- А если и нет, вряд ли она встревожится. Я ей послание оставлю, что ушел по делу и скоро вернусь.
- Значит, ты готов отправляться в путь? - обрадовался Акейро.
- Хоть сейчас, - пожал плечами Кенет. - Только напишу пару слов для Аритэйни и скажу Аканэ и Наоки, чтобы к обеду меня не ждали.
Сборы и впрямь оказались недолгими. Маги и вообще легки на подъем: ремесло у них такое. Спустя всего лишь несколько минут Кенет простился со своим другом, наставником и побратимом, поклонился всем троим наособицу, повернулся в сторону земель короля Югиты и сделал шаг.
Глава 1
Придурок
Кэссин был уверен, что кэйри Гобэй доволен им. Да и почему бы кэйри не быть довольным? Кэссину еще двадцати не исполнилось, а он может по праву назвать себя лучшим учеником - не чета тем великовозрастным обалдуям, которые только мнят, что чему-то выучились, а сами усвоили разве что жалкие начатки знаний. Гобэй не раз выказывал Кэссину свое благоволение, давая ему самые трудные задания. И все же Кэссин трепетал под испытующим взглядом своего кэйри.
- Еще какие-нибудь срочные дела? - нетерпеливо спросил Гобэй - мысли мага явно были заняты чем-то другим.
- Да, кэйри, - с поклоном ответил Кэссин. - Господин Главный министр требует двух новых магов-шифровальщиков.
- Он требует! - иронически протянул Гобэй. - Он, видите ли, требовать изволит. Дырявый сундук! Сколько ему ни дай - все мало. Ничего удержать не может. Мы же послали этому недоумку нового шифровальщика всего месяц назад!
Кэссин позволил себе понимающую улыбку. Действительно, как это ничтожный Главный министр смеет чего-то требовать у мага? Неслыханная дерзость.
- Последнего шифровальщика умертвили позавчера, - доложил Кэссин.
- Опять проведал какую-то важную тайну? - усмехнулся кэйри. - Мне надоел этот маньяк. Он просто помешался на секретности. Когда-нибудь он сам себя отравит или прирежет, чтоб не проболтался ненароком.
Кэссин улыбнулся еще шире, уже не таясь. Если кэйри сказал - значит так и будет. Похоже, господин Главный министр и впрямь ему надоел - иначе не стал бы кэйри измышлять столь изощренного наказания.
- А пока он еще не зарезался и не повесился, распорядись, чтоб ему послали кого-нибудь из младших учеников. Какую-нибудь заваль, без кого мы вполне можем обойтись.
Кэссин быстро перебрал в уме имена самых глупых учеников, вспомнил двух-трех, способных все же заниматься шифровальным делом, и кивнул.
- Прекрасно, - рассеянно протянул кэйри. - Не забудь вечером их отправить.
- Почему вечером? - удивился Кэссин. - С вашего разрешения я прямо сейчас этим и займусь.
- Прямо сейчас ты займешься совсем другим, - отрезал Гобэй. - Я хочу поручить твоим заботам одного пленника.
Так, значит, кэйри все же недоволен им! За узниками обычно присматривают младшие ученики. Вот уже несколько лет, как Кэссин не занимался ничем подобным. Старшим ученикам такое поручают разве что в наказание. Знать бы еще, чем это он так не угодил кэйри.
Лицо Кэссина приобрело такое горестное выражение, что Гобэй поневоле усмехнулся.
- Еще раз замечу, что мой приказ не вызывает у тебя радости, отправлю языком отхожие места чистить, - как бы между прочим бросил он.
- Да, кэйри, - ответил Кэссин с глубоким поклоном. Неизвестно, чем он проштрафился раньше, но его новая вина несомненна. Недовольство приказом - признак неповиновения. И если кэйри его накажет - что ж, по заслугам.
- На первый раз прощаю, - сжалился кэйри. - Впредь не зарывайся. Поручение ему, видите ли, не по нраву. Еще неизвестно, сумеешь ли ты его выполнить.
Удивление Кэссина было даже большим, чем его недавнее раскаяние. Сумеет ли? Разве так трудно сломить волю узника?
- Это совсем особый пленник, - задумчиво произнес Гобэй. - Очень сильный маг.
Лицо Кэссина мигом просветлело. А он еще был недоволен, дуралей. Маг - не чета простым смертным. Это с обычными людьми справиться проще простого. Но навязать свое хотение магу... задача, вполне достойная старшего ученика!
- В одиночку ты с ним не справишься, - продолжил Гобэй. - Я им сам займусь. Но кое-какая помощь лишней не будет. Сейчас ты отправишься к нему и посмотришь, все ли сделано как надо. Я разберусь тем временем с самыми срочными делами и тоже проведаю пленного. И смотри, чтоб он ни в чем не терпел недостатка! Если что не так, спрошу с тебя.
Первой мыслью Кэссина было, что он ошибся дверью и вошел не в ту камеру. Его смутила не роскошь обстановки - кэйри обычно содержал своих пленников в хороших условиях. Он всегда говорил, что кандалы, пытки и плети - орудия тех, кто не умеет придумать ничего более действенного, а в сырой холодной камере с крысами узников держат только недоумки. Хотя, конечно, шелк и розовое дерево в камере... ну да кэйри знает, что делает.
Но вот сам пленник... мерещится Кэссину, что ли?
Да, верно, сидит он неподвижно - а как еще можно сидеть, если руки и ноги сломаны? Хотя не столь уж и неподвижно: в распухших пальцах какую-то безделушку вертит. Пожалуй, не так тяжелы его переломы и срастутся быстро. Тем хуже для него. Обычно магам руки-ноги ломают только при поимке, но если это могучий маг, кэйри может распорядиться изувечить его еще раз. И еще. Столько, сколько нужно, чтоб лишить его возможности правильно выполнять магические движения. Чтоб не удрал с помощью своего волшебства. Да, пленника обработали именно как мага, по всем правилам. И на правой его руке так и сияет перстень с рубином. Это не просто украшение. Кэссин недаром ел свой хлеб все эти годы и талисман силы с простой драгоценностью ни за что не спутает. Рубин, надо же! Не всякий маг отважится связать свою силу с алмазом или изумрудом, но владельцев магических рубинов можно пересчитать по пальцам одной руки. Руки... руки-ноги пленнику переломали, а перстень силы, выходит, оставили? Быть того не может! Но если так... полноте, а маг ли он вообще?
Он ведь Кэссину ровесник, если не моложе. И это - могучий маг? С такой рожей?! Простодушная загорелая физиономия деревенского недотепы. Глаза ясные, улыбчивые - ни силы во взгляде, ни величия. И к роскошным одеждам, в которые обрядили пленника, он явно непривычен. А самое главное - маг попросту не может быть придурком! А этот пленник с великолепным рубином в перстне - самый настоящий придурок! Будь у него хоть капля мозгов, он бы призадумался над своим бедственным положением. Все-таки не с друзьями пирует, а в камере сидит, пусть и в роскошной! И что с ним делать собираются, понятия не имеет! И переломанные кости у него болят! Другой бы на его месте страдал, метался. А если даже и не метался бы, а щеголял недюжинной выдержкой, так ведь и самой сильной воле не все подвластно. Напряженные, а то и судорожно сведенные мышцы, бисеринки испарины над верхней губой, застывший или безостановочно шарящий взгляд, тяжелое неровное дыхание... Признаков душевного волнения не счесть, Кэссин их видал не раз. Но этот недоумок не пытается сдержать страх или волнение - он и в самом деле не боится и не волнуется. И никаких признаков душевного смятения в его лице не углядеть, хоть тресни. Он и в самом деле не думает о том, что его ждет. Придурок!
Все еще недоумевая, Кэссин закрыл дверь за собой. Пленник поднял голову - и на его дурацкой роже засияла улыбка радостного изумления.
- Кэссин?! - воскликнул пленник, всем телом подавшись навстречу.
Кэссин опешил.
- Разве мы знакомы? - холодно и высокомерно спросил он, стараясь скрыть охватившую его растерянность. - Я что-то не припоминаю...
Пленник умолк, улыбка его на долю мгновения словно окаменела, а потом сменилась той доброжелательной улыбкой, которой вежливый человек сопровождает разговор с незнакомцем.
Ну, точно придурок, подумал Кэссин с внезапным раздражением. "С чего это он мне разулыбался? Я ведь не случайный прохожий, которого он спрашивает, как побыстрей дойти до рынка. Узники не улыбаются своим тюремщикам. Может, ему не только кости переломали при поимке, но и еще по голове настучали? Плоховато она у него соображает".
- Прости, парень, обознался, - ответил недоумок, все еще улыбаясь. - Очень уж ты похож на одного моего знакомца, которого так зовут.
Кэссин вновь растерялся. Обычно он с легкостью определял, говорит его собеседник правду или лжет. А на сей раз у Кэссина возникло странное ощущение. Нельзя даже сказать, что этот молодой остолоп утаивает часть правды, Кэссин был отчего-то уверен, что странный узник говорит чистую правду, всю как есть, без утайки, и в то же самое время бесстыдно лжет.
- Если ты и обознался, то удачно, - отрывисто бросил он. - Меня и в самом деле зовут Кэссин.
- А меня зовут Кенет, - охотно откликнулся пленник.
Да кто тебя спрашивал! Растерянность Кэссина мало-помалу сменялась откровенным раздражением. Он не мог понять, как же ему разговаривать с необычным пленником, - и чем дальше, тем меньше он понимал. Конечно, и раньше случались узники, не осыпавшие его проклятиями, но по вполне понятной причине - они старались смягчить свою участь. Но этот... хоть бы малейшая толика лести, хоть тень угодливости! Он не выказывает ненависти, но и не старается смягчить Кэссина притворной приятностью в обращении. Он держится просто и прямо, и это не вызов, не поза. Воплощение естественности, да и только! Но никто не может вести себя естественно в тюрьме. Никто! Может, Кенет попросту не понимает, где находится?
Молчание затягивалось. Пора что-то сказать... но что?
- Что ты делаешь? - нехотя спросил Кэссин, чтобы не молчать.
- Лопоушу, - ответил Кенет.
- Что-о? - изумился Кэссин.
Кенет раскрыл ладонь: на ней лежал смешной зверек, умело скрученный из головной повязки. От передних лапок зверька тянулись нити управления куклой, свитые из собственных волос Кенета. Кэссин машинально дернул за нить, и зверек махнул лапкой.
- Зачем это? - вырвалось у Кэссина.
- Если совсем не шевелить руками, пока кости сломаны, потом их будет трудно разрабатывать, - спокойно объяснил Кенет. - Да и скучно у вас тут.
Час от часу не легче. Только было Кэссин решил, что Кенет не понимает, что такое тюрьма, плен, - и вдруг тот проявляет замашки опытного узника. Не всякий знает, что самый страшный мучитель для заключенного вовсе не палач, а полное бездействие, тоска, скука. Кэссину доводилось слышать, что в тюрьмах господина Главного министра иные узники молили о пытке, как о милости. От этой скуки сходят с ума, разбивают себе голову о стены тюрьмы, умирают. Бывалые заключенные знают о ней и спасаются как могут: пересчитывают соломинки в своем тюфяке, рукавом полируют цепи, мастерят что-нибудь из всего, что под руки попадается... соломенных лошадей, волосяные браслеты, кукол тряпичных вроде этого Лопоуши.
- А волосы зачем из себя было дергать? - неприязненно спросил Кэссин.
- Так у меня, кроме собственных волос и головной повязки, ничего и нет, - отозвался Кенет.
Кэссин взглянул на него с изумлением, почти с жалостью. В ответ на его взгляд Кенет коротко рассмеялся, протянул руку и накрыл ладонью край изголовья. Когда он через мгновение отнял руку, под ней ничего не было. Край изголовья полностью исчез.
- Здесь ведь на самом деле нет ничего, - усмехнулся Кенет. - Это все ненастоящее. И одежда моя ненастоящая, и постель, и еда. И темница эта ненастоящая.
- Тогда почему ты здесь сидишь? - озлился Кэссин. - Взял бы да и ушел, раз ненастоящая.
- Потому и сижу, что ненастоящая. Будь здесь хоть что-нибудь настоящее, я бы отсюда мигом ушел. А так... - Кенет пожал плечами. - Я могу пройти сквозь несуществующую стену, но на все стены этой темницы у меня сил не хватит, и взять их мне в чужом месте средоточия неоткуда. Но их хватит на то, чтобы помешать мне есть, спать и одеваться. Вам придется почти ежедневно менять на мне одежду, иначе в один прекрасный день я окажусь голым. И спать мне придется на полу, да и то не сказано, что под утро от одеяла хоть клочок останется. Я не могу выдернуть для своего Лопоуши ни одной ниточки, ни клочка ткани, ни соломинки - они исчезнут в моих руках раньше, чем я окончу работу. Вот повязка у меня от прежней одежды осталась, а больше ничего. Как только Лопоушу закончу, придется другое занятие придумывать...
Пока он говорил, его распухшие пальцы безостановочно трудились над Лопоушей с такой сноровкой, что не у всяких здоровых рук окажется.
- Зачем ты мне это рассказал? - перебил его Кэссин.
- Затем, - вновь усмехнулся Кенет, - чтобы твой хозяин не вздумал опять меня увечить. Больно же все-таки. А уйти отсюда я и с целыми костями не смогу.
- Значит, боли ты боишься, - почти обрадованно заметил Кэссин: ну хоть что-то понятное.
- Конечно, - спокойно подтвердил Кенет. - Во всяком случае, мне не хочется терпеть боль, если ее можно избежать.
Нет, он не придурок, он хуже! У Кэссина аж зубы заныли от внезапной ненависти. Да какой мальчишка, какой взрослый мужчина по доброй воле признается, что боль пугает его! Каждый хочет выглядеть сильным, бесстрашным, уверенным. Каждый в глубине души и считает себя таким, даже если точно знает, что это неправда. И почти каждый в ответ на такой вопрос солжет, не задумываясь, твердо веруя в истинность этой лжи, и небрежно бросит, что боль ему нипочем, даже если час назад орал как резаный, ушибив палец о придорожный камень. Редко кто сознается в обратном, да и то вид у него будет смущенный, а голос так и зазвенит скрытым вызовом - вот-де какой я мужественный, я не побоялся признаться, что я трус! А этот лопух произносит несомненную истину таким тоном, каким и произносят несомненную истину. Ни вызова, ни смущения.
Кэссин услышал, как открывается дверь, и едва не застонал от облегчения. Кэйри живо поставит на место этого зарвавшегося юнца.
Кэссин взирал на Гобэя почти с обожанием. На пленнике роскошная одежда сидела нескладно - а кэйри словно родился в своих одеяниях. Движения Кенета поневоле были скованными - а кэйри шествовал неспешно, величаво. И в руках кэйри держал магический посох, а не какого-то дурацкого Лопоушу.
Кенет взглянул на вновь пришедшего и еле слышно коротко выдохнул. Он не попытался приподняться, не стал здороваться или проклинать мага. Пальцы его опять задвигались. От левой задней лапки тряпичного зверька потянулась новая нить.
- Я вижу, ты здесь неплохо освоился, - добродушно произнес Гобэй.
- Благодарю вас за любезность, - сухо ответил пленник. - Вполне.
- Вас? - удивился Гобэй. - Разве пристало магам так разговаривать между собой? Разве это допустимо между равными?
Кенет удивленно приподнял бровь.
- А разве мы равны? - поинтересовался он. - По-моему, нет.
Нет, в его голосе не слышалось насмешки, явственно говорящей: "Мы не равны - я выше тебя". К этим словам никак нельзя придраться. Кенет всего лишь сообщил очередную несомненную истину. Спокойно, как ребенок, уверенный в своей правоте, - и оттого вдвойне издевательски. Кэссин испугался было, что его кэйри спросит: "И кто же из нас, по-твоему, выше?" - и тем самым попадется в ловушку этого простачка. Но Гобэй не попался.
- Значит, ты считаешь себя выше? - поинтересовался он. - Но это можно и исправить. С какой стороны лучше укоротить, как ты считаешь, - с ног или с головы?
- Ну, это вряд ли, - спокойно ответил Кенет. - Если меня до сих пор не укоротили, значит, я нужен вам такой, какой я есть. Живой и не очень поврежденный.
- Так ведь мне не к спеху, - возразил Гобэй. - Времени у нас еще много. Я не тороплюсь.
- Я в общем-то тоже, - покладисто согласился пленник.
- Вот видите, какого-то взаимопонимания мы уже достигли, - безмятежно улыбнулся Гобэй. - Мы оба никуда не спешим. Глядишь, в чем другом тоже столкуемся.
- Ну, этого долго придется ждать, - пробормотал пленный маг.
- Вам не на что жаловаться, друг мой, - заметил Гобэй, - ждать вам придется не в сыром зловонном каземате, а в тепле и уюте. Кстати, у вас нет каких-нибудь жалоб? Требований? Может, вас что-то не устраивает?
- Одежда, - подумав, ответил пленник. - Крестьянская куртка или кафтан ремесленника устроили бы меня куда больше. Я к ним привык.
- Да пожалуйста. - Гобэй повел рукой, и роскошные одеяния Кенета мигом сменил коричневато-серый наряд небогатого ремесленника. - Это вам больше нравится?
- Да, благодарю вас, - кивнул пленник.
Во время этого короткого обмена фразами Кэссин страдал безмерно. Он понимал, что здесь происходит нечто куда более важное, чем пустопорожний обмен угрозами и любезностями. Когда в подобной беседе сходятся два мага, она представляет собой поединок, и обмениваются в ней не фразами, а скрытыми ударами и выпадами. Вот только на сей раз очень уж хорошо скрытыми. Кэссин никак не мог понять, кто в этом разговоре нападает, а кто защищается, и уж тем более не мог понять самого главного - кто же победил в этом первом пробном поединке?
- Что ж, - усмехнулся Гобэй, - у каждого свои причуды. Если вам так больше нравится... не смею возражать. Сейчас я вынужден проститься с вами - меня призывают неотложные дела, - но мы с вами, несомненно, продолжим эту интересную беседу. Оставляю вас на попечение моего старшего ученика. Он о вас позаботится.
Кэссин незаметно перевел дух. Нет, если в этом поединке и есть проигравший, то никак уж не кэйри. Иначе разве мог бы он откланяться с таким достоинством?
А Гобэй и в самом деле откланялся и уже шел к двери. И тут пленник сказал нечто такое, от чего у Кэссина мир поплыл перед глазами.
- Прости меня, - тихо сказал Кенет вслед Гобэю, - виноват я перед тобой.
Если до сих пор Кэссин еще сомневался, в здравом ли уме пленный маг, то теперь понял твердо и бесповоротно - у него и вовсе нет ума. Такое ляпнуть ни один здравомыслящий узник не может. Сыпать проклятиями, гордо молчать, унижаться и подлизываться... да что угодно! Но если тебя кто-то в плен взял, а ты у этого человека прощения просишь, тебе самая пора читать надпись на ребре монетки. Кэссин даже осторожно посунулся в сторону - кто его знает, этого пленника? А вдруг он начнет буйствовать? Полоумного ведь сломанные руки-ноги не удержат. Конечно, он и так все время говорит до странности не те слова, которых можно от него ожидать, но безумнее этой последней фразы Кэссин отродясь ничего не слыхивал. Он бы обратился к кэйри за разъяснением, да вот незадача - кэйри уже закрыл за собой дверь. Едва ли до его ушей донеслись эти странные слова.
- Это ты у кэйри прощения просил? - на всякий случай поинтересовался Кэссин у пленника.
- У него, - со вздохом ответил Кенет.
- Так ведь это он взял тебя в плен, а не ты его, - напомнил ему Кэссин. - За что же тут прощения просить?
- А это он моим попущением такой мразью сделался, - хмуро произнес Кенет. - По природе своей он тварюшка не так чтобы особо опасная - крыса помоечная, не больше. Укусить может, но не загрызет. А я за ним недоглядел, и выросла крыса размером с овцу, да еще и зубами ядовитыми обзавелась. Возьмись я за него сразу, и остался бы он мелким пакостником, а до настоящего мерзавца не дорос бы. Паскудного ты себе хозяина выбрал, Кэссин, ничего не скажешь.