– Я знаю, что следующий вопрос может вам показаться как бы противоречащим вашему представлению о честности, однако прошу учитывать ситуацию. Назовите ваших сообщников. Кто помог вам вынести машину из подвала?
– Никто, – не моргнув глазом сказал Баранов.
– В таком случае, объясните, каким образом ключи…
– Я их украл, – перебил Баранов. – В интернате это легче легкого. Здесь же все честные. Запирают ящики и двери больше по традиции, а за ключами вообще не следят.
– Это заявление вы делаете с осознанием своей ответственности?
– Да.
– Теперь о роли в вашей авантюре директора Эрмитажа Вишнякова Евгения Петровича.
Дима махнул рукой.
– Валяйте, – молвил он беспечно.
– Давно ли вы знакомы?
– Дней десять по здешнему счету.
– При каких обстоятельствах произошло знакомство?
– Случайно. Я хотел пожертвовать в музей монеты.
– Директор Вишняков подозревается в том, что позволил вам спрятать машину времени у него, поскольку рассчитывал на предметы материальной культуры, которые вы обещали привезти ему из прошлого. Так ли это?
– Нет, – Дима зевнул. – Во-первых, я не собирался возвращаться сюда… Это он вам рассказал – что он добровольно?
Некрасов опять выключил диктофон.
– Да.
– Соврал, – заявил Дима.
Новый щелчок кнопки – запись пошла.
– Почему же он вам содействовал?
– Я его запугал, – сообщил Баранов. – Он до сих пор меня боится, вот и наговаривает на себя. У меня есть связи… Друзья родителей живы и сейчас занимают высокие посты. Вы ведь и это проверили? Кроме того, в интернате старшеклассникам разрешают носить оружие.
– В подобной ситуации для него было бы естественно донести на вас, – усомнился Некрасов.
– А разве он этого не сделал? – удивился Дима. – Во всяком случае, согласия этого интеллигента я не спрашивал. Поступил как счел нужным. Место показалось мне надежным, вот и… Вы записываете? Это ответственное заявление.
Некрасов пожал Диме руку, поблагодарил за содействие и обещал, со своей стороны, добиваться для Баранова условного срока.
– Судимости, конечно, не избежать, это пятно на всю жизнь, – вздохнул он, – но в тюрьме вы сидеть не будете, это я устрою.
Вот так и случилось, что Баранов Вадим Алексеевич, пятнадцати лет, был отчислен из интерната и из СЮКа, судим сперва спецкомиссией, которая признала его категорически негодным для космической службы, а затем и комиссией по делам несовершеннолетних. На несколько лет он совершенно исчез из поля зрения своих одноклассников. Сюковцы проходили последние тесты перед полетом и сдавали промежуточные экзамены и нормативы, в то время как Баранов был переселен в бараки на окраину города и приписан к городскому моргу, где и проходил обязательную госслужбу.
Покровителем и наставником Баранова сделался добрый, многоопытный и сильнопоющий дядя Коля. Он приохотил Диму к разбавленному теплому спирту, преподал несколько бесценных уроков по раздобыванию закусок и ведению хозяйства в экстремальных условиях, обучил ремеслу служителя морга. Если уж говорить честно, то дядя Коля захватил Баранова в форменное рабство: Дима кормил и поил старшего товарища, стирал ему одежду, отоваривал его талоны, выстаивая огромные очереди, и делал уборку. За это дядя Коля вел с ним философские беседы, вообще передавал жизненный опыт, а также пересказывал, с собственными комментариями, прочитанное.
Настоящая беда настала после того, как срок госслужбы у Баранова вышел. Из морга его уволили почти сразу – за лень и пьянство (а заодно попросили и дядю Колю). В жилплощади отказали одновременно с увольнением, и прописка таким образом пропала. Дядя Коля, не унывая, устроился дворником и обрел пристанище на хлебах одинокой заведующей коммунальным хозяйством микрорайона. В этой новой идиллии для Баранова места не нашлось, и Дима оказался на улице.
В те дни он пил каждый день, и жизнь виделась ему сквозь плотный туман. Иногда Дима трезвел, и тогда мир делался странным: четким и сереньким, как на традиционной фотографии. Но стоило ему выпить – и возвращались цветные краски, мутно размазанные вокруг. Они скрадывали реальность и делали ее сносной.
Днем он шлялся по городу, продираясь сквозь дурман и гнилой снег, а ночевать шел на вокзал. Баранов заворачивался в свое шерстяное сюковское одеяло и отключался до пяти утра. В пять его регулярно сгоняла уборщица. Неутомимая женщина начинала свой трудовой день с того, что шлепала на пол грязную мокрую тряпку с таким расчетом, чтобы непременно задеть Диму по лицу. Он безмолвно поднимался, сворачивал одеяло, заталкивал его в пакет, пакет – в авоську, и уходил в туман и сырость.
И вот однажды из этого тумана возник неведомо как отыскавший его Вишняков. Он держался безукоризненно вежливо и упорно не обращал ни малейшего внимания ни на внешний вид Димы, ни на то прискорбное обстоятельство, что Баранов вдребезги пьян.
– Вадим Алексеевич, если не ошибаюсь? – произнес, раздвигая волны густого мрака, Вишняков.
Дима остановился посреди тротуара. Сырость хлюпала у него в ботинках, холод щипал под мышками, но сквозь спиртные пары это почти не проникало в барановское сознание.
– Чего тебе? – вопросил Баранов. – Мы знакомы?
– Разумеется, – сказал директор Эрмитажа.
– А чего надо? – опять спросил Баранов.
Вишняков плотнее закутался в шарф – этот красный куцый шарфик почему-то особенно раздражал Диму – и предложил:
– Не могли бы мы пойти куда-нибудь? Здесь холодно.
Дима замычал, всем своим видом демонстрируя самую злую иронию.
Вишняков невозмутимо добавил:
– Я предложил бы вам зайти ко мне, если вы не против.
– А не потревожу? – осклабился Дима, однако побрел следом за красным шарфиком. Поначалу ему было все равно, куда идти и с кем разговаривать, но затем, в тепле, выпив крепкого чаю, он вдруг раскис. Сам не ожидал от себя такого. Дядя Коля всегда обходился с ним строго и всяких там нежностей-откровенностей крайне не добрял, чуть что – пресекал сразу. А Вишняков, как и в первую их встречу, слушал внимательно и спокойно; казалось, что ему можно рассказать решительно все. И Баранов, захлебываясь и то и дело пьяно, устало засыпая, выговаривался – впервые за все эти годы.
Принцип действия машины времени Баранов называл для себя "нож, разрезающий масло". Нож плавно скользит вниз. Если движение по какой-то причине временно прекращается, то затем возобновиться оно должно с того самого места, где останавливалось. Поэтому Дима, рванувшись в Гераклею второй раз, с краденым револьвером в кармане, оказался в той самой лунной ночи, где оставил Севера отбивающимся от преследователей.
Стрелял Баранов всегда неважно, но здесь трудно было промахнуться.
Первый выстрел остановил бегущих, сразу всех; затем один из них надломился и упал. Что происходило потом, Дима уже не помнил. Он палил и палил, а люди падали или убегали, странно петляя и на бегу заваливаясь набок. Потом разом все иссякло: и преследователи, и пули. Дима бросил револьвер в песок и тут только увидел Севера.
Север, всегда такой самоуверенный и гордый, встретив барановский взгляд, вдруг потянул на голову плащ и закрыл себе лицо.
– Ты что? – закричал Баранов и бросился к нему. Схватив его за руки, Дима почувствовал, что он дрожит. Сильно дрожит, даже зубами под плащом клацает.
– Это я! – вне себя причитал Дима. Он тащил своего Севера за руки и громко ревел. – Север, это я! Ну хватит!
Об этом тоже пьяный Баранов рассказал Вишнякову. И еще о том, как Север наконец поверил ему, и как они бежали в священную рощу и дальше, за город, к пастбищам. И еще – о том, что Север никогда ни о чем не спрашивал, избавив Диму от необходимости врать.
– Ну вот, потом мы бродили, – страшно зевая, рассказывал Баранов, – а там тепло, на Сицилии… Вы ели когда-нибудь дроздов, Евгений Петрович?
Дима вдруг замолчал, вытаращив глаза и раскрыв рот. Затем глаза у него помутнели, и Баранов упал на пол, сраженный мертвым сном.
Он проснулся на раскладушке в комнате, где было много книг и больше почти ничего не было. За маленьким столом у окна сидел человек и писал. Баранов пошевелился, раскладушка под ним заскрежетала. Человек у стола повернулся и как ни в чем не бывало сказал Диме, что совсем недавно заварил свежего кофе. Все это было необычно, и Баранов засмеялся.
Вишняков сказал:
– Кстати, мне нужны лаборанты. И вакансия сейчас есть – вчера я уволил уборщицу.
Дима лежал, моргал и смеялся, не в силах остановиться. Потом выговорил:
– А прописка? У меня же нет.
– Я вас пропишу, – обещал Вишняков. – Куда-нибудь на казенную площадь. Поживите пока у меня.
– Откажут, – уверенно предрек Дима. – С моей анкетой…
– А я дам кому следует на лапу античную гемму, сразу согласятся.
– Боже, Марс Градив! – воскликнул Баранов. – Да вы, оказывается, ужасный циник, Евгений Петрович!
Он снова принялся хохотать. Раскладушка скрипела, скрипела и наконец повалилась с подкошенными ногами.
Исчезновение третье, окончательное
Экипаж "Зари Прогресса" с триумфом возвратился на Землю. Отважных ленинградцев приветствовала вся страна. Полет завершился блистательным успехом, в чем немалая заслуга звездолетчика Ивана Афанасьевича Терочкина. "Заря Прогресса", как писали все газеты мира, через семь лет скитаний сумела открыть для человечества новую цивилизацию в Галактике имени Третьего Закона Ньютона и вернулась на Землю почти без потерь. Портрет двадцатидвухлетнего командира напечатали все журналы.
Бывшие сюковцы вкусили всю прелесть своей неслыханной славы. Но хотелось им и простого, человечного – встретиться с родным городом, пройтись по его улицам, ощутить свою связь с окружающей средой. На это им был выделен целый день.
Две неразлучные подруги, Инка и Майя, и сам знаменитый командир втроем отправились гулять по набережной реки Фонтанки.
День был сентябрьский, пронзительно-синий. От Летнего сада ветер гнал листья по свежим доскам набережной, и они мчались, пока встречный порыв не взбивал их и не швырял в черную мазутную воду, где они сразу успокаивались. Мягкие сверкающие комбинезоны трех отважных звездолетчиков были заметны издалека и привлекали всеобщее внимание.
– А все-таки хорошо дома, на Земле, – сказала Инка.
Над крышами домов плыл темно-синий купол Троицко-Измайловского собора.
– Говорят, он все еще действует, – задумчиво сказал Иван, кивая на собор.
Девушки переглянулись за его спиной, и Майя сказала:
– Вань… Давай подойдем поближе, посмотрим, а?
– Да что вы меня спрашиваете? – засмеялся Иван. – Ведь мы не на ракете. Мы ДОМА!
– Привыкли за семь-то лет, – застенчиво ответила Майя.
Все трое свернули в проходной двор, который, естественно, был заколочен. Несколько раздосадованные этим препятствием, звездолетчики попытали счастья во втором дворе, в третьем и, наконец, рассвирепевший Иван попросту оторвал доски.
Звездолетчики прошли через низкую, вросшую в асфальт подворотню и опять оказались во дворе. Это был типичный "колодец". Возле одной стены на садовых лавках сидели унылые существа женского пола. В песочнице возились дети. Обитатели "колодца" прекратили разговоры и дружно уставились на пришельцев из космоса. Сюковки увидели детские рожицы, преисполненные искреннего любопытства, и взвизгнули от восторга.
– Ой, какая прелесть! – сказала Майя. – Какие маленькие… И как смотрят. Как будто все понимают.
– Иван, сфотографируй нас, – попросила Инка, срывая с шеи фотоаппарат. – Пожалуйста.
Она бросила фотоаппарат Ивану, торопливо подхватила на руки двух детей и улыбнулась в объектив. Тотчас одна из женщин безмолвно повисла на Терочкине, вцепившись пальцами в его горло. Иван принялся отталкивать ее локтем, но все было бесполезно: хватка у дамы оказалась бульдожья. Более дурацкую ситуацию трудно было себе представить. И в тот момент, когда звездолетчик решился врезать этой фурии, руки ее ослабли. Иван вздохнул свободнее, но повернуться и заговорить не успел: ему самому врезали. И довольно чувствительно.
Рухнув на асфальт, Иван успел услышать голос мужчины, обращенный к Инке:
– Отпусти детей, ты.
Инка пожала плечами. Детишки улизнули к матери и из-за ее подола вытаращились на незнакомцев.
Тот же голос произнес:
– Убирайтесь отсюда.
– Да ты хоть знаешь, кто мы такие? – возмутилась Майя.
Ответ прозвучал незамедлительно:
– Дерьмо собачье.
Иван с трудом поднялся на ноги и полез в карман за лазерным пистолетом, с которым никогда не расставался. Значит, правда, что в родном городе возросла преступность. Что ж, он, Иван, никогда не стоял в стороне от борьбы. Одним бандитом будет меньше. Подумать только, напасть на космонавта-гуманиста, на героя… напасть со спины, подло…
Оборванец-бандит действительно был малосимпатичен: потерявшие цвет штаны с большими накладными карманами подвязаны облезлым ремешком, который свисал, как хвостик, из-под рваного серого свитера; светлые волосы оборванца коротко острижены.
Увидев направленный на него пистолет, бандюга засунул руки в карманы по самые локти и нагло ухмыльнулся.
Неужели ради таких вот потерявших человеческий облик существ мы терпели трудности и невзгоды дальнего перелета? Рисковали собой? Открывали новую цивилизацию?
И тут Иван услышал нечто неожиданное.
– Стреляй, стреляй, Жанно. Не стесняйся. В конце концов, в этом есть своя логика.
Перед Терочкиным был Дима Баранов.
На лестнице остро пахло кислым.
– В блевотину не наступи, – предупредил Баранов. Иван содрогнулся всем телом.
Дима открыл дверь, отпихнул подбежавшую приласкаться лохматую придурковатую собаку и пошел по длинному узкому коридору. Обои висели клочьями и кое-где были прибиты гвоздями. Прижимаясь к стене, мимо скользнула женщина с кастрюлей в руках и куда-то канула. Наконец они вошли в барановскую комнату, и Терочкин вздохнул с облегчением.
Комната была перегорожена шкафом. Дима зажег лампу с жестяным абажуром. На столе, покрытом облезлой клеенкой, стояли керосиновая лампа и маленькая электроплитка.
– Садись, – пригласил Дима, смахивая мимоходом крошки.
Иван присел на крашеную табуретку. Баранов содрал с себя свитер и обнаружил невероятно грязную пижонскую рубаху в цветочек. Он залез под стол, выволок оттуда картонный ящик с картошкой и с ходу принялся ее чистить.
Терочкин молчал. Ему было и стыдно, и противно, в душе он проклинал себя за то, что приперся в эти трущобы. Но удрать вот так сразу было неловко.
– Помочь тебе? – выдавил он наконец.
Баранов усмехнулся.
– Ты – гость, Иван. Отдыхай.
– Я чуть не застрелил тебя, – проговорил Иван, который тяготился молчанием.
– Отличное начало для беседы, – заметил Дима. – Валяй дальше, Ванька!
За годы полета Иван отвык от фамильярности и сейчас только кисло улыбнулся.
– Ну… расскажи, как живешь, Вадим.
Вадим плеснул в таз с чищеной картошкой воды.
– Так вот и живу, – сказал он. – А что именно тебя интересует?
– Где работаешь, например.
– В Эрмитаже.
Иван фальшиво оживился.
– Занялся историей? Вот молодец!
– Я там полы мою, – пояснил Дима. – Тетю Хоню помнишь?
Иван опять замолчал. Баранов включил плитку и поставил вариться картошку.
– Сейчас сварится и будем жрать. А пока и чай закипит. Ты картошку-то употребляешь, звездопроходец, или все больше по тюбикам ударяешь?
– Зачем ты спрашиваешь, Дима? Что я, по-твоему, совсем уже?..
– Не знаю, – просто отозвался Дима. И добавил: – Картошка отличная. Я ворую ее в совхозе "Детскосельский". – Он кивнул на засаленный ватник, висевший в углу на гвозде. – Специально в ватнике хожу на дело. Будут бить – не так больно. На всю зиму хватает.
– А это что? – спросил Иван, показывая на керосиновую лампу.
– Да понимаешь, – развеселился Дима, – у нас часто электричество отключают. У меня и примус есть.
– Никогда такой штуки не видел.
– Это тебе не компьютер, Ванька. Такие вещи теперь на каждом шагу не встретишь. Промышленность их не выпускает за ненадобностью, а электричество все-таки отключают. Я в пустом доме нашел. Вишняков по ночам работает, ему свет нужен.
– Вишняков?
– Ну да. Забыл, конечно? Это директор Эрмитажа. Помнишь, у него нашли тогда мою бандуру. Машину времени мою нашли. Как догадались, где она, – до сих пор не понимаю…
– Ах, этот… – сказал Иван, холодея.
Баранов остался верен себе: он не допускал даже мысли о том, что Иван мог его предать. И этот Вишняков, видать, такой же: за все семь лет не проговорился.
Дима потыкал в картошку вилкой и полез на шкаф за чайником. Вознеся голову над шкафом, Дима произнес:
– Евгений Петрович! Картошка готова.
За перегородкой заскрипела койка. Баранов спрыгнул с табуретки с закопченным чайником в руках. Вместо ручки у чайника была прикручена непокорно вздыбленная проволока.
Когда появился Вишняков, Иван, смутившись, привстал. На заведующем был тот же коричневый костюм, что и семь лет назад. Похоже, он носил его не снимая.
– Сидите, сидите, – поспешно сказал Вишняков и оглянулся на Диму. Тот придвинул ему свой табурет, а сам пристроился на перевернутом вверх дном ведре.
– Чай, надеюсь, из пачки? – спросил Вишняков.
Дима возмутился.
– Евгений Петрович! Неужели я заварил бы гостю пыль?
– Какую пыль? – вмешался Иван.
Вишняков спокойно объяснил:
– Тут спекулянты продавали без талонов чайную пыль. А я много чая пью по ночам. Если эту пыль размешать с нормальным чаем, то получается вполне прилично.
– В этом квартале все колбасные талоны отоваривали чаем, – брякнул Дима. – Забыли?
"И это – разговор двух образованных людей, – подумал Иван. – Один доктор исторических наук, другой учился в нашем интернате…"
Он деликатно поковырял картофелину, которая без масла не лезла в горло.
– Кстати, – сказал вдруг Вадим с набитым ртом, – в газетах писали, что вы вернулись на Землю "почти без потерь". Как понимать это "почти"?
– Так понимать, что потери были, – сухо ответил Иван.
Вишняков быстро взглянул на Диму. Тот сразу подобрался, белесые брови шевельнулись.
– Да? – со странной интонацией переспросил Дима. – И большие?
– Один человек, – отозвался Иван, всем своим видом давая понять, что разговор перестал доставлять ему удовольствие.
Но тупица Баранов продолжал приставать.
– Он погиб в открытом космосе?