На следующий день они набрели на заимку. Бревенчатый сруб, прикрытый сверху лапником, глядел на заледенелый урман низкой дверью, к которой вела расчищенная от снега тропинка. По сторонам тропинки высились сугробы в человеческий рост, чуть поодаль торчала чемья на высоких сваях, внутри которой виднелись сомкнутые ступни деревянной фигурки в цветастых одеждах. Заимку окружала прогалина, с одной стороны которой торчал крохотный дощатый домик, какие ставят над источниками, чтобы не замело в пургу, а с другой трепетала на ветру молоденькая сосенка, вся усеянная яркими ленточками и костяными подвесками в виде зверей и божков. За сосной, шагах в пяти, начинался корявый сухостой, окружавший прогалину со всех сторон и отчаянно скрипевший на ветру. Место было, что и говорить, мрачноватое. Странно, что кто-то поселился здесь. Не иначе, привлекали чем-то эти леса югорцев: то ли охотничьими угодьями, то ли хорошей рыбалкой. Новгородцы растеклись по поляне, проверили, нет ли засады, передние подступили к дому и, не сумев с первого раза открыть дверь, забарабанили по ней что есть силы.
– А ну отворяй! Сейчас разнесём твою хибару по брёвнышку.
Дверь открылась, изнутри показалась перепуганная бабка в меховой безрукавке и шерстяном платке на голове. Она что-то залопотала по-югорски, ушкуйники, не слушая, отодвинули её в сторону и, подняв Буслая, внесли его в дом. Положив сотника на топчан, обступили горевший чувал и жадно потянули к нему озябшие руки. Бабка что-то возмущённо заголосила, не закрывая двери, на неё не обращали внимания.
Вслед за ратниками в избу втиснулся и Арнас. Послушав старухины причитанья, он хмуро сказал ей по-югорски:
– Не вой, карга, лучше займись человеком. Видишь, раненый он.
Бабка изумлённо уставилась на него, прикрыла дверь.
– Зырянин, что ль? – пробурчала она, отходя к сотнику.
– Зырянин, – подтвердил Арнас.
– Русичам служишь?
– Служу.
– Верно говорят, что вы, зыряне, у новгородцев в узде ходите.
– Это уж не твоего ума дело. – Пермяк снял шапку, мысленно сотворил заклинание медвежьему черепу, что лежал на полке возле стены.
– Плох ваш человек, – произнесла бабка, прислушиваясь к биению Буслаева сердца.
– Это мы и без тебя знаем. Выходить его сможешь?
– Это уж как духи распорядятся. Захотят – и отымут душу, а захотят – на ноги поставят.
Арнас подступил к ней вплотную, сжал корявыми пальцами старушечье плечо.
– Ты – ведунья, да? Знахарка? Русичи местных шаманов не жалуют. Как увидят – сразу голову с плеч. Соображаешь?
– Ладно грозить-то. Сделаю, что могу. – Бабка окинула взглядом свою избёнку и добавила, повысив голос: – А этим скажи, чтоб выметались. Ишь, поналезли. Будто им тут мёдом намазано.
Арнас повернулся к ушкуйникам:
– Выйти все. Мешать лечить.
– Ты нам тут не указывай, – огрызнулся один из ратников. – Чай не боярин.
– Буслай умирать, если не выйти, – терпеливо разъяснил зырянин. – Много людей – плохо. Дышать трудно. Усохнуть совсем.
– Ну да, нашёл лопухов. Мы выйдем, а кикимора эта уморит нашего сотника. Пущай уж так лечит.
– Плохо, очень плохо! Буслай – совсем больной. Надо выйти.
– А ты спроси наперёд бабку эту, ворожить она станет ли? Ежели околдует сотника, живём её в землю закопаем. Пускай знает.
Арнас перевёл знахарке слова ушкуйника, многозначительно добавив:
– Они не шутят. Так и сделают.
– Пускай не тревожатся. Вылечу я ихнего предводителя, – мрачно откликнулась бабка.
Русичи вышли на мороз, Арнас проследовал за ними.
– Нада идти к Ядрей, – сказал он.
– Ты что, умом тронулся? Мы сотника не бросим.
– Ядрей слаб, ой как слаб. Нада идти.
– Ты о воеводе не тревожься. Он ещё на наших поминках погуляет.
– Плохо говорить! Ядрей нада помочь. Один – слаб. Без нас – умереть!
– Вот иди и помогай. А мы покуда здеся подождём.
– Плохо, плохо! – пытался уломать их Арнас. – Ядрей слаб. Нада помочь. А здеса сторожу оставить.
– Сам иди, поганец, – ответили ему. – Без тебя разберёмся.
Зырянин удручённо умолк. Как же досадно ему было! Почти достичь цели – и оступиться на пороге победы. Оставалось-то всего ничего: обвести вокруг пальца пару мелких князьков, и считай – полдела сделано. Унху был обречён. Через месяц-другой он бы приполз на брюхе молить о пощаде. Но нет, надо было прилететь этой проклятой стреле, чтобы смешать все замыслы. Арнас был вне себя. Не иначе, югорские боги беду принесли. Демоны косоротые, нигде спасенья от них нет. Может, правильно делал русский шаман, куроча идолов? По другому ведь с ними нельзя. Только так – крушить до основания, чтоб даже корней не осталось. Арнас пребывал в предчувствии беды.
Утлый челн нёс Буслая по реке, прямо вслед уходящему солнцу. Вёсел не было – река сама влекла его, обтекая чёрными как дёготь волнами остроносую лодчонку. Над каменистыми берегами клубился дым, слышался отдалённый рокот, точно где-то впереди низвергался водопад. Буслай втянул носом воздух и поморщился: пахло прокалённой землёй, гниющим мясом и протухшей водой. "Что за отвратное место?" – подумал он, но тут же сообразил: Кащеево царство, подземный мир, куда попадают души грешников. При мысли об этом Буслай содрогнулся. Неужто он уже покойник? Так рано… Остались в прошлом сражения и грабежи, почёт и довольство. Теперь его ждало лишь прозябание. Буслай не тешил себя надеждами, он знал, что в своей жизни грешил, и грешил немало, а потому не был удивлён, оказавшись в аду.
Смоляные воды реки вдруг раздвинулись, и оттуда поднялась голова старика, вся облепленная водорослями.
– Не встречал ли ящера, человече? – спросил он.
– Кого? – оторопел Буслай.
– Ящера.
– Нет.
– Жаль. – Старик смерил ушкуйника взглядом, спросил: – Ратник, что ль?
– Ратник.
– А иди ты ко мне на службу, ратник. Мне такие нужны. Осыплю тебя золотом, серебром и дорогими самоцветами. Дочь выдам замуж! Хочешь?
– А ты кто таков? – спросил сотник.
– Владыка вод морских.
– Это который? Тот, что Содко Сытинича посулами соблазнял?
– Было дело, – признал старик.
– А мне от тебя ничего не надо. Я на гуслях играть не умею, веселить тебя не могу.
– А мне сейчас и не до веселья. Был бы воин добрый, об остальном сговоримся.
– Что ж у тебя, воев нет?
Старик положил чешуйчатую руку на край челна, внимательно поглядел на Буслая.
– Грядет битва, – промолвил он. – Большая битва со злом. Мы, древние миродержцы, сойдёмся в сече с алчным и хищным богом, вторгшимся в наш мир. Он пришёл отнять у нас людские души и покорить сотворённую нами красоту, и потому мы, владыки земли, воды и небес, поклялись уничтожить его. Но бог этот могуч, а наши силы не беспредельны. Каждый вой на вес золота.
– Эвона как! – протянул сотник. – И кто же ваш враг?
– Молодой и сильный демон, – водяной растянул сиреневые губы в злобной ухмылке, обнаружив полное отсутствие зубов. – Мы зовём его Чернобогом, хотя у него много имён: Христос, Аллах, Яхве…
– Что мне за дело до вашей грызни? – отмахнулся Буслай. – Уже и помереть спокойно не дадут. Везде достанут…
– Что же, не поможешь нам?
– Отчего ж? Помогу. Только и ты мне помоги, вызволи отсюда. А уж я в долгу не останусь, спроважу к тебе десяток-другой воев. – Буслай усмехнулся. – И требы класть буду, не пожалеешь.
Водяной глянул на него внимательно и вдруг выпростал из воды чешуйчатую лапищу, провёл острым когтем по спине пониже шеи. Боли не было, но всё тело Буслая наполнилось холодом.
– Это тебе отметина, чтоб не забывал своей клятвы, – промолвил владыка вод морских. – Вызволю я тебя. Но помни – отступишь от меня, горько пожалеешь!
Он отпустил борт челна и, подцепив его за днище, повлёк к берегу. Не доплывая шагов десяти до земли, остановился, произнёс непонятные слова. Из клубящегося дыма вышел маленький бородатый человечек с бельмами вместо глаз, в полушубке и меховой шапке с бубенчиками.
– Зачем звал? – недовольно спросил он водяного.
– Видишь человека? – указал тот на сотника. – Вернуть его надо в средний мир.
– Трудное дело, – почесал бородёнку карлик. – Кащей так просто не отпустит.
– Кащея я уломаю, – заверил его морской владыка.
– А если не уломаешь? Госпоже с ним ссориться не с руки. Сам знаешь, какие нынче времена.
– Ты болтать будешь или дело делать? – рассердился водяной. – Бери его и веди к госпоже. Не то трезубцем приложу.
– Ладно, не гневайся. Мне ошибаться нельзя. Чуть что – и на остров, Кащееву смерть сторожить. А там – сам знаешь, хорошего мало…
– Не причитай – не разжалобишь. Знаю я, сколько вы, чудины белоглазые, с людей за вход в ирий дерёте.
– Нам тоже жить на что-то надо, – пробурчал человечек. Он наставил на Буслая растопыренную ладонь, забормотал на неизвестном языке, и вдруг пелена застлала глаза сотника. Он завращал зрачками, задёргал головой, но морок не проходил. "Что же это? – подумал он. – Матушка-Богородица, пронеси!". Тело его задрожало как в лихорадке, на лбу выступил пот; Буслай что есть силы вцепился в борта лодки, но она вдруг качнулась, и он опрокинулся на спину. До уха его долетали чьи-то голоса, слышалось: "Держать! Не отпускать!", в нос ударили сладковатые запахи, а живот вдруг вспучился тошнотой и пошёл, пошёл извергать через глотку что-то тягуче-противное и липкое. Наконец, жар отпустило, пелена начала растворяться, и Буслай узрел перед собой мерцающую позолотой фигуру беременной женщины со стянутой в узел причёской. "Золотая баба", – мелькнуло в голове. Он протянул к фигуре руку, захрипел от вожделения, но какая-то сила бросила его обратно. "Не отпускать!" – требовательно повторял голос. Наконец, пелена растворилась окончательно, и вместо золотой бабы обнаружилась пузатая старуха с всклокоченными волосами, державшая в руках бубен и колотушку. Пересёкшись взглядом с Буслаем, она осклабилась щербатым ртом и что-то произнесла по-югорски. Мгновение спустя кто-то перевёл её слова:
– Очухаться?
Голос был знаком. Сотник скосил глаза на Арнаса. Тот держал его за ноги и вглядывался в лицо.
– Отпусти. Пошто вцепился? – недовольно произнёс Буслай.
Он опять дёрнулся, но руки его тоже кто-то держал, прижав к ворсистой шкуре. Ушкуйник задрал голову: позади стоял Лешак – молодой ратник неимоверной силищи, за тугодумие прозванный Неспехом.
– Вы что это затеяли, братцы?
Лешак смотрел на него безумными глазами и не отвечал.
– Что затеяли говорю? – спросил Буслай, повысив голос.
– Опять чревом молвишь, сотник? – выдавил, наконец, Лешак.
– Что? Я вот тебя сейчас! – Буслай дёрнул руки, но ратник продолжал держать его. – А ну отпусти! Я те не короб с гривнами, что меня тискать.
Вой перевёл вопросительный взгляд на знахарку. Та что-то произнесла, отойдя в угол и отложив бубен с колотушкой. Арнас перевёл:
– Отпустить.
Лешак расцепил захваты. Буслай, скрипнув суставами, положил онемевшие руки вдоль боков. Голова у него закружилась, в грудь словно воткнули кол. Он захрипел, с трудом вдыхая и выдыхая спёртый воздух.
– Хорошо, хорошо, – закивал, улыбаясь, пермяк. – Здоровый быть. Скоро-скоро.
– Долго я уже валяюсь? – спросил Буслай.
– Да второй только день, – ответил Неспех. – Она вон, – показал он на бабку, – лечить тебя взялась. По-своему, по-чудински. А я, значит, руки держал, чтоб ты не брыкался. Чуть избу не разнёс всю.
– Где мы? В стане нашем?
– В стане. Только в другом. Не в том, который Ядрей поставил. До него отсюда, говорят, один переход.
– А река какая есть в околице?
– Да тут почитай одни реки. Куда ни плюнь, одна вода. Комарья, должно, летом – страсть.
– Так ты передай ребятам, чтоб водяному оленя отдали.
– Чего? – не понял ратник.
– Оленя надо водяному отдать, не то рассердится. Сон у меня был. Вещий. – Буслай говорил тихо, с запинками, рожая каждое слово.
– Ладно, передам, – кивнул Неспех.
Сотник вновь поглядел на зырянина.
– Ну а ты чего в ноги вцепился? Понравились никак?
Арнас отпустил Буслаевы лодыжки, улыбнулся.
– Тяжёлый был. Плохой. Теперь хороший. Здоровый.
– Пожрать что-нибудь дайте, – попросил Буслай. – Брюхо сводит.
Оленя, разукрашенного ленточками и бубенцами, подвели к пологому берегу реки. Во льду была вырублена прорубь, к которой вела узкая тропинка, пробитая в снегу. Ушкуйники цепочкой выстроились на мёрзлой земле, сотник, держа под уздцы оленя, окинул их взглядом.
– Я – не потворник, – сказал он. – Заговоров не знаю, а потому скажу как умею. Отдаю этого зверя владыке морей, рек и окиянов, чтобы возвеселился он в своих чертогах и помогал бы нам во всём, что только ни задумаем. – Сотник был ещё слаб, говорил негромко, слегка покачиваясь под порывами ветра. По реке бежала позёмка, из-под снега застывшей накипью торчали прибрежные валуны, деревья лениво шевелили голыми ветками, изнемогая от мороза. Кроны пятнали голубое небо ветвями, словно пауки чёрными лапами. Окоём резко очерчивал верх и низ, крышкой накрывая огромное блюдо земли. Ратники громко сопели, окутывая немытые бороды паром, переминались с ноги на ногу, хрустели снегом. Чуть поодаль из-за деревьев выглядывала бабка-югорка. Её не прогоняли – пусть смотрит, если хочет. Шагах в тридцати от неё, тоже за спинами ратников, стоял зырянин. Ёжась от холода, он покашливал в бородёнку и тёр плечи рукавицам.
– Ну что, хлопцы, подмогнёте? – спросил Буслай воев.
Те переглянулись, из неровной цепочки вышел могучий вой в тулупе, с коричневой бородищей, закрывавшей пол-лица. Это был Нечай Сатана, и приходился он Буслаю то ли дальним родичем, то ли земляком. Обернувшись к остальным, Нечай прогудел:
– Подвесть бы надо. Подержать.
За ним следом двинулись Неспех и ещё один ушкуйник, постарше да пожиже, именем Упырь Дырявый. Все трое подошли к оленю, приняли из рук сотника уздечку и повели зверя к проруби. Олень то и дело норовил шлёпнуться брюхом на скользкий лёд, воям приходилось вести его медленно, время от времени дёргая за уздечку, чтобы удержать равновесие. Бородач шёл сбоку, на ходу задирая подол тулупа и вынимая из правого сапога нож. Буслай плёлся последним, положив ладонь на круп животному.
Оленя осторожно подвели к краю проруби, потянули вниз, опуская на колени. Ветер трепал ленточки в гриве, тонко позвякивал бубенчиками. Буслай обошёл зверя, положил ладонь на плечо Лешака. Нечай проверил пальцем остроту ножа, вопросительно взглянул на сотника.
– Резать, что ль?
– Погодь, – сотник поднял ладонь, подумал, вздохнул. – Ладно, братцы, – сказал он, повернувшись к отряду. – Надо водяного ублажить, иначе худо всем будет. Согласны?
Вои снова начали переглядываться, что-то бубнить под нос.
– Знамо дело, – неуверенно сказал кто-то.
– Ну раз так, то режь, – подытожил Буслай.
Бородач склонился над оленем, левой рукой приподнял ему морду, а правой полоснул ножом по горлу. Зверь встрепенулся, фыркнул, пытаясь взбрыкнуть, толкнул лбом бородача, но тут же осел, скребя копытами по льду, и начал заваливаться на бок. Кровь тонкой струйкой полилась в прорубь, забрызгала алыми пятнышками белый пух вокруг. Троица ушкуйников обошла оленя сзади и, упершись в его круп, общим усилием столкнула в воду. Он ушёл на глубину без всплеска, словно провалился в масло.
– Ну вот теперича лукавый нам не страшен, – с удовлетворением произнёс Буслай.
Схватившись за плечо Нечая, он медленно направился к берегу. Ушкуйники крестились, многие шептали молитву и творили заклятье против злых духов. Бабка что-то громко лопотала, показывая в сторону своей хижины.
– Чего растрезвонилась? – недружелюбно спросил её один из ратников.
– Говорит – нада богам кланяться, – перевёл Арнас, подойдя поближе. – Они помочь. А то господин-река жертва не взять.
– Ежели надо, то и поклонимся, – сказал Буслай. – Айда все на капище.
Ушкуйники, не споря, потянулись за бабкой. В самом деле, почему бы не поклониться? Богов надо уважать, иначе удачи не будет. Знахарка прыгала меж сугробов, повизгивала, взмахивала руками. Поплутав немного по замёрзшему лесу, вывела русичей на большую поляну, в середине которой росла раскидистая лиственница, а по окружности выстроились деревянные идолы. Новгородцы ошарашено замерли, не в силах понять, как не наткнулись они на эту поляну раньше. Арнас тоже удивился, мгновенно смекнув, что карга не так проста. Потвора обернулась к ушкуйникам, показала на подножие лиственницы:
– Навалите хвороста и разожгите костёр.
Арнас перевёл её слова. Вои недоверчиво покосились на Буслая, тот развёл руками:
– Чего уставились? Делайте как она сказала.
Ну, коли сотник говорит… Пришлось всем тащиться в лес за хворостом. Шаманка поманила за собой Буслая, повела его к своей избушке. Арнас увязался было следом, но старуха топнула ногой:
– Ты не нужен. Оставайся здесь.
Пермяк отстал, взволнованный. Видел он – нехорошее что-то готовится. Но что именно? Вроде и правильно поступали русичи, спеша воздать хвалу местным духам, вроде и все так делают, приходя в чужой край, а не отпускала Арнаса неясная тревога. Чуял он – не закончится добром сие действо. Замыслила что-то бабка-шаманка, обмануть задумала легковерных новгородцев. Неспроста, видать, попалась им эта заимка, ой неспроста. Не иначе, югорские боги так устроили, чтобы сотник попался в руки таёжной знахарке, и одним духам ведомо, что вложила она в него, пока стучала колотушкой по бубну и бормотала заклинания.
Скоро посреди поляны заполыхало пламя. Языки его лизали нижние ветви лиственницы, серый дым гулял меж игольчатых лап. Снег возле костра растаял, обнажив чёрную землю, искры, падая на сугробы, прожигали в них крохотные лазы. Вои, сгрудившись вокруг огня, хмуро обсуждали, что будет дальше.
– Что-то ворожея долго не идёт, – слышалось в толпе. – Может, сходить за ней?
– Ага, сходишь ты. А там – сотник. Он тебе так отвесит – костей не соберёшь.
– Да может, одурманила она его? На то ведь и ворожея.
– Ежели одурманила, тогда мы старуху живьём к дереву приколотим. Или в хибаре спалим.
– Да как ты её спалишь? Она птицей сизокрылой обернётся и улетит.
– Тогда из лука подстрелим. Против чародейства завсегда у нас средство найдётся.
– Да ты хоть знаешь, где мы сейчас? Не было ведь этой поляны. А теперича есть. Может, наваждение это?