– И нет тебе иного счастья, кроме как сердечную свою думу воротить, – говорила старуха, и Светловой слушал, как голос своей собственной души, несущий единственную правду. – Молодая девица бросила тебя, ушла к другому, к тому, кто сильнее. Не любят девицы, когда в облака смотрят да вздыхают так, что березы колыхаются! Пока ты вздыхал, ворог твой бился – вот и отбил удачу! Была у тебя и другая советчица – верила она, что во всяком человеке зверь сильнее света, что даже в Яриле сущем и то зверь победит. – Старуха хитро подмигнула Светловою и захихикала. – Вот на зверя она и нарвалась, и растерзал ее зверь, так что на костер едва кости собрали. Да тебя пожалела Хозяйка Подземной Воды – ко мне привела.
Хозяйка Подземной Воды! Разум Светловоя уже находился в плену чар, как была в плену его душа с тех пор, как он отбросил земные мечты ради небесных, ради Лели-Весны. Но все же он понял, о ком идет речь. Хозяйка Подземной Воды – Вела! Она, ее черные глаза-бездны провожали его на всем пути. Она мудра, нет таких дорог, которых не знает подруга Велеса. Она приведет…
– Пойдем! – Старуха поднялась с лавки и оторвала нитку, не выпуская из рук веретено. – Я тебе твою дорогу укажу. Подними вот!
Концом веретена старуха указала на пол, и Светловой увидел там крышку подпола. Ухватившись за ржавое железное кольцо, он без труда поднял крышку и увидел черноту – ни ступенек, ни хоть бревна с зарубками.
– Пусти-ка. – Хозяйка обошла его, проворно села на край подземного лаза, взмахнула веретеном и ловко спрыгнула вниз. Чернота поглотила ее, но тут же раздался бодрый голос: – Прыгай, голубчик, за бабкой, не бойся!
Судя по звуку голоса, подпол был неглубок, и Светловой без боязни прыгнул. Однако падать пришлось дольше, чем он рассчитывал, и полет в пустоте облил его ужасом. Но тут же ноги ударились о землю, а рядом зашевелилась старуха. В темноте она отчего-то казалась больше ростом.
– Пойдем, голубчик, теперь недалеко! – сказала она, и голос ее подбодрил Светловоя.
У него и в самом деле было такое чувство, что дорога длиною в целый год подходит к концу и цель его близка. Как раз сейчас, когда он перестал верить в это…
Следом за старухой Светловой пошел вперед. Своей вожатой он почти не видел, только по шороху, по неясному ощущению движения замечал, что она еще здесь. Вокруг царила полная темнота; первые несколько шагов Светловой сделал с удивлением, не понимая, каким образом у такой крошечной избушки может оказаться такой просторный подпол, но потом понял, что отсюда прорыт лаз, и перестал удивляться. Лаз оказался странным, нельзя не признать: в нем не замечалось признаков деревянного сруба, которыми одевают подземные ходы, чтобы земля не осыпалась и воды не губили дело человеческих рук. Но и была ли вокруг него открытая земля, он тоже не мог определить. Его окружали тьма и пустота, но не тьма полупрозрачная, позволявшая угадывать старуху, а пустота тесная, душная и давящая. Как ни старался Светловой взять в себя в руки, ему не удавалось прогнать чувство тоски и обреченности. Даже образ Лели, столько долгих месяцев придававший ему сил, сейчас побледнел и отдалился, словно светлая богиня весны боялась войти сюда.
Старуха время от времени принималась что-то бормотать, возясь со своим веретеном. До слуха Светловоя долетали обрывки заговоров.
Вяжу узлы крепкие,
Три узла вяжу трижды,
Чтобы не рвались, не мялись,
Вовек не развязались… -
с трудом различал Светловой и не мог понять, то ли старуха ворожит о дороге, то ли отводит путь неведомых злыдней.
Собери по городам и огнищам,
Собери по лесам и болотам,
Собери по рекам и по морю,
Со всей рыбы и птицы,
Со всякого лесного зверя,
Со всякого человека… -
бормотала старуха, собирая неизвестно что и неизвестно зачем.
Но Светловой почти не обращал на нее внимания: он уже привык, что дорога его судьбы идет через такие вот подземелья, темные и непонятные. И спасибо тем, кто хоть изредка брался указать ему дорогу!
– Пришли, голубь мой! – вдруг сказала старуха и повернулась.
Светловой поднял голову. Темное подземелье исчезло – он увидел себя в избе, где в очаге тлел огонь, а по сторонам виднелись лавки со спящими людьми. Возле самого очага лежала женщина с непокрытой головой, толстая блестящая коса обвивала белую руку. Помня, что сейчас ночь, Светловой не удивился темноте и тишине. Удивил его только один предмет, сразу бросившийся в глаза: круглый камень, похожий на каравай в два локтя высотой. Он был покрыт белым вышитым полотном, а на вершине его стояла большая глиняная чаша с тремя маленькими округлыми ручками над широким горлом.
– Вот она! – Старуха показала ему на чашу. – Это и есть Чаша Судеб.
Светловой сделал шаг к очагу, не веря. Чаша Судеб сначала поразила его своей простотой: только глина, даже без особой росписи. Только над горлом алели какие-то знаки… Он вгляделся, и роспись вдруг засветилась густым красным светом. Светловой без труда различил знак месяца березеня* – простенький рисунок древней двузубой сохи в окружении волнистых полосок весенней воды. Сейчас идет березень, потому чаша и показывает его. Из чаши на него смотрела темная пустота.
– Возьми ее, – чуть слышно скрипнула старуха у него за спиной.
– Но как же я ее возьму? – Светловой с сомнением взглянул на чашу, такую большую, что один человек едва ли сумел бы удержать ее.
Старуха неслышно подошла к нему, протянула руки, шепнула что-то – и Светловой увидел на месте большой чаши маленькую, не больше двух сложенных ладоней. Только узор вокруг горла со светящимся знаком березеня говорил о том, что она та же самая.
– Бери, – шепнула старуха.
Светловой осторожно поднял чашу с камня. Белое полотно почему-то потянулось за ней, и он взял его тоже, завернул в него свою добычу – так оказалось даже удобнее. Старуха тихо хмыкнула, но ничего не сказала. Повернувшись, она нырнула куда-то в стену, и Светловой увидел в бревенчатой стене черный проход. Это была не дверь, даже не пролом: просто края бревен истаивали, открывая черноту. И в эту черноту, уже знакомую, Светловой шагнул следом за старухой.
Бережно держа чашу, завернутую в полотно, он выбрался из подземного лаза снова в избушку. Огонь в печи давно прогорел, погасла и лучина, только черные угольки плавали в лохани под светцом. В крошечное окошко лился серый свет. Пришло утро. Само это странное путешествие теперь казалось сном, но в руках он держал чашу, тяжелую, осязаемую.
– Что мне с ней делать? – спросил он.
Черная пустота сосуда уже казалась ему насмешкой над вором, задумавшим украсть у самой Богини-Матери счастливую судьбу.
– Иди с ней туда, где ты встречал свою любовь, – велела старуха. – Вызови ее, и она останется с тобой навсегда. И еще одно средство я тебе дам. Поди-ка сюда.
Старуха взяла с очага уголек и приблизилась к Светловою.
– Подай руку.
Он протянул ей правую руку, левой бережно прижимая к груди свою добычу.
– Даю тебе силу Тени, силу За-Левым-Плечом-Стоящего! – забормотала старуха и провела на руке Светловоя одну прямую черту. Кожу обожгло как огнем, хотя уголек был черным и погасшим, но Светловой терпел, не вздрогнув. – Облекаю тебя силой Чернобога, Рвущего Оковы, Разрушающего Круг…
Она провела еще две черты, и на руке Светловоя появилось нечто вроде рисунка птичьей лапы с тремя пальцами – реза Чернобог*, она же – перевернутая реза Мир. Он не осознавал, а лишь чувствовал, каким образом ему поможет знак божества, вечно стремящегося разрушить обустроенный и упорядоченный Белобогом* мир, в котором для каждого отведено строго определенное место и время. Сейчас он видел в этой резе волшебный ключ, который разомкнет круг неудобного, враждебного его мечте порядка, при котором он оторван от своей единственной и драгоценной любви. Этот ключ, вложенный в его руку, сам вложит в нее силу разрушить этот неумолимый и жестокий порядок, вырвет его Весну из круга уходов и возвращений, позволит ей быть с ним всегда, всегда…
– Ступай теперь домой! – сказала Светловою старуха. Ее оживление куда-то пропало, теперь она двигалась вяло, говорила медленно, взгляд ее потускнел. – Доедешь, ничего. Да помни: позови ее там, где встречал, не раньше!
Светловой поклонился на прощание и вышел. А старуха села на лавку, бессмысленно глядя перед собой, потом бессильно привалилась к стене и уже не слышала мягкого топота копыт по подмерзшей земле. Так ее и нашли на другой день двое подростков Листопадников, пришедших со съестными припасами для ведуньи. Старуха умерла, не назвав преемника; ее изношенное тело не выдержало вселения Велы, для которой оно стало последним воплощением на пути Светловоя.
* * *
Начинался месяц травень*, девушки по всем говорлинским землям вышивали себе новые рубашки, готовясь к Ярилиным празднествам веселого месяца кресеня*. Только в Славене было пасмурно: исчезновение княжича показалось всем таким дурным предзнаменованием, что никто не решался дразнить судьбу улыбками. В посаде еще звучали вопли по ратникам, не вернувшимся из дрёмического похода, но даже вдовы скорее жалели князя Велемога, чем осуждали. Он потерял единственного сына, но зато сделал то, ради чего отправлялся, – освободил княжну Даровану и привез ее в Славен. Жалея князя и не находя другого способа ему помочь, Дарована через силу все же подтвердила славенским старейшинам, что Держимир дрёмический похитил ее и держал у себя, а Велемог освободил. "Так для чего ж невеста, когда нет жениха?" – качали головами старейшины.
Послав вести князю Скородуму, сотник Рьян без устали уговаривал княжну отправиться домой. Не знать ему покоя, пока она не окажется снова в Глиногоре, под защитой отца и в полной безопасности! Но Дарована медлила с отъездом: она не могла покинуть Велемога и Жизнеславу в таком горе.
Княгиня уже было совсем поправилась, но потеря сына снова уложила ее в постель. Не в пример мужу, она не верила, что Светловой мертв, ждала вестей о нем с такой непоколебимой верой, что и Дарована не могла ей не поддаться. Неделя проходила за неделей, а она все жила в Славене, не имея других дел, кроме бесед с княгиней.
И вот однажды он вернулся. Просто, как случайный путник, въехал в ворота детинца, и за ним бежала толпа посадских жителей, не верящих своим глазам. Люди толкали друг друга, кто причитал, кто призывал богов, кто плакал от радости. Но иные не спешили веселиться. Княжич воротился непохожим на себя: прежде приветливый, теперь он сделался молчалив и ко всему равнодушен, не глядел по сторонам, рассеянными кивками отвечал на поклоны старых знакомых и не изъявлял никакой радости, что снова дома.
Дарована вышла в верхние сени, как вдруг навстречу ей по лестнице с громким топотом взлетел отрок и чуть не сбил княжну с ног. Глаза у него были совершенно безумные, рот открыт – настолько его распирала новость.
– Княжич вернулся! – гаркнул он, от потрясения забыв поклониться.
Не раздумывая, Дарована зажала ему рот: княгиня только что заснула, и будить ее подобной вестью не годится, и не важно, правда ли это. Такая суровая встреча отрезвила отрока: когда ему дали говорить, он почтительно поклонился и зашептал, кося глазами вниз, в нижние сени:
– Княжич Светловой приехал! Вот-вот здесь будет! Только он чудной какой-то! Ни на кого не глядит, слова не скажет!
– Сиди здесь, молчи и никого не пускай! – распорядилась Дарована, указывая ему на дверь княгининой горницы.
Он неожиданной вести у нее сильно забилось сердце, но Дарована сама не знала, рада она или нет. Для утешения Велемога и Жизнеславы она как-то пообещала, что выйдет за Светловоя, если каким-то чудом он окажется жив. Его возвращение само по себе ее не слишком потрясло: она ведь не видела его мертвым, а рассеяние конницы, которое она наблюдала с холма, оставляло ему немало надежд остаться живым.
Гул и топот внизу все приближались. Подхватив подол, Дарована поспешила вниз и успела как раз занять место на краю скамьи возле княжеского стола, где сидел бледный и осунувшийся князь Велемог, когда через порог гридницы шагнул его сын.
Несомненно, это был он, хотя узнать его удалось не сразу. Не сказать, чтобы Светловой казался изнуренным и измученным, но все же он стал другим – похудел и теперь выглядел старше. Спокойный до бесчувствия, он смотрел на дом и близких равнодушно, точно ему все равно, где он и с кем. Душа, когда-то так остро воспринимавшая и красоту, и страдание мира, заснула, огонь в глазах угас.
– Князь Держимир отпустил меня, – сказал Светловой, и люди решили, что его сдержанность объясняется стыдом. – Он отпустил меня через несколько дней, я ехал вслед за вами. Он обещал отпустить и других речевинов, только потом.
– Видят боги, как я рад снова видеть тебя, сын, – негромко сказал Велемог. Невидимая рука держала его за горло: он хотел радоваться, хотел быть счастливым, видя сына живым, на что почти не надеялся, но почему-то вид Светловоя настораживал. Князь не мог отделаться от впечатления, что перед ним призрак. – Твоя мать… И я… и все наше племя молило богов… Видишь, даже твоя невеста! – Велемог поспешно обернулся к Дароване и указал на нее Светловою, как будто искал у нее помощи. – Она не покинула нас, она ждала тебя, чтобы… Чтобы теперь, когда ты вернулся, вы могли исполнить давний обет… Боги желали…
Светловой повернулся к Дароване, и она поднялась на ноги. Спокойное лицо княжича внушало ей почти ужас. Не сомневаясь, что его сглазили, она боялась даже подать ему руку. Но как можно перед людьми отступиться от данного слова?
– Сын мой! – вдруг вскрикнул голос позади него.
Княгиня Жизнеслава стояла на пороге, пряди светлых волос выбились из-под кое-как накинутого на голову платка, на бледном лице глаза казались огромными и не видели никого, кроме Светловоя.
– Я знала! Я всегда знала! – еле слышно, как будто у нее больше не было сил, пробормотала она и бросилась к сыну, словно боялась опоздать, словно какой-то вихрь грозил унести его в дальние края, на сей раз безвозвратно.
Светловой обнял мать, прижал к груди, улыбнулся. Лицо его оттаяло, у Дарованы полегчало на сердце. Люди в гриднице перевели дух.
– Должно быть, натерпелся, бедный, в полоне-то! – стало раздаваться по сторонам неясное бормотание. – Да и по дороге… И не диво, что устал! Тут не до веселья…
Князь Велемог провел тыльной стороной ладони по щеке. Лицо его странно кривилось, и Дарована с изумлением поняла, что он плачет, что это слезы текут по глубоким, совсем старческим морщинам возле носа, а виски его белы от седины. Сердце Дарованы перевернулось от этого зрелища. Так не должно быть! Морена глядит в глаза племени, если князь не может удержать слез.
– Теперь боги с нами! – проговорил Велемог, и его голос тоже выдавал попытку побороть слезы. – Теперь мы будем… И свадьбу сыграем, да?
Светловой кивнул, поверх головы матери глядя на отца.
– Когда, скажи? – спросил Велемог, и никогда еще сын не слышал, чтобы у отца голос звучал так нетвердо, даже робко.
Всю жизнь, сколько он себя помнил, отец приказывал. Теперь он просил. Только новая жизнь способна побороть смерть, и главным его стремлением теперь было скорее закрепить свой едва уцелевший род в жизни.
– После Купалы, – спокойно ответил Светловой. – Как Купала пройдет, так можно и свадьбу. Или жив не буду…
Князь Велемог предпочел понять последние слова как крепкую клятву. После всего пережитого, отчаянно цепляясь за надежду на радость, он не хотел допустить даже мысли о новых несчастьях.
Дарована упорно смотрела на Светловоя и наконец встретила его взгляд. Не такие глаза она хотела бы видеть у своего будущего мужа. Но и отказаться у нее не поворачивался язык. Невозможно было нанести такой удар князю и княгине, всему племени, которое только теперь может воспрянуть духом и поверить, что на обломках прежнего боги позволят построить будущее счастье. Не таким уж легким будет это дело, но, быть может, сама Макошь предназначила для него свою питомицу? Дарована не ощущала ни малейшей любви к Светловою, но верила, что сил у нее хватит на многое.