегся на сундук. Глядя в потолок, проговорил рассудительно:
- Вот смотрю я на тебя, пан рыцарь, смотрю и думаю - ты уже вырос или ребенком остался?
- Что? - опешил словинец. - Ты к чему это?
- Да если бы я его окликнул, он бы втрое шустрее смылся. Тех, с кем дружбу водить хотят и на оклики отзываются, на дороге не бросают не попрощавшись. Хитрый он мужик. Ушлый. Точно что-то замыслил…
- Узнать бы - что.
- Узнать-то можно. - Олешек почесал нос. Подумал. Почесал бровь. - А зачем?
- Ну, не знаю…
- То-то и оно, рыцарь Годимир. То-то и оно. Коли не знаешь зачем, нечего и время убивать на пустое дело. Тебе вон о своей беде заботиться надо.
- Верно, - не мог не согласиться Годимир. - Ну, а что обо мне в замке говорят? Ты-то послушал, я надеюсь?
- Я-то послушал… Кстати, не "нукай", терпеть не могу. Сколько можно просить?
- Ладно, не буду. - Словинец нетерпеливо тряхнул чубом. - Так что про меня говорят?
- А ничего не говорят.
- Как так?!
- Да уж так. Все только и толкуют, что о предстоящем турнире и о том, как схватятся пан Тишило и пан Стойгнев. Про полещука тут многие наслышаны - он у моста над проезжающими рыцарями здорово покуражился. Кое-кто из молодых даже ехать не решился, прослышав о нашем бело-красном пане. А иные в обход добирались - ниже по течению Щару вброд переходили. Говорят, пару коней потеряли. Камни скользкие, нога соскакивает, и хрясь! А пан Стойгнев тоже боец прославленный. Одних лишь походов за Усожу на его счету до десятка. И с Загорьем воевал, и новые земли в левобережье Горыни отвоевывал. Один оруженосец клятвенно клялся, что пан Ланцюг за один раз с тремя горными людоедами справляется. Порубит в мелкую капусту и даже не вспотеет…
- Ну да! - с ехидцей пробормотал Годимир. - Кикиморой пообедает и шилохвостом закусит.
- Я за что купил, за то продаю! - рассмеялся Олешек. - Само собой, веры таким рассказчикам немного, но послушать бывает любопытно.
- Ладно, дальше что?
- Что дальше? А вот что. Весь замок гудит, прикидывают, как будут пан Тишило с паном Стойгневом биться? Конными или пешими? На каком оружии? Как поединок закончится? Были бы деньги, я бы поставил. Пожалуй, на нашего полещука, хоть Стойгнев, по всему видать, боец тоже из серьезных.
- А про меня, значит, ничего?
- Ничегошеньки. Хочешь, знамение сотворю?
- Не хочу.
- Вот и хорошо. Как отец Лукаш, иконоборец наш дорогой, сказал бы - грех божиться, Господа всуе поминать. - Олешек сладко зевнул. - Я так думаю, погуляли, поговорили, пора и на боковую.
Он уселся и принялся стаскивать зипун, стараясь не слишком усердствовать, чтобы ненароком не оторвать рукава.
- А меня ты и не спросишь, что приключилось? - обиженно проговорил Годимир.
- А что с тобой могло приключиться? - беззаботно ответил шпильман. - Ты же не уходил никуда.
- Не уходил. Верно. Зато гостей принимал. И каких!
- Каких же? - удивленно воскликнул Олешек. - Неужто королевна Аделия заглядывала? Я, кстати, спрашивал - она на людях почти не показывается…
- Да какая королевна! - с жаром воскликнул рыцарь. - Навья!
- Чего?
- Не чего, а кто!
- Ну, кто?
- Вот видишь, сам говорил, а сам "занукал".
- Мне можно. Я изредка. Так кто такая навья?
- Помнишь, я тебе сон пересказывал?
- Помню. Отчего же не помнить?
- Вот зеленокожая и есть навья… Пробралась в окошко, представляешь? А пока мы с тобой говорили, висела снаружи, за плющ уцепившись…
Чем дальше рассказывал Годимир, тем больше округлялись глаза музыканта. Прямо как у филина. Был миг, когда рыцарь подумал - все, лопнут сейчас с натуги. Но глаза шпильмана выдержали. Не выдержала челюсть, отвисшая до груди при упоминании о вомперах и волколаках. Хорошо еще, Годимир решил промолчать о "ненастоящести" Олешека, а то бы добил, пожалуй, бедолагу неотвратимее корда.
Завершив повествование ярким описанием исчезновения зеленокожей в окне, Годимир перевел дух. Эх, хлебнуть бы сейчас чего-нибудь, чтобы горло промочить. Хорошо бы пива…
Олешек молчал, словно пришибленный. Да еще бы! Его новости, пусть даже с мимолетным видением хитреца Пархима, ни в какое сравнение не шли с рассказом словинца.
Наконец он пришел в себя, аккуратно сложил зипун, подпер подбородок кулаком:
- А скажи-ка, Годимир, пани Марлена из Стрешина красивая?
- Конечно! - горячо воскликнул рыцарь, но потом добавил менее уверенным тоном. - Кажется… Похоже, да.
- Так "конечно" или "похоже да"? - ядовито осведомился шпильман.
- Красивая. Как же иначе?
- Эх, пан рыцарь, быстро же ты ее забыл!
- С чего ты взял! - Годимир сжал кулаки. - Я не забывал!
- Видел бы ты, как у тебя глаза горели, когда ты прелести этой зеленокожей… Как ты говоришь? Навьи? Так вот - когда ты навью описывал, разве что слюни не пускал.