Ишта с удовлетворением вспоминала воцарившуюся подавленную тишину, последовавшую за ее словами. А потом речь зашла о Датамесе, эльфе, который в человеческом облике прокрался ко двору бессмертного Аарона и поднялся до советника правителя. Не впервые говорили о нем в Желтой башне. Именно Датамес вывел их на след Голубого чертога. Благодаря ему девантары поняли, насколько сильно альвы и их наместники, небесные змеи, нарушают древний договор о мире между мирами. Они обнаружили уже не одну дюжину эльфийских шпионов.
Ни одно дитя альвов не должно было ступать на землю Дайи. Но они приходили и вынюхивали, считая себя непогрешимыми во всех своих поступках, эти проклятые альвы. Они считали себя созданиями света, борющимися с тьмой. И при этом навели в своем мире парализующий порядок.
Ишта еще хорошо помнила альвов, несмотря на то что с момента их последней встречи прошла целая эпоха. Это дурачье убедило себя, что они поступили справедливо, когда вместе с девантарами покарали Нангог. Великанша втайне создала собственный мир. Если бы они допустили это, она стала бы третьей силой, а ведь ей было предначертано только служить.
Ишта ясно осознавала, насколько коварным и жестоким было наказание, выбранное ими для великанши. Но альвы прикрылись ложью, будто бы великое предательство заслуживает великого же наказания.
Девантар дошла до края лагеря. Никто не задерживал ее. Все знали гофмейстера, правую руку бессмертного Аарона. Она, посмеиваясь, наблюдала за пьяными измученными людьми, спавшими в пыли, а мухи тем временем ползали по их потным телам. Те, кому не удалось забыться сном, поворачивали к ней лица, на которых навечно останется печать ужасов пережитой битвы. Простые крестьяне и ремесленники, которым никогда прежде не доводилось убивать. Эти люди не были рождены воинами, их предназначение создавать что-то своими руками. Большинство крепко сжимало кубки. До некоторых, похоже, уже начало доходить, что всего вина в мире не хватит, чтобы смыть воспоминания о том, что они видели и сделали.
Существовало три вида смерти, подстерегавших человека на поле боя. Быстрая смерть, когда клинок пронзает сердце, шипастая секира впивается в голову или человек получает настолько тяжелое ранение, что сам зовет смерть как избавление от страданий. Были еще и подлые раны, дававшие надежду на то, что им удастся выбраться живыми, если достаточно сильно бороться за жизнь. Иногда воин получал скрытые ранения, которые замечал только тогда, когда плоть начинала воспаляться, и человек сгнивал заживо. Из некоторых жизнь уходила по капле не одну неделю.
Но еще хуже был третий вид смерти. Он подстерегал тех людей, дух которых несколько надломился во время жестокой битвы. Они никогда не смогут вернуться к жизни, от которой их оторвал призыв к оружию. Им никогда не забыть того, что они видели в бою. Люди переставали понимать тревоги и радости нормальной жизни. Они запирались в себе. Вскоре их начинали избегать. Улыбка покидала их лица. А если они и смеялись, то над вещами, которые не казались забавными остальным. И как они ни старались, им не удавалось выбраться из темницы, в которую случайно, вслепую, забралась их душа. Здесь, среди тех, кто даже в состоянии опьянения не мог уснуть, девантар увидела людей, которых ожидал тот самый, наиболее жестокий вид смерти.
Ишта невозмутимо пошла дальше. Из некоторых шатров доносились притворно страстные стоны шлюх или просто глухие стоны и звуки шлепающихся друг о друга тел. Кроме пьянства существовало немного способов забыть кошмары, виденные на поле боя. Некоторые пары занимались этим у всех на виду. Они извивались на пыльной земле и не обращали внимания на то, что на них таращатся пьяницы. Порядка в лагере не было никакого.
Теперь Ишта дошла до внутреннего круга шатров. Того места, куда могли войти лишь сатрапы, полководцы и бессмертный. Здесь горело больше огней. Некоторые шатры были сшиты из дорогого шелка. Пахло тяжелым, пряным вином, а не дешевым пойлом, которое пили простые воины. А еще пахло розами. Духами. Шлюхи были красивее. На запястьях у них красовались золотые браслеты. Их смех и стоны звучали гораздо убедительнее. Но глаза тех, кто был не слишком пьян, чтобы поднять взгляд, когда она проходила мимо, были так же пусты, как и глаза ремесленников и крестьян.
Лишь изредка ей встречались взгляды, твердость которых не знала душевных мук. Взгляд воина, мужчины, который так часто смотрел в лицо смерти, что уже потерял перед ней всякий страх.
Ишта направилась к шатру Датамеса. Усталый стражник поднялся со стопки мешков, на которых стояла печать Золотого города, и удивленно уставился на нее.
- Вы, господин? А я думал, вы спите.
- Что ж, судя по всему, именно ты спал, если не заметил, как я выходил, - негромко ответила девантар, читая мысли стражника, от усталости едва державшегося на ногах. Еще день не подошел к концу, как Датамес пришел в шатер с черноволосой девушкой и с тех пор не выходил из него. Значит, все именно так, как она и надеялась. Ей не придется искать эльфа по всему лагерю. Ишта с удовлетворением вспомнила, как отвоевала его смерть у братьев и сестер и как лишила Львиноголового благосклонности остальных. Слишком давно он знал о Датамесе и ничего не говорил им. Убьет ли он его, если от него этого потребуют? Вряд ли!
Ее брат был странным. Ему слишком нравились люди. И, возможно, даже Датамес. Львиноголовому передали остальных эльфийских шпионов, дабы заставить доказать, что он убьет их без колебания. Но этот принадлежал ей. И она насладится тем, что вырвет у него жизнь по кусочку.
- Я не видел, как вы выходили из шатра, - удивленно пробормотал стражник.
- Если бы я не выходил, я бы вряд ли смог вернуться.
На лице у сына человеческого читалось недоумение. Наконец он кивнул с подавленным видом.
- Простите, видимо, я уснул стоя…
- Тебе прощается, - спокойно ответила девантар и откинула полог шатра в сторону. В лицо ей ударил сладкий запах духов. Она услышала тихое дыхание. В шатре у Датамеса стояла настоящая кровать. Ишта невольно усмехнулась. Тысячи воинов спят в грязи, но эльф, конечно же, ничего подобного не сделает.
Полог шатра приглушал отблески лагерного костра. В красноватом матовом свете Ишта осторожно огляделась по сторонам. Наверняка Датамес рассказал детям альвов обо всем, что имело значение. Много лет назад он пробрался во дворец, а будучи гофмейстером, он знал тайны империи Арам, как никто другой. Он знал, какие сатрапы верны, а кто обманывает бессмертного. Знал, сколько воинов может выставить Арам, каковы слабые места в защите, и, в первую очередь, знал, насколько зависимы все великие империи от поставок зерна и риса из Нангога. Если эту артерию перерезать, на Дайе наступит голод.
Ишта поразилась тому, сколько предметов роскоши ухитрился собрать здесь эльф: золотые винные бокалы, роскошно украшенные сундуки, огромная кровать. Судя по всему, предательство - дело выгодное. Он купается в роскоши там, где другие умирают от голода. Она захлопнет дверь, которую тайком открыли альвы и небесные змеи.
Она подошла к постели, и произнесенное шепотом слово силы заставило отлететь в сторону шелковое покрывало. Из-под желтой ткани показались хрупкие плечи и длинные черные волосы. Девантар замерла. В постели одна только девушка. В шатре тоже никого больше не было. Значит, эльф опять играет в свою игру, опять ушел тайком… Должно быть, гофмейстер понял, сколь многие девантары были свидетелями поединка между Муваттой и Аароном, и догадался, что его истинная сущность не осталась тайной. Поэтому бежал. Он знал, что его время вышло!
Ишта разглядывала девушку. Она дышала ровно. Нежно, словно целуя, она коснулась пальцами головы девушки и прочла ее воспоминания. Сон ее был глубок. Она любила приходить сюда. Ночь с нежным любовником в чистой постели посреди грязного лагеря - редкая улыбка судьбы. Ей снился парк, полный цветущих вишен. Внезапный порыв ветра окутал ее тысячью нежных бело-розовых лепестков. Во сне она была еще ребенком. Смех ее звучал чисто и беззаботно. Смех, от которого не осталось ничего, все потерялось в потоке времени, так же, как шелковые лепестки цветов того давно минувшего дня из детства.
Девантар отошла от молодой женщины, снова обвела взглядом шатер. Поглядела на стол, заваленный глиняными дощечками. Заметила, что платье девушки исчезло, а одежды гофмейстера остались на месте. На краю узенького столика стояли маленькие горшочки с косметикой. Рядом лежало зеркальце из полированной бронзы на длинной ручке, изображавшей обнаженную женщину, вытянутые руки которой обхватывали нижнюю часть зеркальца. И тут Ишта поняла, как все произошло.
Она подошла к столику, провела по зеркалу рукой и увидела то, что последним отражалось в нем. Красящийся Датамес, изменяющий лицо, подгоняя свои черты под черты лица девушки. На этот раз он ушел от нее. Ишта задумчиво осмотрела глиняные дощечки. Этот эльф стал сердцем империи Арам. Он больше, чем просто шпион… Он делал это из страсти. И он вернется сюда.
Девантар провела рукой по холодной бронзовой поверхности зеркала и оставила привет Датамесу. Затем обернулась к девушке. Есть и другие способы уничтожить гофмейстера, нежели вытянуть из него жизнь по капле. Этой же ночью небольшой отряд девантаров понесет в Альвенмарк войну, которую развязали небесные змеи и их хозяева. И она будет одной из избранных, кто сразится за Дайю.
Поле мук
Барнаба закрыл лицо мертвому. В серебряном свете первых лучей утренней зари его лицо казалось неестественно бледным. Небрежным жестом бывший священнослужитель провел рукой по лбу и поднялся. Несмотря на то что ему еще не было и тридцати, он, словно старик, опирался на белесую, словно кость, кривую палку. Гата, худощавый шаман, правивший Каменным советом Гарагума, привязал к ней засаленный кожаный мешочек и полоску красной ткани - знаки святого человека. Хотя Барнаба был уверен, что большинство воинов здесь, на равнине, не знали, что это значит.
Он обвел взглядом огромное поле. Сначала он не хотел приходить. Его заставил Гата. Заявил, что помогать смертным - обязанность святого. И в этом Гата был прав.
Барнаба уже не знал, скольких воинов утешил он в эту ночь. Наверняка несколько дюжин. Некоторые плакали, всхлипывая, рассказывали о своих детях и женах, другие проклинали судьбу или всхлипывали от боли. Мир не приходит на боле битвы даже тогда, когда молчит оружие.
Барнаба недоумевал, что стольких раненых просто бросили на поле боя, в то время как их товарищи праздновали победу.
Глухие причитания, предсмертные крики и мольбы о помощи, кто-то шепотом просит воды - вот песня поля битвы в ночи. Перешептывания мародеров, по большей части старух, которые работали поварихами и швеями в лагере. Рычание псов, дерущихся за лучшие куски, - все это Барнаба мог переносить… эти звуки набирали силу, а потом снова стихали. Но одно не прекращалось всю ночь. Этот звук существовал постоянно, тихий и назойливый: жужжание мух. Их было не счесть. И когда они откладывали яйца, из которых в течение всего лишь одной-единственной ночи вылуплялись личинки, они не различали мертвых и умирающих. Их потомство питалось всем, что было слишком слабо, чтобы взмахнуть рукой и отогнать мух.
Всего пару дней назад охотники разлучили его с его возлюбленной Икушкой и безжалостно избили. После этого он был почти не в состоянии поднять руку. Он сжимал кулаки и сдерживал всхлипывания, вырывавшиеся из горла. На глаза наворачивались слезы. Икушка! Ксана из затерянной долины спасла ему жизнь. Мечта его детства стала явью. Вопреки всем вероятностям. В ней не было ничего демонического. Она так сильно боялась этого мира, людей и могущественных девантаров. И, несмотря на это, спасла его. Он был так счастлив с ней, что считал это сном.
А потом в горы пришел Гата с охотниками и пастухами. Они разрушили все. Они убили Икушку и утащили его прочь. Он приехал сюда, на эту сухую равнину, которую двое бессмертных избрали для бойни своих народов, привязанный к одной из их маленьких вонючих лошадей. Мухи окружали Барнабу во время всего пути с гор на равнину. Они заползали в уголки глаз и ноздри, жадные до каждой капельки влаги. В одну из гноящихся ран отложили яйца. А он не мог защититься, он был привязан к лошади и на протяжении первого дня был ближе к смерти, чем к жизни. Еще до битвы он возненавидел мух. Их низкое, негромкое жужжание стало для него кошмаром. Ему достаточно было услышать его, и вот ему уже начинало казаться, что он чувствует их маленькие лапки на своем лице.
Тяжело опираясь на палку, он шел дальше, потупив взгляд. Тела некоторых умерших уже вздулись. Легкий, сладковатый запах разложения начинал заглушать запах фекалий. Если достаточно долго вдыхать аромат смерти, во рту оставался неприятный привкус, который можно было смыть только кислым вином или уксусной водой.
Барнаба снова провел рукой по лицу. Там не было мух! Сегодня они пришли к мертвым, не к живым. Он поглядел на свою руку, которая, казалось, перестала подчиняться своей воле. Она была покрыта струпьями и все еще казалась опухшей из-за побоев. Темная, почти черная кровь синяков начала сменяться по краям слегка зеленоватым оттенком. Нужно отвыкать от этого жеста. Нужно ли? К чему этот приступ тщеславия? Охотники и пастухи негостеприимных гор Гарагума все равно считают его безумцем. Он человек, которого коснулись боги. Тот, кого они никому больше не отдадут. В мыслях он все еще слышал их полные ненависти крики. Барнаба закрыл глаза и снова увидел, как их стрелы пронзали Икушку.
- Убери руки! - прошипел грубый голос за спиной.
Кровавый образ из воспоминаний поблек, но осталось ощущение, будто его самого пронзили, смертельно ранили те стрелы. Как можно жить дальше, когда нашел свое счастье и снова потерял его?
- Я первая это увидела. Оставь где было! - снова послышался хриплый голос.
Барнаба устало обернулся и увидел, что в нескольких шагах от него между трупов сидит молодая женщина. Напротив нее стояла, жестикулируя, какая-то старуха с угрожающе поднятым кулаком. Молодая женщина сидела над воином с длинными черными волосами, голова которого была вывернута под неестественным углом. Мертвый был обнажен. Его обобрали. Должно быть, когда-то он был важным человеком, потому что мародеры не оставили ему ни набедренной повязки, ни сандалий. Может быть, сатрап? Или лейб-гвардеец одного из бессмертных? Он был статным мужчиной. Совсем не таким, как девушка, которая жадно склонялась над ним. Лицо ее было покрыто красными нарывами. Рот был открыт. Один глаз опух, второй сверкал черным в бледном утреннем свете.
- Увидеть что-то еще не означает завладеть им, - ответила она и подняла кинжал, острие которого сверкнуло серебристым светом. Железный нож. Должно быть, оружие стоило целое состояние, несмотря на то что лувийцы принесли на поле боя много железа.
- Иди к своим мужчинам, девочка. Подари им улыбку, и золото с поля битвы потечет в твой кошель, и тебе даже наклоняться не придется. И оставь мне то, что принадлежит мне! - Старуха требовательно протянула правую руку. С плеч ее спадал оборванный плащ. Он скрывал короткий нож, который она держала в левой руке.
- Не делай этого! - взволнованно крикнул Барнаба. - Сегодня пролилось достаточно крови.
Старая кошелка злобно уставилась на него.
- Я знаю, чего от нее ждать, - ледяным тоном произнесла та, что помоложе, и подняла железный клинок, готовая сражаться за нож.
- Ради всех богов, остановитесь!
- Боги подарили мне этот нож! - прошипела старуха. - Я не откажусь от него из-за какого-то болтуна.
- Ты осмеливаешься противиться слову святого человека! - послышался из прибрежного кустарника чей-то властный голос. И тут из ложбинки поднялась худощавая фигура: Гата, шаман из горного племени. Всклокоченные седые волосы свисали у зовущего духов со впалыми щеками до самых бедер. Обеими руками он сжимал полый посох. Он нужен ему был не в качестве костыля. Несмотря на то что выглядел Гата так, словно за спиной у него было целое столетие, глаза его излучали просто непреодолимую силу. Говорили, будто одного его взгляда достаточно, чтобы навязать свою волю другим.
- Я Гата, хранитель этих гор, рожденных из земли! - Западный горизонт за спиной шамана все еще был угольно-черным. Первым лучам зари над восточными горами не хватало силы, чтобы разогнать темноту. - Сквозь меня течет неукротимая сила этой земли. Вы родились не здесь, но даже вы можете почувствовать ее, - произнес он громовым голосом. - Эти мертвые принадлежат мне. Они будут прахом моего праха, ибо я - Гарагум.
Порыв ветра пролетел над высохшим руслом реки, растрепал волосы шамана, взметнул мелкий песок.
Обе женщины отпрянули.
- Брось кинжал, глупая женщина! Одно мое слово - и тебя живьем изнутри сожрут темные черви.
Барнаба вздрогнул. Он презирал шамана и в то же время чувствовал силу, исходящую от старика. Он не верил, что Гата действительно может колдовать. Этого дара люди были лишены. Но каждый, кто видел Гату, забывал об этом. Никто не мог устоять перед его внутренней силой. Ему верили, что бы они ни говорил.
Девушка с изуродованным лицом положила кинжал на обнаженный труп, словно на алтарь. Что-то торжественное было в этом жесте и в то же время - подобострастность и смирение. Пригнувшись, она попятилась прочь от Гаты. Старуха же бежала, как только показался шаман, так быстро, насколько позволяли сведенные подагрой суставы.
Гата широким шагом переступал через убитых. Из-за длинных тонких ног он напоминал Барнабе цаплю, ищущую добычу на мелководье. Когда священнослужитель подошел к нему, он опустился перед ним на колени.
- Таков наш дар, мальчик. Сила слова. Однажды ты станешь таким, как я. Я чувствую это в тебе, всепожирающий огонь, который горит только в тех, кого коснулись боги.
Барнаба надеялся, что Гата не сможет прочесть по его лицу, как сильно он презирает шамана. Быть таким как он - это последнее, чего хотел в жизни Барнаба. Скорее он согласится перерезать себе горло!
- Знаешь, мальчик, людям нужен тот, кто скажет им, что для них хорошо. Того, кто возьмет на себя ответственность и станет принимать решения. Большинство мучится из-за необходимости делать выбор. Они запутываются в сомнениях. Счастье, которое мы даруем им, заключается в иллюзии того, что существует тот, кто всегда знает, что истинно, а что ложно.
- А ты всегда знаешь, что истинно?
Старик рассерженно сверкнул глазами.
- Слушай меня, мальчик! Я говорил об иллюзии. Конечно, иногда ошибаюсь и я. Но это совершенно не имеет значения, поскольку из разочарования всегда прорастает мечта о новой истине, которой нужно следовать. Так управляют миром.
Барнаба недоверчиво смотрел на шамана. Он всегда считал Гату глуповатым дикарем. Возможно, они прекрасно поладили бы с Абиром Аташем, верховным священнослужителем, который сплел заговор против Аарона и которому так долго служил Барнаба.
- Тебе не чуждо умение обращаться с властью, не так ли?
Барнаба отвел глаза в сторону от колючего взгляда старика.
- Не знаю, о чем ты говоришь.