В дороге он все же уговорил себя вернуться к дядиной легенде, провел у дяди ночь, а потому днем уже свободен, помятый, да, помятый, у дяди тесно, выставили раскладушку, а он улегся в костюме (злоупотребили, что ли? Неважно).
То есть с помятостью костюма Прокопьев смирился. Но ощупав ладонью подбородок, взволновался. Моду на небритость недельной спелости он не уважал. Даже главный заседатель в верхней палате, пусть и отутюженный и, видимо, в достойных протокола запахах, был Прокопьеву не мил и вызывал всяческие подозрения. А своя щетина показалась сейчас Прокопьеву пятидневной. И наверняка, в ней проступала ядовито-наглая рыжинка, отчего-то свойственная бомжам. Газеты нигде не висели, и определить какое нынче число и какого оно месяца, Прокопьеву было не дано. А ночь волочения электричкой могли растянуть и временем, и пространством. Не материли ли теперь прогульщика на Сретенском бульваре? Не исключено, что и материли.
Небритый и помятый субъект не имел права появиться вблизи Дашиного жилья ("Не за пустой ли посудой приперся?"). Прокопьев мог предположить, что, как и газетные витрины, парикмахерские в Долбне вымерли. В Москве их осталось наперечет, да и те наградили себя титулами Салонов, с возвышением цен в Монбланы. Из устных былин пенсионеров Прокопьев знал, что некогда парикмахерских было, как квасных цистерн. Особенно в провинции. Даже в селах. Сам в студенческие годы был в командировке в тихоструйном городе Кашине и каждое утро за пятнадцать копеек садился в кресло брадобрея.
Нынче в салонах стригут и причесывают, но вот бреют ли? По указке продавщицы мороженого километрах в двух от вокзала Прокопьев отыскал салон красоты "Тарас Бульба". Крутая голова Тараса крепилась кронштейнами над входом в салон. Не было на ней ни оселедца, ни усов, из чего следовал вывод: бреют.
Оценивали клиента двое мастеров. Один из них, погрубее, пошире в плечах, хмыкнул и ушел. Второй, молоденький, на вид - юнец, длинношеий, в подсолнуховых кудрях (напомнил модного московского визажиста с коротким, будто обпиленным носом - догонял Майкла Джексона числом операций), не уходил, но пребывал в сомнениях.
– Деньги при мне, - буркнул Прокопьев.
– Проходите, - прозвучало соизволение. - С чего начнем? С мыслительного аппарата? Или с орально-жевательного?
– То есть?
– Что сначала будем делать? Лужайку над мозгами? Или подбородок и прочее?
– Мне побриться… - Прокопьев будто попросил извинения.
– У нас и в прейскуранте-то такой услуги нет, - растерялся мастер. - Вы, я вижу, нездешний…
– Я в командировке, - быстро сказал Прокопьев. - В электродепо. Налаживаю пресс. Начальство терпеть не может небритых. Чуть что - штраф. А бритва у меня сломалась. Услугу придумайте какую сможете. Пусть будет хоть скальп ирокеза.
– И скальпа ирокеза у нас в прейскуранте нет. Но может, и зря, - задумался мастер. - Ну ладно, попробуем. Могу и порезать с непривычки…
Однажды все же порезал. Но пытался проявить себя художником. Губы сжимал в напряжении. "У него ноздри - стоят! - пришло в голову Прокопьеву. - У многих - прижались к губам и будто лежат. А у этого стоят, вытянувшись. Обтесанные…"
– Ну вот и все. А надо лбом-то, может, что и сделаем? Ну если не голое колено, то хотя бы стерню? Нет? Но помыть-то волосы вам не помешало бы…
– Не помешало бы, - согласился Прокопьев. Расположение их друг к другу стало чуть ли не приятельским.
– Мне еще вечером надо зайти на Икшинскую улицу, - сообщил зачем-то Прокопьев. - Поручение одно выполнить. Это далеко от вас?
– На Икшинскую? - оживился мастер Стоячие Ноздри, хохотнул. - Сразу и на Икшинскую?
– А что такое?
– Как же! Как же! Там наша знаменитая путана живет. Дашка Хохлушка. Все приезжие мужики первым делом спрашивают про Икшинскую улицу. Все слышали про Дашку Хохлушку. Украшение города. Жертва Беловежской Пущи!
И мастер Стоячие Ноздри эротически-оснащенно выругался.
Прокопьев сгоряча чуть ли не нагрубил мойщику головы, но сдержался. Брадобреи всегда, а при королях в особенности, были людьми самыми осведомленными.
– Икшинская - ближе к вокзалу. Там спросите, - сказал брадобрей и опустил фен. - Теперь вы просто плейбой. Хотя отчасти и старомодный.
Предъявленные Прокопьевым к оплате бумажки брадобрея явно удивили. Вряд ли командированный в депо налаживать пресс мог с легкостью тратиться эдак во избежание штрафа. Брадобрей, наверняка, полагал, что с ним смогут рассчитаться лишь за усмирение щетины и мытье головы, и теперь, возможно, жалел, что не включил в счет и услугу "Скальп ирокеза".
– Освежиться не изволите? - предложил вип-персоне брадобрей. - Лучшие одеколоны от "Ив Роше".
– Нет, - сказал Прокопьев.
– Как пожелаете, - не стал расстраиваться брадобрей. - Плейбой может позволить себе любые запахи.
Икшинскую улицу Прокопьев отыскал быстро. И заробел.
К поворотам в Дашиной судьбе он был подготовлен рассказом Насти-лотошницы. Но многие Дашины напасти, казалось ему, были ее внутренние, личные, и замыкались они в пределах семейных. А тут сразу - Украшение города. Конечно, парикмахерская - учреждение специфическое, свободно-намолвленное, и узнать в ней можно черт-те о чем, скажем, о том, что гордость наша Борис Моисеев - сын футболиста Егора Титова, но все же, все же…
Заробел Прокопьев и оттого, что понял: ну передаст он привет Даше от товарок. А дальше что? И убоялся Дашиного недоумения. Или даже ее нерадости ему. Сам он, выходило, очень хотел увидеть Дашу. "Детство какое-то! - ворчал на себя Прокопьев. - Седьмой класс!"
Дом Дашиной тетки был панельный, пятиэтажный, каких в Москве тысячи. Прокопьеву случалось бывать в подмосковных городах и не раз. Дома, и именно такие, что стояли и в Москве, чаще всего казались в этих городах неухоженными и будто бы хозяевам неродными. Словно бы жили они здесь временно, а сами намеревались рано или поздно перебраться в Москву, а потом и куда-нибудь еще, предположим, к пляжам Австралии. Обои перекошенные и заляпанные, ржавчина в туалетах, перила поломаны, ступени лестницы выщерблены, ну и так далее. Подъезд Даши был будто бы убран к приезду президента. Чист, лестница не иначе как утром вымыта со стиральным порошком, коврики разложены перед дверями, цветы в горшках поставлены на подоконники. Ну разве только в тамбуре входа в подъезд дверное стекло было разбито, и рядом на стене над почтовыми ящиками расстраивали глаз черные граффити.
Время было обеденное, и потому кнопку звонка на третьем этаже Прокопьев нажал с робостью, но и с надеждой. Ему открыли. В дверном проеме Прокопьеву увиделась женщина лет сорока, крепкая, невысокая, с пышностью форм, с широкими скулами, с раскосостью черных глаз, наверняка, в роду ее были татары. На пришельца она смотрела с неприязнью, с обещанием дать отпор в случае опасности, и если опасность впрямь бы возникла, могла бы и огреть обидчика кочергой. Прокопьев был убежден, что кочерга стоит рядом, у вешалки.
– Мне бы повидать Дарью Тарасовну Коломиец… - сказал Прокопьев.
– А вы кто?
Прокопьев представился. Паспорт протянул хозяйке. Та просмотрела его со вниманием. Несомненно вызнала и место прописки. И тем не менее спросила:
– Вы из Яхромы?
– Нет.
– Вы из Марфина?
– Нет. Я из Москвы.
– А зачем вам Дарья Тарасовна Коломиец?…
– Я… Мне… - Прокопьев начал мямлить. - Позвольте я вам объясню…
Предложения зайти в квартиру Прокопьеву не последовало, глаза хозяйки смотрели на него чуть ли не зло.
– Вы кто? Селекционер? Менеджер? Или вы из милиции?
После упоминания милиции соседние по лестничной площадке двери стали потихоньку приоткрываться, и хозяйка, ничуть к Прокопьеву не подобрев, вынуждена была впустить его в квартиру и определить на табуретку в кухне.
– Я, собственно, для Дарьи Тарасовны никто… Я сам по себе… - заговорил Прокопьев. - Я часто обедал в закусочной в Камергерском переулке… Я просто был у Дарьи Тарасовны - клиент… А в Долбне у меня живет дядя. Я должен был заехать к нему по делам. А накануне в Камергерском я встретил бывших сослуживиц Дарьи Тарасовны… Там исчез театр. Здание большое. И они, товарки Дарьи Тарасовны…
И потекла легенда с добавлением свежих фантазий Прокопьева, легенда складная, но впрочем, доверия к Прокопьеву Ангелине Федоровне (было названо имя) не добавившая.
– К нам, к Даше то есть, из Москвы уже являлись. С поручениями, - сказала Ангелина Федоровна угрюмо. - И с известными уговорами. Вы кто, извините, по профессии?
– Я?… Я - инженер. Инженер-конструктор… И изобретатель… Это когда-то… Нынче я работаю краснодеревщиком…
– Краснодеревщиком?
– Ну да! Краснодеревщиком! - оживился Прокопьев. - А что? Работа не стыдная. Мебель в порядок привожу. Сам кое-что придумываю. Интересно…
– Притоны мебелью не обставляете?
– Какие притоны? - удивился Прокопьев.
– С будуарами, - сердито сказала Ангелина Федоровна и закурила. - Вы с Генералом и с мадам его Щупачевой не сотрудничаете?
– Я не знаю ни Генерала, ни мадам Щупачевой!
– А может, вы все же из милиции? Или частный детектив?
– Я пружинных дел мастер! - сердито заявил Прокопьев.
– Вот-вот! - чуть ли не обрадовалась хозяйка. - Пружинных дел мастер как раз им годится. Это как раз для их компании. А с Квашниным вы знакомы?
– При чем тут Квашнин? - напрягся Прокопьев.
– Значит, знакомы, - заключила Ангелина Федоровна. - Или хотя бы слышали о нем. Да как же и не слышать о Квашнине, если вы обедали в Камергерском? Из-за этой закусочной у Даши все беды. Уговаривали мы ее не связываться с Москвой. Куда там! Самостийная! И где она теперь?
– И где она теперь? - встревожился Прокопьев.
– А товарки эти камергерские, - Ангелина Федоровна будто не расслышала вопроса Прокопьева, - еще и поручение сюда отправляют! Что же они вам поручили? И по чьему велению?
– Собственно, это и не поручение, - сказал Прокопьев, - а привет. Просто привет. Узнали, что я еду в Долбню к дяде, вот и… А Даша-то где?
– Откуда они узнали наш адрес?
– От Даши, наверное… Может, из личного дела… А план вашей улицы мне нарисовала Настя-лотошница…
– Какая Настя?!
С вопросом этим, высказанным нервно, на кухню влетела, словно из засады, молодица лет двадцати, ну чуть постарше, схожая с Ангелиной Федоровной цветом и разрезом глаз, широкими скулами, но пожалуй, более чернявая (красная лента в густоте волос) и смуглая. В счастливые свои часы, подумалось Прокопьеву, девушка, наверняка, бывала пригожей, озорной и веселой, но сейчас недоверие к порученцу московских товарок сделало ее раздраженной и даже злой. От матери ее отличали и особенные движения рук, поначалу показавшиеся Прокопьеву странными, вызванными нервическим состоянием Татьяны (Прокопьев слышал о Татьяне от Даши, да и Людмила Васильевна позавчера - позавчера ли? - напомнила ему о ней), но тут он был не прав.
– Какая Настя?!
– Вы так и не ответили, где мне найти Дарью Тарасовну, - сказал Прокопьев.
– Какая Настя? - Татьяна воинственно вскинула руки, и Прокопьев не удивился бы, если бы в них сейчас и впрямь не возникла кочерга или коса-литовка.
– Настя, как и Дарья Тарасовна, из Херсонской области, торгует фруктами на углу Большой Дмитровки и Кузнецкого Моста, у театра Оперетты… И вот ее план. Как идти от станции до вашего дома…
Насти на бумажка была развернута и изучена, Татьяна обернулась к матери:
– Настька Безбородько! Ее рука.
– Ну и что? - сказала Ангелина Федоровна. - Тоже мне мандат.
– Анастасия - хороший человек.
– Ну и что? Рогнеда тоже была хорошим человеком. Что им стоит и Анастасию использовать?…
– Но Сергей Максимович не похож на… - начала Татьяна, и Прокопьев ощутил, что в отношении к нему Дашиной сестры случилась перемена.
– Он знаком с Квашниным, - сказала Ангелина Федоровна. И нечто значительное, скрытое в глубинах прозвучало в ее словах.
Прокопьев промолчал.
– Что ты замкнулась на этом Квашнине! - вознесла руки Татьяна.
– Имею основания, - опять прозвучало скрытое, глубинное, таинственное даже. - И кончили. Мне возвращаться на работу. Сергей Максимович поручение выполнил. Посетив дядю, нашел возможным привезти Даше привет. Мы его передадим. Спасибо вам, Сергей Максимович, и всего вам хорошего в московской жизни.
– Я провожу Сергея Максимовича до станции, - сказала сестрица Татьяна. - У меня есть часок.
– Проводи, - кивнула Ангелина Федоровна. - И проследи, чтобы наш гость благополучно сел в электричку.
"Женщина-то какая властная!" - пришло в голову Прокопьеву.
Уже на лестнице Прокопьев сразу же пожелал вызнать у Татьяны, отчего они с матерью скрывают от него местонахождение Дарьи Тарасовны, не считают ли они, что на Дашу объявлена охота, и он - именно один из охотников. Но убоялся соседских ушей.
– Подъезд у вас какой ухоженный, - сказал на всякий случай Прокопьев.
– Дашкины чудачества, - кивнула Татьяна. - Чистюля. Лестницу мыла. Коврики завела. Цветочки - это на лестнице-то! Ну иногда я ей помогала. Последние три дня мыла по привычке… Она даже барвинок у крыльца, у скамеек развела, мальвы у нее там цвели. И стекла в двери не били. А теперь разбили. Слова над ящиками написали черным маркером, вы уж их не читайте…
Но Прокопьев прочитал.
– Дашка-то уж пять дней как у нас не ночует, - сказала Татьяна на улице. - С матерью моей повздорила. Мать у нас - владычица морей. Но Дашка добрая, отходчивая. Однако вот уже пять дней…
– Где же она? - спросил Прокопьев.
– Не знаю, - сказала Татьяна. - Не знаю.
Знает, решил Прокопьев, но он у нее на подозрении.
Вела она его явно не к станции. И еще в доме было произнесено: "Часок у меня есть". Вполне возможно, имела намерение что-либо высказать московскому краснодеревщику или, напротив, нечто существенное вызнать у него.
– А мне, Сергей Максимович, - сказала Татьяна, - Даша о вас говорила…
– Думаю, вряд ли что-либо лестное…
– Да нет. Плохого она мне о вас не говорила. И у меня такое чувство, что вам можно доверять…
"Ну спасибо…" - чуть ли не произнес Прокопьев. Но сказал иное:
– Вы с сестрой совсем не похожи.
– Ну конечно! - то ли огорчилась Татьяна, то ли обрадовалась: - Она-то… Красавица. Ноги - длиннющие. Шея лебединая. А осанка? Что там еще из набора городских Мисс? Захочет - будет натуральная блондинка. Захочет - тут же и цыганка Радда. Только все это, по ее же словам, удачи ей не приносит… Так оно и есть…
Встречные прохожие были Татьяне знакомы, она здоровалась с ними. Поначалу Прокопьеву показалось, что их прогулка Татьяне малоприятна, может, она и была малоприятна, но Татьяна никого не стеснялась или делала вид, что для нее чужие мнения и цента тбилисского не стоят. Не одна в их семье была владычица морей.
– Вот здесь можно присесть. Если вы, конечно, не спешите…
38
Прокопьев посчитал нужным не спешить.
Пустырь, выбранный Татьяной для беседы, людей отчего-то не притягивал. Человека четыре пересекли его во время их разговора с Татьяной. И детишки не гоняли здесь мячи. А могли бы и гонять. Но две скамейки на пустыре стояли. Татьяна достала из хозяйственной сумки два пластиковых пакета, один из них протянула Прокопьеву ("подстелите") и рукой пригласила Прокопьева присесть. И тут Прокопьев осознал, в чем странности или особенности ее жестов. Приглашение присесть вышло у нее жестом церемониймейстера пустыря. В третьем акте "Лебединого озера" церемониймейстер бала вводит в зал владетельной принцессы и рассаживает знатных гостей полетными движениями обученных рук. Руки Татьяны - и в квартире, и в прогулке по городу, и здесь на пустыре - все время были в движении. Это были руки переводчика на язык глухонемых, и это были руки мима или балерины, пусть и из кордебалета. Заметив взгляды Прокопьева, Татьяна смутилась, стала рассказывать, что - да, до школы у нее во дворе был друг, мальчик глухонемой, потом он уехал, а тогда она научилась общаться с ним мимикой рта и рук. И дальше ее руки будто зажили в разговорах сами по себе, возможно, довольные умению помочь ее косноязычию. Над нею смеются, называют "мельницей" или "вентилятором", а она ничего поделать не может, остается только связывать ей руки кухонными полотенцами и заклеивать рот. "Таня, вы несправедливы к себе, - сказал Прокопьев. - У вас очень красивые руки. Я с удовольствием гляжу на их пластику. А сравнивая себя с сестрой, вы оценивали себя излишне уничижительно. И зря. У вас свои достоинства в облике. У Дарьи Тарасовны свои…"
– Дашка говорила мне то же самое, - вздохнула Татьяна. Но тут же сказала строго: - Вы очень добры ко мне, Сергей Максимович. Но присели мы здесь совсем по другому поводу.
– Согласен, - кивнул Прокопьев.
Так вот, началось все с явления в Долбню бандерши мадам Щупачевой и здоровенного мужика по кличке Генерал. Впрочем нет, началось все раньше. После того как закусочную в Камергерском закрыли, Даша работу в Москве найти не могла. Или не хотела. Или вообще не хотела бывать в Москве. Пальцы рук Татьяны на мгновение соединились и тут же разлетелись. Сначала прошелестели по Долбне слухи. Мол, родственницу Поспеловых, в Долбне прописанную, а в Москве выгнанную из ресторана, видели на Тверской в своре шлюх средней цены. Мол, потом ее показывали по телевизору, попала в милицейскую облаву, сидела перед камерой голая и все пыталась прикрыть сумкой лицо. Фамилию, мол, не называли, но и так было понятно, о ком идет речь. При этом сообщались подробности, какие и очевидцы не могли знать. Будто кто-то умелый и хозяйственный по делу подбрасывал в костер заготовленный к случаю хворост. Ангелина Федоровна, уважаемая в городе медсестра, устроила Дашу в больницу нянечкой (на время, договорились, на время) и вместе с ней, Татьяной, уберегала Дашу от подлейших слухов. Но тут и прикатили в джипе Генерал, мадам Щупачева и прихваченная ими то ли наводчицей, то ли заложницей Дашина приятельница Рогнеда. Из машины ее не выпускали. А может, она и сама не решалась выйти. Сейчас же большой и указательный палец правой руки Татьяны на лету сошлись в кольцо, оценив Рогнеду. Ноль.
Генерал и мадам Щупачева шумели. Сначала во дворе. Потом перед дверью на третьем этаже. Потом в квартире Поспеловых. Шумели, угрожали и требовали. Даша, на вид милашка и простушка, а по сути деловая стерва, якобы им задолжала, вызвала недовольство клиентов (может, у кого и в карманах пошарила), подвела подружек и должна вернуться на улицы и в салоны приятных услуг. Дашины возмущения, а порой и всхлипы услышаны не были.
Более свирепый мужик Генерал и мадам Щупачева в Долбне не появлялись. И не присылали гонцов с черными метками. Но дело было сделано. И сама Даша ощутила, в какие тупики ее могут загнать, коли пожелают. И долбненцы были ознакомлены с клеймом: "Хохлушка с Тверской".
Потом все притихло. На Дашу будто бы не косились. И не только в коридорах больницы, но и на дискотеке. Выискивались даже и ухажеры. А что? Городская знаменитость. Модель, не модель, но девица яркая. Да и барышни с Тверской были теперь чуть ли не в почете. Служба развлечения и оздоровительного ублажения плоти. Видимо, кому-то из недоброжелателей было не до Даши. Или они пребывали в тихом ожидании. Сама созреет.