– Тайна незамысловатая: идя в чужую землю, кланяйтесь не Христу с херувимами и сонмом святых, а тамошним богам и духам. Только тем спасётесь вы и удержите душу при себе. Ибо каждому ведомо: с рождения до смерти, в храмине и на улице, в лесах и полях неотступно кружатся при всяком человеке упыри и навии. Летают, хотят напиться крови человеческой и унести душу в ад. Но зорко следят за ними ангелы-хранители да берегини, охраняя плоть от сатанинского вторжения. Оттого и не помираем во младенчестве, что стерегут нас добрые силы. Однако ж здесь, в чужом краю, ангелам да берегиням не совладать с навиями, нужно искать иных охранителей…
– Это каких же?
– Велеса, Дажьбога, Перуна и собратьев их, зрящих на нас из чертогов небесных. Предки наши, повинуясь слову государеву, отреклись от них, заклеймили как прислужников дьявольских, и вот старые боги покинули Русь, ушли сюда, в Кащеево царство, к вилиным горам. Здесь их пристанище, здесь ведут они последний бой с упырями да навиями. И потому не у Христа нужно подмоги просить, не святым молиться, а искать опоры у стародавних стихий, кои одни только могут уберечь нас от яда волкодлачьего…
Сбыслав решил вмешаться.
– А ну хватит умы смущать! – гаркнул он. – Словесами лукавыми язычество отстроить хочешь? Я ведь не погляжу, что ты – попович, башкой о ствол так ударю, что последний разум отлетит. – Повернувшись к ратникам, сказал: – А вы чего уши развесили? Не видите разве – умом он тронулся. На бесовскую сторону перетянуть вас тщится. Срамота. Как на Святую Софию взирать-то будете? Стыд глаза не выест?
Ратники молчали, смущённо переглядываясь. Моислав произнёс:
– Ты их Святой Софией-то не стращай, Сбыславе. Много она им тут помогла – токмо и успеваем погибших считать. А всё отчего? Оттого, что идолов валили. Не трогали бы их – ничего бы не было. Предупреждал я воеводу да Завида – не буди лихо, пока оно тихо. Не послушались меня, и вот вам расплата. Дальше хуже будет, помяни моё слово. Боги здешние только в силу вступают, раззадориваются. Скоро покажут нам, где раки зимуют.
Рассуждение это, нежданно здравое и связное, разъярило купца ещё больше.
– Ишь ты, прямо волхв-вещун! Я вот прикажу тебя под лёд спустить или башку проломлю, как Глеб Святославич потворникам. Будешь знать, каково народ баламутить. Соображаешь?
Моислав угрюмо посмотрел на купца, насупился.
– Грозить изволишь, Сбышек? Меня-то ты убить завсегда можешь, а что с правдой моей делать будешь?
– Нет за тобою никакой правды, одни выдумки да прельщение бесовское.
– Есть, есть за мною правда, потому и боишься ты, потому и злобствуешь. Чуешь, что правда за мною стоит.
– Пустое мелешь, – буркнул Сбыслав.
Он снова окинул взором ратников, прикрикнул на них:
– Ну, чего пялитесь? Дел больше нет? Идите, без вас тут с поповичем разберёмся…
Вои глядели на купца враждебно, но противиться на смели. Разбредаясь, негромко толковали меж собой, обсуждая слова блаженного:
– Попович дело молвит.
– Это пускай вятшие с Буслаем решают. Наше дело сторона…
– Да они уж дорешали, что всё войско костьми положили.
– К сотнику надо идти. Пусть слово скажет.
– Хворый он нынче. Не до слов ему…
Сбыслав повернулся к поповичу, поднял кулак.
– Вот это видишь? Ещё раз услышу такое – повешу как смутьяна на первой сосне. Так и знай.
– Не мне грозишь, а богам, Сбышек.
– Плевать. Ежели демоны местные в тебя вселились, им же хуже.
– Был один уж такой, что демонов выгнать тщился. Попом Иванкой звали. Помнишь? Был – и нету его. И с тобой то же станется, если руку на меня подымешь.
Сбыслав покраснел от ярости, дёрнулся было, чтобы врезать поповичу по роже, но удержался.
– Не искушай, Моислав, – промолвил он. – Не искушай. Не вечно продлится долготерпение моё. Оборвётся – взвоешь.
И, развернувшись, зашагал к своему шатру.
Сквозь кружащийся белый пух проглядывали костры югорской столицы. Они дрожали на ветру, растекались в воздухе, двоились и прыгали. Из города доносились ревущие завывания толпы и глухие удары барабанов. Звёзды застывшими каплями рябили над головой, переливаясь словно крохотные жемчужины на дне неглубокой, быстрой речки. В лощине меж станом и городом бродили угрюмые тени – ратники подбирали обломки доспехов, разбросанные по всему заснеженному полю. По другую сторону едомы, меж ослепительно ярких костров мелькали согбенные фигуры, слышались удары лопат по мёрзлой земле и унылые голоса – русичи хоронили убитых. Летали искры, мела позёмка, ущербный месяц недвижимо висел по правую сторону утёса, едва раздвигая клубы мрака вокруг себя.
Сбыслав заметил двух всадников, приближавшихся к стану со стороны леса. Из любопытства вышел к самому краю холма, стал всматриваться в лица. Ездоки медленно вскарабкались на вершину, соскочили с оленей и направились к чуму Буслая.
– Что там у нехристей слышно? – крикнул им издали Сбыслав, смекнувший, что это – ушкуйные разведчики.
Ратники покосились на него и ничего не ответили.
– Чего молчите? Оглохли, что ль?
– Ты нам не указ, – грубо ответил один из прибывших, на мгновение повернув голову к Сбыславу. – Мы перед сотником ответ держим.
– Это Буслай вас послал?
Вои уходили всё дальше, делая вид, что не слышат. Сбыслав двинулся им наперерез, всё убыстряя шаг.
– А ну стоять, невежи! Я вам не смерд, чтоб меня не замечать. Чай в Новгороде по иному бы со мной говорили…
– Дак мы ж не в Новгороде, – ухмыльнулся другой ушкуйник, помоложе.
– Хамьё! В Новгороде и я бы с вами толковал иначе. Всыпал бы пару плетей, чтоб не забывались…
Первый ушкуйник остановился, посмотрел на купца.
– Ты, Сбыслав, петухом-то не ходи. Может, в Новгороде ты и голова, а здесь мы сами решаем, кому кланяться.
Купец покачнулся от ярости, стиснул зубы.
– Смелые стали, как я погляжу? Давно не драли вас?
– А ты зубы-то не скаль – не испугаешь. Мы – люди вольные, не чета твоим челядинам. – Ушкуйник отвернулся и пошёл себе дальше. А купец, задыхаясь от бешенства, крикнул ему в спину:
– Что югорцы-то, не согласились выдать пленников?
Старший ушкуйник опять остановился, бросил на него взгляд через плечо.
– А ты будто и рад.
Сбыслав, неожиданно для себя, рассмеялся.
– Передайте Буслаю: олух он и глупец.
Что ж, всё было ясно. Если не обезумел сотник, завтра же прикажет сбираться в путь. И это будет хорошо.
Но Буслай всё медлил. Была ли причиной тому его рана или тупое упрямство, но даже и после того, как югорцы отказались продать пленников, ушкуйный вожак не хотел начинать сборов. Эта его неуверенность выводила Сбыслава из себя.
– К гибели он нас приведёт, – бушевал купец в шатре Завида. – Ясно же, что ничего мы здесь не добьёмся. К чему упорствовать? Разве мало ему было смертей?
– У него, должно, свои задумки, – пожимал плечами боярин.
– Какие такие задумки? Ослиное упрямство, и ничего больше. Боится признать, что ошибался, вот и тянет время.
– Может, и так. Но без него мы теперь и пальцем шевельнуть не можем.
– Лебезим перед ватажником! Срам да и только.
– Что ж предлагаешь? Убить его?
– Потолковать с ним надо. Подстегнуть.
Другого выхода не было. И вятшие опять направились к сотнику.
Слюдяное солнце, зависнув над окоёмом, обдавало всё бледным негреющим светом. Истоптанное поле было слегка присыпано вчерашним снежком и походило на кожу едва оправившегося от оспы человека. На склоне едомы высились ряды свежепоставленных крестов и вытянутые бугры от могил. Внизу, почти на самой опушке, работало человек двадцать ратников, копавших ямы для погибших. Тех, кого не успели похоронить, сложили в один большой чум, стоявший на отшибе, обнесли чум засекой от волков, а у подножия набросали еловых веток, чтоб духи умерших не вздумали вернуться.
Над югорской столицей курились чёрные дымы. Их было много, несколько десятков, точно в городе шёл бой. Тысячеголосого рёва уже не было слышно, но отдельные крики ещё долетали, заставляя русичей тревожно прислушиваться.
– Что-то чудины никак не угомонятся, – сказал Сбыслав. – Может, наши-то держатся там, а мы ни сном ни духом?
– У чудинов завсегда так, – проворчал Завид. – Яков говорил, камлания их бесовские не один день длятся… Может, и пожгли чего, одурев от курева. Язычники, одно слово.
Сбыслав лишь скрипнул зубами.
Возле Буслаева чума на лапнике сидел вой и строгал топорище. На вятших он даже не взглянул. Купец пнул его по ноге, осведомился:
– Сотник здесь что ли?
Ушкуйник поднял на него глаза, моргнул.
– Здесь, а где ж ему быть!
– Так иди и скажи, что мы явились. Поговорить хотим.
– Хворый он. Никого пускать не велел.
– А ты всё ж таки передай. Может, и соблаговолит начальник твой перекинуться с нами парой слов.
Вой недовольно поджал губы и, поднявшись, ушёл докладывать.
– Стыдоба! – негромко произнёс Сбыслав. – Топчемся у порога, словно к князю явились…
Завид промолчал.
Скоро вой вернулся.
– Заходите, – кивнул он в сторону полога.
Купец и боярин, наклонившись, вошли в чум, подсели к очагу.
– Зачем пришли? – слабым голосом спросил Буслай.
– Да всё за тем же, – ответил Сбыслав. – Уходить надобно.
– Никак не успокоишься, Сбышек? – сотник оттопырил губу, сверкнул серебряным зубом.
– Брось, Буслай, – сказал Завид Негочевич. – Чего ждёшь? Ясно ведь, что товарищей не вернуть.
– Хотите уйти – так уходите. Никто вас не держит.
– Чтоб весь Новгород нас переветчиками окрестил? – неприязненно бросил Сбыслав.
– Во-она чего вы боитесь! Что ж, оно и верно. Заклеймят как пить дать.
Гости его промолчали, и Буслай равнодушно уставился в потолок. Тогда Сбыслав сообщил:
– Моислав крамолу сеет, народ будоражит. Нехорошо это. Язычеством пахнет.
– А мне-то что с того? – удивился Буслай.
– Глупец ты, сотник. Дальше носа своего не видишь. Они же сами как чудины станут, а потом тебя же и прирежут. Зачем ты им такой сдался, когда у них попович вожаком будет?
– Брешешь, – лениво отозвался Буслай. – Ребята мои меня не тронут, а вот тебе от них не поздоровится. Потому и трясёшься.
Сбыслав вскочил, надвинулся было на Буслая, но тот вдруг резво сел, сбросив шкуру, и извлёк откуда-то большой обоюдоострый нож с серебряной рукояткой в виде грудастой девахи с длинными волосами.
– А ты подойди, подойди попробуй, – недобро посулил он.
Боярин тоже поднялся, положил купцу ладонь на плечо.
– Позволь нам, Сбышек, с сотником потолковать один на один.
Житый человек перевёл на него бешеный взгляд, засопел и кивнул.
– Потолкуй. Хоть и не вижу я, о чём тут ещё толковать можно.
Он вышел, а Завид Негочевич вновь опустился на шкуры, с укоризной глянул на Буслая.
– Нехорошо ты себя ведёшь, сотник. Не по-людски.
– Переживу, – пробурчал Буслай. – О себе лучше тревожься, боярин.
Завид помолчал, созерцая его, потом спросил:
– Что ж ты намерен делать?
– А тебе что за забота?
– А мне такая забота, что мы с тобой в одной упряжке, и потому сообща должны действовать. Иначе нас югорцы как щенят передушат.
– Раньше-то вы, вятшие, другие песни пели. Промеж себя только уговаривались, а нас, ушкуйников, на совет не допускали.
– Вздор порешь. Был ты на совете и голос имел такой же как прочие.
– Голос голосом, а решали-то вы друг с дружкой.
– Решал воевода, а мы лишь советовали.
– Видел я, как он решал. Под боярскую дуду отплясывал. Прав был Савка: вас, бояр, в кулаке держать надобно, чтоб не распоясались.
Завид глубоко вздохнул и сказал:
– Я с тобой не препираться пришёл, не прошлое ворошить. Это уже всё быльём поросло, и кто старое помянет, тому глаз вон. Верно? Надо нам с тобой о будущем подумать. Из начальников только мы с тобой да Сбышек остались. Больше некому войско из Югры выводить. Что мыслишь об этом, Буслай?
– Мыслю, что в столице чудинской странные дела творятся, как будто бой там идёт. Может, это братья наши бьются, а мы здесь сложа руки сидим…
– Не братья это, а югорцы победу празднуют. У них завсегда так – ежели торжество, так дым коромыслом, хоть святых выноси.
Буслай пожевал губами и снова лёг, накрывшись шкурой. Завид смотрел на него, ничего не говоря. Сотник долго сопел, неотрывно глядя в дыру, сквозь которую уходил дым, затем крикнул раздражённым голосом:
– Лешак! Где ты там, сволочь?
На зов явился ушкуйник, стороживший вход.
– Пожрать принеси что-нибудь, – приказал сотник. – Тебя пока не пнёшь, не пошевелишься…
Ушкуйник обиженно забормотал что-то, но Буслай лишь отмахнулся от него.
– Проваливай.
Ратник вышел.
– Так что же ты надумал, сотник? – опять спросил боярин.
– Не знаю пока… Обмозговать надо…
– Довольно уж обмозговывать. Бойцов у нас от этого не прибавится.
Буслай долго разглядывал потолок, наконец, произнёс с неохотой:
– Ладно… Перед смертью не надышишься. Завтра выступаем.
– Ну и слава богу. – Боярин поднялся и, пожелав ушкуйнику здоровья, вышел из чума.
Утром следующего дня все собрались в круг. Раненый Буслай, сидя на нартах, произнёс короткую речь, ободрив товарищей перед дальней дорогой и послав проклятие чудинскому городу.
– Знайте, братцы: вернёмся мы ещё сюда, и кое кому солоно придётся.
Окончание осады пришлось на день Николы-зимнего, помощника в пути, покровителя оклеветанных. Русичи истово помолились перед дальней дорогой, потом Моислав опять начал нести что-то о древних богах. Сбыслав не выдержал: накинулся на него, обматерил с ног до головы, да ушкуйники вступились, намяли бока купцу. В стане опять началась свалка. Неизвестно, чем бы это закончилось, когда бы с западной стороны едомы не появился волк. Пока люди были заняты распрей, он подобрался к оленям, хотел утащить одного, но скотина подняла рёв. Ратники, опомнившись, бросились за оружием. Волк не стал ждать, когда его пырнут колом, и бросился наутёк. Вслед ему полетели стрелы.
– Ишь ты, здоровенный какой, – говорили вои. – Отожрался, видать, на нашей скотине.
– Не простой это волк, а заговорённый, – тут же объявил попович. – Боги его послали, чтобы подать нам знак.
– Что ж за знак такой? – озадачились воины.
– Подумать надо.
Но подумать он не успел. Ворота югорской столицы вдруг распахнулись, и оттуда со свистом и гиканьем вылетела лавина всадников на оленях. Новгородцы, ещё не отошедшие от горячки междоусобицы, забегали, торопясь построить ряды, заметались меж саней, хватая оружие и брони.
– Вот он, знак-то! – крикнул кто-то из русичей.
– Добить решили, сволочи, – отозвался другой.
В общем сумятице слышались торопливые распоряжения Завида и Сбыслава. Буслай приподнялся на нартах, заорал:
– Лешак! Сулицу мне! И колчан. Живо!
Ближняя шеренга воев сомкнула щиты, готовясь встретить чудинов на левом крыле стана, но те вдруг остановились и принялись натягивать луки.
– Хоронись, братцы! – раздался отчаянный крик.
Новгородцы, уже познавшие югорские повадки, присели, втянули головы в плечи, готовясь к смертоносному ливню. С шумом рассекая воздух ястребиными перьями, вверх взмыли сотни чудинских стрел. Зазвенели щиты, принимая на себя град железных наконечников, послышалось несколько воплей – кто-то не успел уберечься и теперь извивался на снегу, заливая его кровью.
– Стоять, братцы! – прогремел голос Нечая Сатаны. – Кто спину покажет, тому башку с плеч.
Завид и Сбыслав, поднявшись во весь рост, велели смердам пригнать оленей. Спрятавшись за чумами, они спешно натягивали латы.
Чудины ещё несколько раз сыпанули стрелами, изрядно проредив русские цепи, и ринулись на вершину едомы, обходя частокол с крыльев, чтобы вырубить всех новгородцев под корень. Руководил ими человек с лосиным черепом на голове, сидевший на олене и державший в руке мощную двулезвийную пальму. Врагов было так много, что казалось, они вот-вот затопят русский стан, даже не заметив горстки защитников. Мужичьё оробело и начало быстро пятиться, прикрываясь щитами.
– Куда? – захрипели на них хором Буслай и Сбыслав. – Стоять, свиньи! Не нарушать строй!
Но охваченные страхом смерды словно и не слышали их. Отступая всё дальше, они по одному начали разворачиваться и, увязая в сугробах, исчезали в лесу. Ушкуйники, заметив такое малодушие, тоже оробели, строй их рассыпался, они в нерешительности расползались в разные стороны.
– Вернуться, ублюдки! – ревел Буслай, размахивая сулицей. – Всех перережу!
Но даже голос сотника не помог воям обрести мужество. Полные страха, они медленно отходили вглубь стана, а затем, показав спины, бросались прочь от наступающих югорцев.
– Сопляки! – крикнул им вслед Буслай. – Город взять не сумели, так хоть сдохните достойно… – Он выбрался из нарт и, опершись на копьё, поднялся во весь рост.
Нападавшие были уже совсем близко. Слышен был храп их оленей и возгласы погонщиков на нартах. Тут и там в снег втыкались стрелы, из чумов выползали новгородские раненые, хрипели, плевались кровью. С востока стремительно наплывали тучи, превращая сумеречный зимний день в настоящую ночь.
– Ну что, паскуды, добились своего? – рыкнул на чудинов сотник. – Ничего, всё наше горе вам слезами отольётся…
Он стоял, опершись о копьё, и ждал, когда наступающая лавина сметёт его как щепку. Защищаться он не мог – не было сил. За спиной раздавались какие-то крики, товарищи звали его, но сотник даже не оборачивался.
– Бросили нас, да? – с ненавистью сказал ему один из раненых, подняв голову из снега. За ним тянулась кровавая борозда, а из левого бока торчала стрела. – С-сучье племя.
– Бог им судья, – ответил Буслай.
Рядом с ним невесть откуда вырос бородач Нечай.
– Довольно храбра из себя строить, – проговорил он, хватая сотника под мышки. – Все забздели, и тебе нечего геройствовать.
– Пусти, Сатана, не доводи до греха, – дёрнулся было Буслай, пытаясь вырваться из его объятий. – Зашибу.
– Куда ты такой годен, – пыхтел ушкуйник, насильно волоча его к лесу. – Нынче и зайца не зашибёшь.
– Пусти, пёс! – рвался сотник. – Глотку перегрызу…
– Грызи.
Не успели они добраться до опушки, как стан заполонили чудины. Оглядываясь, Буслай увидел, как враги добивают раненых и жгут чумы. Над верхушкой холма заполыхали огромные костры, послышались вопли заживо горящих людей, а югорские лучники высыпали на склон и продолжали пускать стрелы в спины удирающим новгородцам.
Оказавшись под спасительной сенью елей, Нечай опустил вожака на снег, почесал рукавом замёрзший нос. Тут и там из-за стволов и кочек выглядывали перепуганные вои, в зарослях лозняка сидели пригорюнившиеся вятшие. А попович ходил меж ратников и усмехался.
– Говорил я, боги будут мстить. И вот, воистину свершилось! А всё от чего? От того, что обиду чуют, святотатства снести не могут…
– Ой, хоть сейчас помолчи, – с досадой сказал ему Сбыслав.
– И то верно. Лучше б вместо кликушества помог чем, – прогудел Нечай. – Заклятье какое сотворил или порчу на нехристей навёл. Всё одно пользы больше.