Но только он подумал об этом, как в лесу раздалось рычание, и, ломая хрупкий лозняк, на луговину вывалился медведь. Пермяк не медлил ни мгновения. Выронив богиню, он упёрся всем телом в лыжные палки, развернулся в воздухе и устремился прочь. Зверь, зарычав, рванулся за ним. Арнас слышал за спиной его хриплое дыхание и хруст снега под тяжёлыми лапами. "Нум-Торум! – пронеслась в голове испуганная мысль. – Это бог явился за святыней". Ужас охватил его. Он понял, что обречён. Никому не дано уйти от разъярённого бога. Но тело его продолжало сражаться за жизнь, не слушая доводов разума. Руки с силой отталкивались палками от земли, пробивая глубокий спёкшийся наст, ноги делали огромные шаги, скользя лыжами по твёрдой корке снега. Медведь неумолимо настигал. Очень скоро он должен был подмять под себя человека. Арнас хотел было развернуться, чтобы встретить смерть лицом к лицу, но тут меж сосновых ветвей забрезжила белая равнина – заметённое пургой русло реки. "Доберусь туда, а там уж поглядим, кто кого", – подумал зырянин. Он выкатился на край невысокого обрывчика, нависшего над речной вымоиной, и, не замедляя хода, сиганул вниз. Краем глаза успел заметить шагах в двухстах от себя растянувшуюся по льду цепочку нарт и множество людей в русских тулупах. "Неужто новгородцы?" – поразился он. Раздумывать было некогда. Чуть не шмякнувшись задом о лёд, Арнас лихо вывернул лыжи и припустил к противоположному берегу. За спиной его раздался обиженный рёв – это медведь скатился следом. До ушей Арнаса донеслись изумлённые возгласы – кричали русичи, заметив необычную погоню. Вряд ли они узнали Арнаса, скорее, поразились нежданной встрече с шатуном. "Из огня да в полымя". – подумал зырянин. Не оборачиваясь и не сбавляя хода, он быстро пересёк реку и стремительно взлетел на пологий берег. Ему показалось, что пыхтение за спиной поутихло. Пермяк обернулся: новгородцы, бросив нарты, с луками, копьями и рогатинами неслись на зверя, а тот улепётывал от них, смешно подкидывая зад. Одна напасть избавила его от другой. Отныне Арнас был спасён – у Нум-Торума появились иные заботы. Зырянин вытер пот со лба и, поправив сбившийся при беге мешок с припасами, углубился в дремучий березняк.
Сто раз потом зырянин успел проклясть себя, что не вернулся за Сорни-Най, и сто раз похвалить за то же самое – с тяжёлым изваянием за спиной он бы далеко не ушёл. Ему и так пришлось нелегко, особенно на кряже: идя по извилистому руслу реки меж вздымающихся утёсов, пермяк был открыт всем ветрам. Он даже не мог разжечь костёр или построить шалаш – скалы подступали вплотную к воде, не оставляя места для деревьев. Не раз и не два приходилось ему возводить снежные убежища, чтобы не околеть студёной ночью, не раз и не два дрожал он от холода под каменистыми навесами, спасаясь от пурги, не раз и не два накатывало на него отчаяние, почти доводя до слёз. Но он преодолел все напасти и, хоть обессилевший, больной и обмороженный, добрался до родного павыла. Это было как чудо: после стольких дней одиночества, страха и безнадёги вдруг оказаться в окружении родных и близких. Арнасу казалось, будто он спит – до того восхитительным предстало всё вокруг. Даже покосившиеся хибары и кислые лица земляков представились ему чем-то неземным и прекрасным.
Отец встретил его неласково. Даже югорские скальпы не смогли смягчить шамана.
– Что вернулся – хорошо, – сказал он. – И что имени своего не замарал– тоже хорошо. А вот что изваяние не разбил – плохо. И что с русичами полаялся – тоже плохо. Они теперь нам всё припомнят, когда обратно поплывут. Из-за твоей ретивости весь павыл стонать будет.
– Изваяние мне бить было некогда – медведь отвлёк… – начал было Арнас.
– Так вернулся бы за ним. Что помешало?
– Чуял я – не будет добра, ежели его расколотить. Несчастья оно притягивает. Все, кто его касался, погибли. Кроме одного человека. Но и на него чей-то меч найдётся.
– Кого же?
– Буслая, вожака разбойных людей. Он, должно, от внезапной смерти заговорён – ничто его не берёт. Наверно, богатые жертвы духам принёс.
– Видишь, Буслай этот избран богами. А ты навлёк его гнев.
– Он обо мне и не помнит. Что я ему? Какой-то лесовик, каких много.
– Как был ты легковесным, так и остался. Если теперь не образумишься, сломаешь себе шею. Помяни моё слово.
– А ты, отец, видать, преуспел со своей мудростью, – съязвил Арнас, но тут же смутился, устыдившись грубости.
Шаман смерил его холодным взглядом.
– Осторожнее надо поступать, не рубить с плеча. – промолвил он. – Мы – народ слабый, рассеянный по курьям да урманам. Нам в открытую против врагов не устоять. Потому бить надо незаметно, чтобы противник не сразу почувствовал. А почувствовав, не смог бы ответить. Вот так.
– На словах-то любой умён. А попробуй-ка на деле, – пробурчал Арнас, опять закипая.
Шаман вздохнул.
– Молод ты и горяч, а потому не заглядываешь вдаль. Невдомёк тебе, что пока на стадо точат зубы две волчьи стаи, олени могут наслаждаться покоем. Но стоит одной стае прогнать другую, как для оленей наступают тяжёлые времена.
– Не проще ли нанять собак и умелого пастуха? – буркнул Арнас.
– Где ж взять такого? – вздохнул шаман. – С пастухами нынче туго. Перевелись пастухи, некому вести зырянский народ за собой.
– Я готов им стать, – пылко заявил Арнас.
– Куда тебе, молокососу!
– Я убил трёх югорских хонтуев!
– И что с того? Разве ты подорвал этим югорскую мощь? Разве отвёл угрозу от наших земель? Как бы ты ни тужился, всё равно обречён плясать под дуду чужаков – русичей или югорцев.
– Неправда. Я вёл за собой новгородцев, пока старуха-потвора не смутила их разум.
– И ты проиграл. Теперь озлобленные русичи вернутся и будут мстить нам. Где же выгода?
– Значит, надо было сидеть сложа руки?
– Иногда полезней сбить врага со следа, чем сходиться в рукопашной. Лиса никогда не бросится на охотника, но запутает его и оставит ни с чем. Так и следует поступать.
– Так ведут себя только трусы.
– Так ведут себя люди, желающие добра своим близким. Богам было угодно сделать нас слабыми. Это – не наш выбор. Мы можем смириться с ним и выживать, надеясь на снисхождение бессмертных. Быть может, когда-нибудь боги переменят нашу судьбу, и мы сами будем наводить страх на соседей. Но пока наш долг перед детьми и внуками – сохранить то, что есть, не замахиваясь на большее. Бросать вызов божественным установлениям – значит навлекать гнев вседержителей на весь народ.
Арнас посмотрел на отца, засопел сердито и, отвернувшись, обронил:
– Посмотрим ещё, чья возьмёт.
Прошёл месяц, за ним – другой, а о новгородцах не было слышно. Сородичи Арнаса шумно встретили Вороний день, радуясь первым порывам тёплого весеннего ветра. Мужчины достали из самъяхов иттармы духов-покровителей, нарядили их в новые одежды, принесли в жертву оленя. Женщины развешали по берёзам свежеиспечённые калачи, поменяли в младенческих люльках таловую стружку. Дети носились по священной роще, карабкались на деревья и играли в горелки с собаками.
Скоро до деревни дошла весть, что новгородцы зазимовали по ту сторону Камня, не отважившись идти через горы в самый разгар стужи. Это значило, что их следовало ожидать ближе к лету, когда вода освободится от плавающих льдин.
Узнав об этом, Арнас встревожился. Пророчество отца о русской мести крепко засело в его голове, не давая покоя. Он загрустил, предчувствуя беду. Образ разъярённых русичей, громящих павыл, всюду преследовал зырянина. Понимая, что сидеть сложа руки смерти подобно, он позвал соплеменников на дело – пройти опять до Камня и порубить славянские струги. Но соседи лишь смеялись в ответ.
– Эк чего удумал! А стада кто будет пасти? А на охоту ходить? Нам воевать некогда, дома дел по горло. Ты эту кашу заварил, тебе и расхлёбывать.
– Слепцы! – вопил Арнас. – Очнитесь! Подумайте о будущем. Ведь русичи, возвращаясь, разорят ваши дома и угонят стада. Неужто вы не в силах заглянуть дальше своего носа?
– А кто виноват-то в этом? Не ты ли? Кто обещал нам вернуть оленей с прибытком? И где он, этот прибыток?
– Не время злорадствовать! Мы в страшной опасности. Неужто вы не видите этого?
Но чем больше он кипятился, тем меньше слушали его люди. Арнас не мог такого снести. Он грозил, умолял, но всё было напрасно.
– Если уж так неймётся, пойди да сам поруби эти струги, – издевательски посоветовали ему.
И Арнас ушёл. Собрал припасы в дорогу, взял лук со стрелами, топор и огниво, и отправился в путь.
Снег уже начал подтаивать, весь испещрился порами. На открытых берегах сугробы превратились в мокрые слипшиеся комки, но в глубине леса наст лежал ещё прочно, укрытый от весеннего солнца развесистыми кронами пихт и елей. Земля пока не начала обнажаться, лёд на реке даже и не думал трескаться, хотя дни ощутимо удлинились, а глаза, привыкшие к зимнему сумраку, болели и слезились от яркого дневного света. По пути то и дело встречались топи: заваленные снегом, они были незаметны, и выдавали себя лишь осинами, торчавшими по бугоркам. Арнас знал: где много осин, там болото, и потому обходил эти места стороной. Густые урманы сменялись сосновым редкостоем, пологие ложбины упирались в заросшие берёзами едомы; утонувшие в снежной каше курьи рассыпались коварными буераками. Весна – самое скверное время для пешего похода. Снег ещё не сошёл, ноги проваливаются в него, мокнут, но лыжи уже бесполезны: раскисшая крупа просто прилипает к ним, не давая идти. Поэтому Арнас шёл на своих двоих, упрямо пробиваясь сквозь буреломы и сосновые боры. Несколько раз он встречал охотников, с хрустом ступавших по засыпанному хвоей насту, натыкался на рыбаков, сидевших с удочками над прорубью, здоровался с пастухами, уныло прогонявшими через соргу стада оленей. Каждого встречного Арнас выспрашивал, не видел ли он русичей. Тот же вопрос пермяк задавал и в павылах, каплями рассыпанных вдоль Печоры и Усы. Его узнавали: совсем недавно он проходил через эти деревни, возвращаясь из Югры. Теперь, встречая знакомых, он предлагал им пойти вместе, спасти Пермский край от разорения. Но людям некогда было шляться по тайге, у всех свои дела. Зырян можно было понять: ранняя весна – напряжённое время, многое нужно успеть. Однако на деле не это останавливало их – они страшились новгородского гнева. Никто ещё не становился жертвой русского набега, а потому не хотел ссориться со славянами. Арнас пытался открыть людям глаза, расписывал лютость ушкуйников, но соплеменники оставались глухи к его словам. Лишь несколько молодых парней, грезивших подобно Арнасу подвигами, согласилось пойти с ним, но их быстро приструнили старики, запретив связываться с опасным человеком. Арнасу оставалось рассчитывать лишь на себя.
Путь его был долог. Уже лопнул с грохотом и скрежетом лёд на реке, уже вода начала освобождаться от многомесячной корки, громоздя друг на друга огромные льдины, уже распустились почки на берёзах и осинах, затопив зеленью стылый лес, уже растёкся ручьями снег на проплешинах и луговинах, напитав смёрзшуюся землю водой, а зырянин всё шёл и шёл навстречу солнцу, неумолимо приближаясь к месту, где новгородцы оставили свои струги. И вот однажды, лёжа в самодельном шалаше под высокой ольхой, он вдруг услышал с реки весёлые возгласы. Встрепенувшись, быстро выполз на грязный, засыпанный чешуйками коры снег и, чуть не порезав руки о холодный наст, вскочил на ноги. Занималось утро. Жёлтое блюдце солнца только-только показалось над окоёмом, тусклое и негреющее в окружении зябкой дымки. В лесу было темно, сквозь мрак проглядывали колючие лапы ельника. Прячась за деревьями, Арнас подкрался к берегу: по реке, раздвигая немногие оставшиеся льдины, плыли семь ящероносых стругов с квадратными парусами. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – он опоздал. Новгородцы перевалили Камень и теперь спускались по Усе, наслаждаясь весенним теплом. Зырянин сцепил зубы и зашипел от досады. Не медля ни мгновения, он рванулся обратно в лес, собрал вещи и побежал по опушке, стремясь обогнать корабли. Но куда ему было тягаться с идущими по течению стругами! Новгородцы быстро обогнали Арнаса, не заметив его, и понеслись дальше. А зырянин всё бежал и бежал за ними, пока не запыхался; тогда он постоял, вытирая пот с лица, в ярости ударил кулаком по сосновому стволу и застонал от отчаяния. Что же теперь будет? О боги, что же теперь будет?
До своего павыла он добрался через семь дней. Помогли жители деревеньки на берегу Усы, снабдившие его лодкой, иначе топать бы Арнасу целый месяц. Русичи оторвались от него на два перехода и теперь были где-то на Печоре. Арнас сошёл на берег в полуверсте от дома, спрятал лодку и дальше двинулся пешком. Он боялся, что новгородцы оставили в павыле засаду, чтобы изловить его, а потому решил сначала разведать, что там и как. Добравшись до родного села, Арнас присел на опушке и некоторое время высматривал местность. В павыле стояла тишина. Это несколько приободрило его. Он подумал, что земляки, должно быть, ушли в лес, чтобы не попасться славянам. Арнас приподнялся, короткими перебежками добрался до ближайшего сруба. Из-за угла вдруг показалась всклокоченная грязная девочка с ведром в руке. Увидев Арнаса, она замерла как вкопанная и открыла рот.
– Здравствуй, Зарни, – прошептал Арнас, узнав в ней соседскую дочку. – Где твои родители?
– Отца злые люди убили, – проговорила он. – А маму… – Девочка опустила лицо и заплакала.
– А где сейчас эти злые люди?
– Уплыли на заход солнца.
– Остался здесь кто живой?
Девочка закивала.
– Йиркап жив. Дядя Арво. Старый Биур…
– А пам? – спросил Арнас с замиранием сердца.
Девочка замотала головой.
– Его колом проткнули. Прямо сюда, – она показала на грудь. – Он их ругать начал, грозить, они и проткнули. А потом выкопали яму вон там, – она показала на священный участок, – и закидали камнями. А все самъяхи порушили. И о тебе тоже спрашивали…
Пермяк слушал её, едва сдерживая слёзы. Вот чем обернулась его жажда славы и подвигов! Он погубил свою деревню и свой род. Прав был отец, призывая его одуматься. Он не послушал его, и теперь будет вечно расплачиваться за легкомыслие.
Арнас пошёл по улице, растерянно обозревая разгром, учинённый новгородцами. Дома были порушены, хлева сожжены, тут и там валялась убитая скотина, из которой торчали стрелы – видно, русичи развлекались стрельбой из луков. Из каких-то ям, заваленных обгорелыми обломками, вылезали люди в замызганном тряпье. Они смотрели на Арнаса враждебно, один из них проскрипел:
– Ну что, вернулся? Полюбуйся на дело рук своих.
Арнас не ответил. Стыд душил его. Что он мог сказать этим людям? Чем помочь им?
– Зарни, покажи мне могилу отца, – попросил он девочку.
Та кивнула и повела его на священный участок. Миновав несколько поваленных и разбитых самъяхов, они подступили к невысокому холмику из камней и дёрна.
– Вот здесь он лежит, – сказала девочка.
Арнас долго стоял над могилой, представляя, как русичи терзали шамана, а потом забрасывали яму булыжниками. Где-то здесь Буслай измывался над отцом. Кровь прилила к лицу Арнаса. Он сжал кулаки и, проскрежетав зубами, произнёс:
– Я отомщу за тебя, отец. Обязательно отомщу.
Затем повернулся, опустил голову и побрёл обратно в деревню.
– Что, доволен? – со злобой кричали ему земляки. – Посмотри, что ты натворил. Как теперь мы будем жить?
– Вы сами виноваты, – процедил Арнас. – Я призывал вас идти за русскими стругами, вы не послушали.
– Почему же ты сам их не спалил? Что помешало тебе?
– Я не успел. Русь добралась до них раньше.
– Тогда почему ты винишь нас? Разве ты опередил бы новгородцев, если бы с тобой пошёл кто-то ещё?
Арнас понурился. Они были правы.
– Могу сказать вам только одно, – промолвил он. – Те, кто сотворил это, получат по заслугам. Никто не уйдёт от возмездия.
– Как же ты собираешься отомстить им? Приведёшь югорцев? – издевательски вопросил один из стариков.
– Нет. Я пожгу дома руси и убью всех, кто причинил вам зло.
– Иди прочь от нас, – закричали ему. – Одну беду ты уже принёс. Хочешь накликать другую?
Кто-то швырнул в него ком грязи. По одежде расплылся коричневый след. Пермяк хищно обернулся, сверкнул глазами. Сородичи в страхе отшатнулись.
– Я понимаю свою вину, – сказал он. – Завтра же я покину вас. Не знаю, вернусь ли, но клятву свою я сдержу. Ни один из мерзавцев не уйдёт от моей мести.
Он вздохнул и зашагал обратно к лодке. Нужно было перегнать её ближе к деревне. А потом выспаться как следует. Ему предстоял долгий путь…
Глава четырнадцатая
Всего-то восемь десятков ратников вывел Буслай из страшной Югры. Восемь десятков измученных, обозлённых людей, не чаявших уже вырваться из цепких лап закаменных богов. Они плыли вниз по Выми и Вычегде, всё дальше от ледяного края, всё ближе к родной земле. Весна раскрывала пред ними свои объятья: опушила листвой берёзы, растопила снежные махры на ветвях, усыпала белым цветом багульник. Солнце, выкатываясь из-за гор, окутывало новгородцев долгожданным теплом, согревая их окоченевшие души. Вечером оно тонуло в частоколе почернелых деревьев, подмигивало багровым глазом, словно твердило: "Скоро, скоро вы будете дома". Дома-то дома, но что ждёт их там? Как объяснить землякам неудачу похода? А спрос их ждёт строгий! Шутка ли – ни одного боярина не вернулось из Югры, ни одного житого человека; даже воеводу – и того потеряли. Когда такое бывало? Привезли бы хабар – глядишь, замолили бы грех, но и того не было! Кому теперь в ноги кланяться, чтоб охранил, спас, уберёг от расплаты? Крепко пришлось подумать Буслаю. А придумав, собрал людей.
– Бояр да купцов нам не вернуть, – сказал он. – Им всё едино, что молвить о них станут, а Бог разберётся, кто пред Ним грешен, а кто – нет.
– Верно! – откликнулось войско.
– Всему виной измена вятших, – объявил Буслай. – Посеяли меж нами раздор и войско погубили. Согласны?
– Так и было, сотник.
– Ну и добро.
Так и условились – всё валить на бояр да купцов.
Как нашли виноватых – душа просветлела. Будто отпущение получили. Всё стало понятно и просто: овладели вятшими югорские духи, заставили совершать злое – за то и поплатились. Поступили с ними по свойски, как умели.