– Жила Чучелка в черном-черном лесу, в черной-черной горе, домом ей был старый склеп, а кроватью – старый гроб. Вот сидит она со своим любовником однажды и ласково так спрашивает: что, дескать, не весел, отчего закручинился? "Люди меня обижают, Чучелка, – говорит ей любовник-колдун, – говорят, с кровосоской живу, в глаза плюют". – "А ты поезжай в чужие края, – ласково отвечает ему Чучелка, – женись на какой-нибудь простой дурочке". – "Можно ли так?!" – "А чего нельзя? Поживешь с ней, развеешься. Сам хмуриться не будешь и на меня тоску нагонять не станешь". Обрадовался колдун, сел на коня и поскакал. Год ли скакал, день ли – неведомо. Сам скачет, а Чучелка сзади сидит, его обнимает, улыбается. В дом зайдут – братом с сестрой представляются. Утром снова в путь, а в доме уж все мертвые – Чучелка постаралась. Так до наших краев и добрались.
Ланка поползла с кровати поближе к играющим, а я заметалась между боярином и Илиодором. Златоградец мне казался надежнее, но этот паскудник, не понимая моих душевных мук и страхов, деликатно отодвигал меня обратно к Мытному, всем видом намекая, что игра только еще началась. Я лишь открывала рот, немея от такой черствости. Неужели он не видит, что мне страшно? Мытный же, наоборот, пытался сгрести меня поближе, косясь на Ланку.
– А командовала в этих местах Праскева Веретеница – ведьма-магистерша. И брат у нее был ведьмак. Жили скромно, ничем от прочих не отличались. К ним и заглянула парочка. Улыбаются, входят в дом. Чучелка красные свои сапожки сбросила, а Праскева как на них глянула, так и обомлела, но вида не показала. Говорит брату своему: "Ты давай гостью обиходь, накорми, а я сейчас быстро коровку подою, скотину покормлю да и к вам вернусь". А сама так хитро глазками сделала, что и дурак бы догадался, что не просто так она на улицу поспешила, а желает она с гостем уединиться. Ну-у колдун, не будь дурак, следом за ней выскочил, давай вокруг Праскевы петухом ходить. А та хихикает, глазками стреляет и в платок кутается. "Зябко, – говорит, – ножки мерзнут, развел бы ты костер". Любовник Чучелки, конечно, не отказался. А Праскева все равно зябнет. "Что за странность, – говорит, – такая? Сапожки, что ли, принеси". Тот в дом. Да где в чужом доме обувку найдешь. Схватил Чучелкины сапожки и вынес. А ведьма взяла и кинула их в огонь. Тут в избе поднялся ор, крик. Чучелка кричит, мол, помираю я, плохо мне. Из кострища полезли змеи и всякие гады. Чучелке все хуже, полезла она на крышу, чтобы улететь, да тут ей смерть пришла. Хлопнулась она на землю, одно огромное кровавое пятно от нее только и осталось.
Меня чуть не стошнило от отвращения. Илиодор неправильно понял выражение моей морды и просадил десять кладней. Глянул на меня с упреком, а я, втянув голову в плечи, развела лапками, дескать, извини. Боярин же, напротив, заинтересовался:
– А Мытные-то при чем тут?
– О! – подскочил забывший, о чем шла речь, Пантерий. – Мытные здесь лет тридцать назад появились, как сейчас помню… – Пантерий спохватился и закашлялся. – Маманя… тьфу ты, бабаня рассказывала. Чину-то папенька ваш, Яким, был небольшого, хоть и роду боярского, и бегал у Великого Князя но молодости на поручениях, что, понятно, крайне ему обидно было. Уж не знаю, какая его нелегкая занесла в наши края, но, видно, достал он всех в столице, его и послали… А он не обиделся, поехал.
У Илиодора открылся рот, боярин тоже вздулся, собираясь рявкнуть, но тут заинтересовавшаяся Лана навалилась ему на плечо, и крика как-то не получилось.
– Поотирался Мытный здесь с годик. Что-то с купцами провернул, где-то ворам пособил, где-то голове помог, надавив боярским авторитетом. Шастал-шастал по округе, да и угодил в Ведьмин Лог. А ночью дело было. Заплутал, с дороги сбился, попал на болота. Бредет по колено в воде. Мерзко, пакостно. Думает: остановлюсь – к утру околею, не остановлюсь – как есть потопну. Вдруг глядь – островок. А на островке нет ничего, только гроб каменный. Ведьмы-то, как Чучелка разбилась, всю землю с того места срыли да в том гробу и похоронили на болоте, от греха подальше.
Слушая Пантерия, все как-то позабыли про карты. Илиодор поводил туда-сюда глазами и вдруг нагло выкрикнул:
– Тридцать шесть! – не имея на руках даже девяти очей. Я поразилась такой наглости, а зачарованный Пантерием народ даже не удосужился проверить, по праву ль златоградец к себе денежки сгребает. Черт же все рассказывал:
– Яким хоть и не ведьмак, а что место нехорошее, сразу сообразил. Думает, ну его к лешему, стороной обойду. Только ногу занес, глядь – кладень золотой блестит. Не на болоте ж его оставлять. За ним другой заметил, третий. Так до самого гроба и добрался.
– Ой, мамочки… – прошептала Ланка, вцепляясь Мытному в рукав.
Боярин тут же для уверенности подгреб меня к себе поближе, прижал и начал, набычившись, смотреть на подростка. Видя, что руки у боярина заняты, черт принялся бросать ему карты в открытую. Боярину выпало двадцать одно. Уланский командир расстроился:
– Что ж мне так не везет сегодня, – и показал всем свои карты, – двадцать. Против ваших не катят.
– Двадцать четыре, – уверенно заявил Илиодор, сжимая в кулаке жалкие тринадцать очей.
Черт удивленно вскинул на него голову, но тот не отвел взгляда и даже не покраснел, сграбастывая к себе деньги. Я напрягла лапы, пытаясь высвободиться, но не тут-то было! Признаться, так меня тискали впервые.
– …а гроб стоит, мордами страшными разукрашен. В боку дырочка, вроде как пробкой заткнут. Яким не удержался и саблей эту пробку выковырял.
Даже свечи от страха нервно дернулись, а пара даже потухла под зловещий шепот черта.
– Сначала-то золотишко хлынуло. Монетами старыми, тертыми, а потом ка-а-ак зыркнет глаз, кровью налитой!
– А-а!!! – тонко запищала Ланка, я зашипела, выгибая спину.
Уланский командир вскочил, хватаясь за саблю, а Илиодор поддернул к себе беспризорный кладень. Мытный сжался в кресле и, ухватив меня, принялся осенять все вокруг, словно иконой Пречистой Девы, а черт зашелся уж совсем демонически:
– Яким орет, бежит по воде как посуху. Долетел до Дурнева, ворвался в чью-то избу, народ шуганул саблей, сам забрался на печь, а там давешний ужас из гроба уже сидит, улыбается. До утра его по селу гоняло, пока не загнало на Поганый пустырь. Нехорошее место, там некроманта народ на вилы поднимал, там еще в древнюю пору жертвы человеческие приносили.
– Ы-ы… – Наша покойница принялась бегать из угла в угол, стуча невидимыми зубами.
Я выпучила глаза, чувствуя, что останусь без шкуры в руках впечатлительного Адриана. Илиодор попытался забрать меня из его рук, но проще было руки отрубить, тогда хозяин расстроился и увел еще один кладень. Как он может в такую минуту о деньгах думать? Черт же азартно расшвырял карты каждому, возвестив:
– Пять даю! – двинул деньги в кучу и, ухмыляясь, перешел на совсем уж на зловещий шепот: – Прижала мертвячка Якима, не вздохнуть, ни пошевелиться, коготками черными грудь терзает, а говорит ла-асково так: "Что ж ты, миленький, бегаешь от меня? Я тебе зла не желаю. Коли будешь меня во всем слушаться – до-олго еще проживешь. А коли мне поможешь ведьм логовских извести, за смерть мою отомстить, так еще и богатеем сделаю", – и расхохоталась так, что у Якима кровь в жилах застыла. Вот на том месте енту управу поставили, – просто закончил он.
– Ну, мне пора, – присела в поклоне Ланка, – до дому… – крутнулась вокруг себя, пытаясь нюхом найти, где заветная роща с отсыпающимся надежным Серьгою, и дунула во все лопатки к двери, не рассуждая, как это народ воспримет.
– Хе-хе-хе-хе, – раздельно и нехорошо посмеялся ей вслед Пантерий, – ишь как мотануло! Щас клад свой проверять будет, – и, глянув на удивленных партнеров, объяснил: – У нас отчего так много бродячих покойников? Оттого что кладов нечестивых зарыто без счету.
– И где? – сразу вскинулся Илиодор.
– Да везде! – широко повел рукой Пантерий и, хитренько глянув, предложил: – Если интересует – покажу.
За дверьми пронзительно взвизгнуло, я навострила уши, а остальные удивленно повернулись, вслушиваясь: чего это там опять? Я сначала увидела, как в дверь протиснулось плечо, а потом показался и весь Серьга – новый охранник Мытного. Он удивленно рассматривал обнаженную саблю, с которой капало что-то зеленое и ощутимо воняло тленом.
– Чего это у вас такое бегало, прозрачненькое? – Серьга очень натурально смутился и даже изобразил этакого дурачка, который пытается рукавом незаметно вытереть клинок и сунуть в ножны.
– Поздравляю, – сделал скорбное лицо Пантерий, – вы, молодой человек, только что в клочья разрубили легенду этих мест – Басю-панночку.
– Ох ты ж?! – выкатил глаза Серьга и так кинулся в двери, словно задумал собирать покойницу по кускам обратно, сшибся с Селуяном, замахал руками, что-то быстро ему наговаривая, но получил от него тумака и, покраснев, смущенно замер. Сорвал шапку, надел ее, натянув по самые глаза, утер нос рукавом и лихо сморкнулся на пол – в общем, изобразил полного деревенщину. Селуян снова его беззлобно ткнул кулаком в затылок, как старший, которому стыдно за бестолкового родича, и, подойдя к Мытному, смущенно кашлянул:
– Тут такое дело… – и мотнул Серьге головой, мол, давай докладай.
Серьга крякнул и бодро отрапортовал:
– Выследил я Ваську, надо брать, пока не утек, стервец.
Я удивилась, уставилась на Серьгу, надеясь на объяснения, но тот лишь нагло ухмыльнулся и вообще на меня не смотрел, ел только начальство глазами, докладывая по всей форме:
– Дело тут такое: прячется он на болоте. Есть у нас там одно местечко, зовется Чучелкиной могилой. На конях туда не проехать – топь. Да и пешком там не шибко разлетишься. – Он обернулся воровато и добавил, понизив голос: – И сдается мне, что один он там. Если сейчас нагрянуть втроем, впятером, то как есть повяжем голубчика, никуда он от нас не денется.
Мытный задумчиво улыбнулся. А Илиодор хмуро уставился во тьму за окном. Только уланский командир, которому уже хотелось спать, недовольно проворчал:
– А сам ты его повязать не мог? Вон народу сколько у нас на площади бездельничает, брагой с самого утра надираются.
– Народу не надо! – замахал руками Селуян, а Серьга поддакнул:
– Ни в жисть не возьмем, если с народом. У Васьки ж тут за каждым углом глаза и уши, только скомандуете "по коням", как тут же можно и расседлывать.
– Хоронясь надо, – проникновенно, с душою, добавил Селуян.
– И не только от воров, – вдруг подал голос Митруха и, обведя всех предостерегающим взглядом, добавил: – Чучелка тоже не спит.
– Тьфу на тебя! – шмякнул ему по макушке боярин, а Илиодор искренне захохотал.
И после этого хохота все как-то перестали бояться. Мытный поднялся и, приложив руку к груди, произнес:
– Князь, я очень вас прошу, составьте мне компанию. Не получается у меня так лихо с покойниками, как у вас. Я их страсть как боюсь с детства…
Было видно, что он еще что-то хочет присовокупить, но никак не может вспомнить имя князя.
Илиодору идти не хотелось, но, посмотрев в просящие глаза боярина, видно, вспомнил, что тот обещал ему полковую казну на разграбление. Нехотя проворчал:
– Болото… Что можно делать на болоте ночью?
– Знамо дело, клад прятать, – с готовностью подсказал Митруха.
Илиодор встрепенулся, глянув на мальца с заинтересованностью, и уже бодро распахнул объятия Мытному:
– Да в самом деле, Адриан Якимович, что я вам, не друг? Неужто думали, что я вас одного вот так и брошу? А кстати где тут можно раздобыть лопату?
ГЛАВА 6
Признаться, меньше всего я ожидала, что на болото и кошку прихватят. Илиодор сгреб меня за шкирку со стола, и я даже не успела цапнуть его за руку. Только возмущенно зашипела. Вот ведь скупердяй, ни одной ценной вещи просто так не бросит. Я попыталась было выпасть из-под полы, но куртку он безжалостно затянул поясом, еще и пальцем погрозил:
– Муська, не рычи, а то начну кормить сырыми мышами!
Я онемела, чуть не вякнув: "Да ты меня вообще в жизни один раз кормил!" Но не успела, потому что Илиодор долго со мной разговаривать не собирался и застегнулся под горло. Пришлось расслабиться и попытаться получить кошачье удовольствие. И поняла, что не так уж и плохо. Слева прохладное сукно, почему-то пахло табаком и чем-то знойно-южным, в щелку меж пуговиц задувал свежий ветерок, зато справа, будоража мысли, навевало теплом от крепкого мужского тела. Мне стало интересно: а какой он на ощупь? И я запустила в него когти. Bay! Какой мужчина!
Илиодор подпрыгнул, попытавшись сквозь одежду выдрать мои коготки и шипя:
– Муська, прекрати!
Я чуть не завыла, чувствуя, что мне еще больше хочется его покогтить, и, не удержавшись, еще пару раз с урчанием впилась в его бока.
– У-у! – взрычал неготовый к моим ласкам хозяин, начав хлопать себя по животу и спешно обрывая пуговицы. Я вывалилась, довольная как черт, но все равно сделала вид, что задыхаюсь.
Мы уже были за окраиной. Селуян с Серьгой летели впереди, словно волки; хоть и ночь была, и фонарей не взяли, чтобы Васька не вспугнуть. Уланский командир шагал широко и целеустремленно, на нем была форменная кираса с гербовыми северскими медведями и блестящий шлем с конским хвостом. Палаш он придерживал левой рукой, а в правой держал реквизированную у стрельцов пищаль. Мытный ограничился своей саблей и зачем-то взял на кухне связку чеснока, который и лущил, воняя и задерживая всех. И только лишь Илиодора гнал азарт наживы, он что-то мурлыкал, натачивая по дороге лопату. От этих мерных, леденящих Душу "вжик-вжик!" нервно приседал молодой боярин и морщилась я.
– А вам не кажется, что это чересчур? – косился на лопату Мытный. – Как-то неблагородно это – идти с лопатой… Хоть и на вора… Я понимаю, что вы ни черта не боитесь, но…
– Ах, успокойтесь, друг, – приобнимал его за плечи златоградец, и его широкая улыбка пугала Мытного больше рассказа о покойниках.
Мне чертовски хотелось встать на две ноги и размять спину. Кто сказал, что у четвероногих спина не болит? Плюньте ему в глазки! Пантерий, увязавшийся за нами, не унимался, сыпал историями и байками, а также поучительными примерами. И вообще вел себя так, словно заманивал в какую-то ловушку. И что пугало – мне было совершенно непонятно: – кто здесь жертва.
Илиодор шел и, сам того не замечая, насвистывал. Лопата попалась справная, попутчики – забавные, и вообще все складывалось так преинтересно, что он невольно последние дни ловил себя на мысли, что в жизни так не бывает. Еще дома, мальцом, сидя подле маменьки, он любил слушать всякие любопытные сказки. И чем больше хотели им придать достоверности рассказчики, тем чаще поминали, что произошло это воистину в Северске. Так что сызмальства казалось ему это государство обиталищем древних колдунов, разбойников и драконов. Жизнь мотала его по свету, но, проснувшись месяц назад, он твердо для себя решил – пора! И, выйдя во двор, поинтересовался у престарелого ключника:
– А скажи-ка, дядька Спиридон, есть ли где еще в мире настоящее колдовство? – про себя загадав: если скажет – в Северске, то еду!
Дядька постоял, щурясь на солнце, и, хмыкнув, уверенно заявил:
– Есть-то оно есть… Только я б в такие места и за сто кладней не сунулся.
– А за тыщу? – поддразнил его Илиодор.
– Ну-у, за тыщу! – Ключник гордо расправил плечи. – За тыщу, Илька, я и черту рога обломаю!
И вот теперь шагал Илиодор по высокой болотной траве, чувствуя, как под ногами сонно покачивается земля, и сам себе удивлялся. Рассказали б ему раньше о покойницах, что ходят в гости, о кошках, играющих в карты, о разбойных кладах и ведьмах, имеющих чуть ли не собственное государство, в которое без сотни кавалеристов власть имеющий дворянин и сунуться не может, – он бы почел такую историю за сказку. Да что сказку! Он и сам себе-то не очень верил. Да не спит ли? За пазухой тихо урчала ворованная храмовая кошка, от которой, вопреки ожиданию, пахло не по-кошачьи – медом и мятой. Уланский командир в ночной их вылазке старался держаться ближе к Мытному, наверно на случай, если тот совсем растеряет ум и ринется куда-нибудь в болотину. Сам же Мытный как зачарованный слушал и слушал соловьем заливающегося Митруху.
– Сама-то она, Баська, из западных дворян, которые себя панами величают, – стало быть, панночка. Отец у нее богатый был, родовитый, спесивый. Панночка – она девка хорошая была, добрая, ну и собой ничего. Только влюбилась в нищеброда. По крови-то он был, конечно, панский, да только от панства его остались лишь сабля да шапка. Понятно, что из его сватовства вышло. Слезы да ругань. Баська кричит: "Повешусь!" Отец кричит: "Прокляну!" – но видит, что дело плохо, и пошел не хитрость. Ладно, говорит, коль такая беда и ветер у тебя в карманах свистит, даю тебе сроку три года. За морем вон война за войной, лихие да отчаянные в день богатеют. Коль любишь Баську, без денег назад не вернешься.
Под ногами хлюпало и чавкало, иногда, с противным всхлипом, разражалась вонючим газом стоячая жижа или нервно вскрикивал в самое ухо филин. Илиодор крутил головой, пытаясь вспомнить: бывают ли на болотах летучие мыши? Потому что в ночном небе постоянно что-то неслышно металось, ускользая от глаза, зато синюшные болотные огоньки, напротив, назойливо выставляли себе напоказ. От воды поднимался туман, и Илиодору постоянно казалось, что кто-то манит его в этой зыбкой дымке, покачивая голубым фонариком. Но этих манильщиков он уже не боялся, насмотревшись на привидений и на бродящих по городу покойников, гораздо серьезнее относясь к тем серым теням, которые, стараясь быть незамеченными, перебегали от куста к кусту за спиной, не попадаясь на глаза, если резко обернуться.
– Много ль здесь у вас волков? – поинтересовался он, перебивая рассказ Митрухи.
– Волков? – удивился парень, растерянно оглядывая округу. – Ну есть немного. Хотя, конечно, оборотней больше. Опять же упыри всякие, еретницы, ночницы, болотницы… Хотя если захотеть, то можно и волка найти – обычное дело. Кабы не было волков – на кого бы все валили-то?
Улан только крякнул от его простодушия. А кошка завозилась за пазухой, высунулась и стала внимательно озираться, водя усатой мордой из стороны в сторону, словно выслеживала в траве мышь.
– Чуешь что? – спросил Илиодор.
Странное животное посмотрело на него, прищурив один зеленый глаз, а Митруха внес предложение:
– Может, она писать хочет? Ты ее опусти на травку, чай не сбежит ночью, – и добавил почему-то с нажимом, глядя кошке в глаза: – Чай, не дура.
Кошка фыркнула и пошла по траве, высоко поднимая лапы, причем сразу и целенаправленно в самую темень.