Стремителен был в своих проектах архитектор Хачапуров. Бывшие "землескребы" еще не утвердились в своих новых состояниях, а он торопился. Времени-то прошло всего ничего… "Стоп", - сказал я самому себе. Мысль о времени смутила меня. Теория "сплющенности времени" не казалась мне приемлемой. Мельникову и деве Иоанне она была удобна, а мне не подходила. Но в какие же сроки кафе "Артистико" стало трактиром "Овес", бывшая закусочная - рестораном с японскими угощениями, а рекламный щит, гонимый Никифором, угодил на провода вблизи Туапсе, как долго мы старались укрыться в Щели от завихрений, понять я не мог. Стрелки моих часов в Щели вроде бы не двигались. И календарных скачков не произошло. Однако исчезла из Камергерского переулка чукотская "Яранга", встали на попа "землескребы", и мерзли на вокзалах под Туапсе ожидавшие электричек, билеты на которые, впрочем, не переставали продавать. Мои гуманитарные гадания заводили меня в тупики. То есть с билетами на неподвижные электрички мне как раз все было ясно. Это по-нашему. В проводах токи замерли, но в деловых людях, имеющих понятия о прибыли, замереть они не могли.
И не у кого было узнать, перекупил ли Суслопаров бывшую закусочную у Квашнина. И если перекупил, то вместе с Щелью или без нее. Вернее, мне хотелось узнать, уступил ли Квашнин помещение в Камергерском, отделался ли от него, и если да, то почему?
А тут до меня дошли толки о Даше Коломиец, бывшей буфетчице, будто бы ее видели в Москве, а однажды даже и в Камергерском переулке.
Не одно лишь мое обывательское любопытство, но и неожиданная для меня заинтересованность в судьбе вроде бы чужого человека подмывали отправиться в Щель, если она, конечно, не исчезла и не совместилась с блюдами японской кухни ресторана "Роял-кафе".
Дверь меня впустила, и Людмила Васильевна мне обрадовалась. За столиком у окна я увидел двух мужчин - Сергея Максимовича Прокопьева и сухопарого верзилу лет сорока, мне дотоле неизвестного. Разговор собеседники вели серьезный (так показалось), и я подумал, что, возможно, Прокопьев пригласил в Щель еще одного специалиста Государственной комиссии выяснения отсутствия, к тому же теперь ему следовало выяснять причины исчезновения мемориальной доски С.С. Прокофьева. Буфетчица Соня куда-то ушла, и Людмила Васильевна сама налила мне кружку пива. Сегодня это было "Очаковское". Снабдила и бутербродами с красной рыбой.
– Касса работает в прежнем режиме цен? - поинтересовался я.
– Слава Богу, в прежнем, - кивнула Людмила Васильевна.
– И никаких последствий урагана Никифор?
– Вроде бы никаких…
– Гуманоиды в вытяжке не застряли?
– Васек утверждает, что они проживают теперь у него в кладовке. И будто напуганы чем-то…
Пустые слова свои я произносил, все еще не решаясь задать вопрос о Даше, совсем недавно мне давали понять: не суйтесь в чужие дела.
– Серьезные люди, - сказал я на всякий случай, кивнув в сторону пружинных дел мастера и его собеседника.
– Это Квашнин, - сказала Людмила Васильевна.
– Тот самый Квашнин? - удивился я.
– Тот самый.
– Он ваш хозяин?
– У нас нет хозяина. То есть хозяева - все мы. И все вы. А помещение в Камергерском он продал.
– Суслопарову?
– Кому - неведомо. И почему именно Суслопарову? Мало ли что мог наболтать Васек Фонарев. Кроме Суслопарова есть и другие настырные люди с расчетами в соображениях.
Теперь я со вниманием взглянул на собеседника Прокопьева. Тощим его назвать было никак нельзя, про таких говорят - жилистый. А лицо его, человека моложавого, казалось морщинистым. Впрочем, скоро я сообразил, что впечатление это создают вертикальные складки лица аскета. Но отчего льняному и клюквенному миллионщику быть аскетом? Ко всему прочему сегодня лицо Квашнина выглядело печальным и озабоченным.
– А как дела у Даши? - осторожно спросил я.
– Вы у нее самой и спросите, - сказала Людмила Васильевна.
– Где же я ее увижу?
– Увидите, - сказала Людмила Васильевна. И добавила с явным неодобрением кого-то: - Прохлаждается где-то барышня…
Логично было предположить, что кассирша укоряет трудившуюся в последние случаи за буфетной стойкой Соню, но нет, к пивному крану явилась Даша и сразу стала оправдываться:
– Завозилась на кухне…
– На кухне - Пяткина, - строго сказала Людмила Васильевна.
– Вот с ней я и заболталась, - сказала Даша.
– Тоже мне - фря! - фыркнула кассирша. - И что в тебе мужики находят?
При явлении Даши мужики, то есть Сергей Максимович Прокопьев и миллионщик Квашнин, встали, сняли с вешалок шапки и пальто и, откланявшись, из Щели удалились. Обсуждать их уход или отыскивать причины внезапности их ухода Людмила Васильевна с Дашей не стали. А меня рикошетом задел вопрос, обращенный к Даше: а действительно, что находят в ней мужики? Ну красивая девушка, осанка хороша, будто носила в детстве на голове кувшин с молоком, рослая, сама, рассказывая об Олёне Павлыш, выразилась: ноги, мол, у той - от клюва фламинго, Дашины ноги были не хуже, русые волосы, за стойкой, естественно, приходилось ей собирать их в пучок (профессиональные требования и приличия), освобожденные от заколок мягко и волнами спадали на плечи. То есть ничего особенного в Даше вроде бы не было, при первом взгляде на нее могло показаться: банальная по нынешним стандартам милашка, ухоженная, приятная, страшил и невзрачных теперь в обслуге не держат. Но потом, так было и со мной, угадывалась в ней порода, хотя я и знал ее семейную историю, какая уж там могла быть порода! А черты ее лица приобретали особенность и единственность, и ты понимал, что перед тобой натура - надежная, не способная врать и подличать. Карие глазища Даши умели удивляться, вроде бы это были глазища простушки, но в них порой посмеивались искорки лукавства, заставлявшие вспоминать о Солохе. Глаза ее прежде были лучистыми. Нынче же в них были и горечь, и печаль.
– Давно, Дарья Тарасовна, - сказал я, - не видели вас в Камергерском. Не путешествовали ли вы в Херсонские земли?
Даша с Людмилой Васильевной переглянулись.
– Нет, - сказала Даша. - Путешествовала я в более северные земли. Если это можно назвать путешествием…
О чем спрашивать дальше, я не знал. В исповедники я не годился, да и потребности в исповеди у Даши сейчас явно не было. И Людмила Васильевна давала понять: не сейчас, не сейчас, потом. Потом все и узнаете. Ну если и не все, то хотя бы кое-что.
И действительно, потом я узнал…
А пока я, как бы соблюдая приличия, спросил:
– Надеюсь, Даша, вы теперь будете радовать нас своим присутствием…
– Дашенька у нас теперь занятая, - ответила за Дашу Людмила Васильевна, - готовится поступать в медицинский, тетин пример на нее подействовал. Ну а если возникнет желание, то и здесь, конечно, появится…
– Желание возникнет, - сказала Даша.
А узнал я потом вот что. Узнал из разговоров с самой Дашей, с Людмилой Васильевной, с Сергеем Максимовичем Прокопьевым и даже с поварихой Пяткиной. Вот с Анатолием Васильевичем Квашниным общений у меня не случилось. Кое-что я и вообразил. Или нафантазировал. Такова уж особенность моей натуры.
Так вот. Прежде всего, и это самое важное, мне было открыто, что главным зачинщиком злоключений Даши был вовсе не льняной и клюквенный король Анатолий Васильевич Квашнин, а некто другой, личность пока невыявленная. Что руководило каверзами этого некто другого (не исключалось, что и некто другой), пока определено не было, хотя варианты объяснений каверз имелись. Конечно, какая-то корысть. Стремление к долгосрочной выгоде. Тогда получалось, что Даша оказалась приманкой или даже красным флажком в чьей-то охоте, а генеральным объектом облавы были Квашнин и его капиталы. Я-то полагал, что Людмиле Васильевне и Арсению Линикку суть приключения известна, но они темнят, подталкивая меня к собственным разысканиям и выводам. "А может, тут было не только желание выгоды, - произнес я как-то в присутствии Людмилы Васильевны и Гнома Телеграфа, - а зависть и потребность в мести за что-то?" "Не знаю, не знаю", - сказала Людмила Васильевна. "А может, это вовсе была Третья сила со своими интересами, нашему пониманию неподвластными?" "Какая еще такая Третья сила?" - обеспокоилась Людмила Васильевна. "Ну, про которую бубнил ваш знакомый Коля, ожидавший мужика с бараниной…" "Ой! Ой! Ой! Да это же пустозвон! Какие у него могут быть Третьи силы!" - воскликнула Людмила Васильевна, но было заметно, что она всерьез задумалась о чем-то и беспокойство ее не прошло. "Мужик-то с бараниной, действительно, ни при каких Третьих силах, - продолжал нудить я. - А вот эта парочка - дама в красной каскетке и прохиндей Ардальон Полосухин, они-то при каких силах и чей заказ исполняли?"
Людмила Васильевна ответом меня не удостоила. А может, она и не знала ответа.
А мне уже было известно о том, что госпожа Уместнова и господин Полосухин подсовывали Даше в ее заточении после угощений китайскими блюдами из ресторана "Малиновая панда" контракт с условием о послушании и им была желательна подпись кровью, такая нынче мода. Но с ними был и искусствовед Николай Софронович Агалаков, служивший прежде при Квашнине и, стало быть, кем-то перекупленный. Теперь он нигде замечен не был. Как, впрочем, нигде не объявлялись в последние дни и лихая дама Уместнова с Полосухиным. Неужели и Андрюша Соломатин вляпался в историю вместе с ними? Вряд ли. Его-то физиономию я наблюдал и в светских хрониках.
Вызволяли Дашу из затвора, не зная, где она и в каком состоянии, и кем уворована, Квашнин и Прокопьев. Но каждый из них - сам по себе и с собственными интересами. О злоключениях Даши в Москве и Долбне Квашнин узнал именно от пружинных дел мастера и средств для поисков пропавшей или похищенной имел несравненно больше, нежели Прокопьев. Но и Прокопьев, пользуясь при этом мандатом Государственной комиссии, проявил ретивость (и отвагу, услышал я от Людмилы Васильевны) и почти одновременно с Квашниным подобрался к месту Дашиного заточения. Подробностей его ретивости и отваги я, правда, не знал, расспрашивать же Сергея Максимовича обо всех его розыскных действиях и приключениях не решился. Знал только, что Квашнину, в конце концов, пришлось смирить гордыню и упросить Прокопьева о помощи, для того совершенно естественной. Иначе ничего бы не вышло. Или бы случилось несчастье. А уж потом в дело вмешались Людмила Васильевна и Арсений Линикк.
Уже было рассказано о том, что Агалаков, находясь на службе у Квашнина, подсаживался в Камергерском к Прокопьеву с намеками и предложениями по поводу некоего тайника, неизвестно для чего предназначенного (долго Прокопьев полагал, что для бочки из огорода слесаря Каморзина), неповторимого и уж во всяком случае с чрезвычайными секретами, знать о которых могли бы лишь один-два человека. Он и позже приставал к Прокопьеву со своим предложением и сумел-таки (не без усилий милашки в красной каскетке Уместновой) возбудить в изобретателе интерес. И даже азарт. Прокопьев был представлен Квашнину, имел с тем беседы. И даже в увлечении "сочинил" (так сам выразился) для Квашнина два проекта, и не проекта, скажем, а так, два эскизика, что ли, с направлением технических соображений. О чем потом жалел. Впрочем, успокаивая себя, посчитал, что без его мозгов и рук, без его надзора, проекты осуществлены быть не могут. Напрасно посчитал. Всяческих конструкторских бюро, мастерских и лабораторий в хозяйстве Квашнина имелось достаточно, и Агалаков, пользуясь отъездами и рутинными хлопотами шефа, смог добиться исполнения задуманного им, а скорее всего задуманного и не им, а теми, кто его перекупил. Была изготовлена прозрачная, под хрусталь, капсула для спящей красавицы (тут, конечно, сказались вкусовые пристрастия Агалакова, но может, и его верховодов, к изящным искусствам, даже веретено увидели позже в капсуле), а для замка ее и сгодились наброски и расчеты Прокопьева. Вопрошавшему у Агалакова над замороженной Дашей о возможных взломщиках, Агалаков разъяснил, что взломщики эти останутся в хранилище скелетами, а отворить капсулу смогут лишь два человека. Ну - три. Вышло, что он заблуждался.
Оказалось, что сделать это доступно исключительно одному человеку. Прокопьеву.
Тогда-то льняной и клюквенный король Квашнин, а службы его уже добрались к месту заточения Даши и одолели ее сторожей, и вынужден был призвать на помощь Прокопьева. Нельзя сказать, что при встрече они улыбнулись друг другу. Прокопьев никаких диковин (для себя) в хитроумностях замка не обнаружил, и капсула была раскупорена.
Выводить же Дашу из сна и возвращать ее к нормальным температурам без промедлений явились кассирша Людмила Васильевна и Гном Телеграфа Арсений Линикк. У них на это были свои средства и силы. Какие, мне, естественно, открыто не было.
– А дальше? - спросил я.
– Вы как дитя малое! - воскликнула Людмила Васильевна. - Как мой внук. Я ему сказку рассказываю, а он: "А дальше?"
Но Дашина история и впрямь походила на сказочную. Или ее управители и постановщики ради каких-то своих корыстей намеренно выстроили ее "под сказку"? Могло быть и такое… Хотя каких чудес только не происходит! В Тверской губернии подраненная и излеченная биологом сойка стала изящно выражаться матом. Да что она! И птенцы ее теперь с деревьев обкладывают грибников матом. Стоит ли чему удивляться в Дашином случае?
– Я ведь про другое спросил, - сказал я. - Я про треугольник…
– Но это уже не наше с вами дело, - сказала Людмила Васильевна. - Тут уж какие к кому у Даши чувства. У меня-то есть на этот счет соображения, но я пока помолчу… И надо еще выяснить, кто и зачем строил Даше каверзы. А выбор у Даши сейчас широкий. И Фридрих Конфитюр возобновился как жених. И негр объявился.
– Какой негр?
– Который Костя из Кот д'Ивуара. Который закусочную обещал купить.
Оказалось, что негр Костя ни в какие Африки за деньгами не уезжал, а стал вблизи Нарьян-Мара оленеводом, а теперь прибыл в Москву уговаривать Дашу быть при нем дояркой и хранительницей чума.
59
Полосухин Соломатину не звонил, и это Соломатина озадачивало.
Впрочем, всерьез полосухинские шутки тронуть его затеи теперь не могли. То и дело в Соломатине возникали ритмы марша, и звучало: "Гром победы раздавайся! Веселися славный росс!" Насчет точности второй строки у Соломатина возникали сомнения. Храбрый ли? Славный ли? Росс ли вообще? Кто и по какому поводу сочинил приходивший ему на ум текст, Соломатин вспомнить не мог. Может, Ломоносов. А может, Державин либо Львов. Имело ли это значение? Не имело. И что ему сейчас всякие подстрекатели вроде Полосухина или даже Ловчева-Сальвадора!
Удивил Соломатина кактус Эдельфия.
Существовали они теперь с кактусом душа в душу (Соломатин готов был признать, что и у кактуса есть какая-никакая душа). Соломатин, не каждый, конечно, день, но поливал кактус пивом разных сортов, купил даже для процедур кружку, о которой, наверняка, не имели понятия американо-мексиканские составители справочника "Поливание кактуса". А в удачные для себя дни угощал кактус и "Гжелкой", имел деньги и на более дорогие водки, но боялся избаловать растение.
И вот однажды, будучи на кухне, услышал песнопение в гостиной. Некий баритон, выражая восторги, повторял слова: "Гром победы раздавайся! Веселися славный росс!". Приемник был выключен, попугаев Соломатин не держал. Звуки явно производил кактус. Сам Соломатин, кстати говоря, ни разу не выражал своих настроений вслух. То есть слова из восемнадцатого века сами по себе возникли в кактусе, и он будто бы знал и их продолжение. Но не исключалось, что они были разучены при вспоможении неведомой Соломатину силы. При этом в исполнении кактуса слова эти звучали вовсе и не маршем, а как бы приглашением к некоему радостному танцу. Тут, конечно, могло сказаться латиноамериканское воспитание растения со всеми их самбами, румбами и кукарачами. И никакие "Гжелки", и жигулевские напитки породу изменить не смогли. Позже Соломатин все же заставил себя покопаться в книгах и выяснил, что слова о громе победы были написаны именно Гаврилой Романовичем Державиным в связи со взятием Измаила и победами светлейшего князя Потемкина и стали они текстом кадрили композитора Козловского. Так что у кактуса имелись основания исполнить их в танцевальной манере. Соломатин погладил тогда кактус и ощутил, что иглы-гвозди растения ласковы. Естественно, кактус был поощрен граненым стаканом "Праздничной".
Гром победы раздавался в самом Соломатине. Свидания с Татьяной Игоревной Баскаковой, теперь - Танечкой, происходили дважды в неделю, время деловой женщины было сковано меховым расписанием. Слухи о том, что из-за потепления, урагана Никифор и раннего просыпания в зоопарке камчатского медведя Мадам Рухлядь прогорела или вот-вот прогорит, были глупыми и вызванными завистью. Но нервные действия биржевиков, якобы напуганных потеплением и занятых своими гешефтами, следовало учитывать. И вкладывать деньги в другие отрасли. Но и два свидания в неделю были хороши. Татьяна Игоревна оказалась женщиной умелой, неугомонной ("по натуре я из блудниц"), и Соломатин ей соответствовал. По договоренности (и по контрактам) три месяца они должны были оставаться лишь любовниками, и только по прошествии их примеривать на себя золотые и бриллиантовые наручники. И все же Танечка уговорила его на время в светских сборищах не показываться. "Я, конечно, не Диана, а ты не принц Чарльз, - сказала она, - но папарацци и желтые газетенки жизнь нам могут попортить… А мне и дела…". Было поставлено и еще одно условие. Прежде Татьяна Игоревна допускала либеральное отношение к связи Соломатина с Елизаветой Летуновой. Мол, милуйтесь, раз у вас такая страсть. Мол, она переживет, она не жадная. Но теперь Танечка заявила, что пока - никаких Елизавет. Потом, когда-нибудь, - посмотрим. А пока - нет! Опять пошли ссылки на папарацци, на желтую прессу, на бизнес-зависть, но Соломатин-то понимал, что дело тут в ином, в том, что он признан Татьяной Игоревной собственностью, а делиться собственностью она ни с кем не была намерена.
"Ничего, ничего, - успокаивал себя Соломатин, - потерпим, потерпим… А потом…" Тем более что в контрактах для него были оговорены демократические свободы и вольности.
То есть, убеждал себя Соломатин, постыдного предательства по отношению к Елизавете он не совершил. Так, тактические уступки. И ей придется потерпеть. И соблюсти правила забавы. Если, конечно, она любит его. Пока он не хозяин положения. Пока он, как говорят нынче в спорте, играет вторым номером. У первого номера - инициатива и силовое преимущество. И важно повести себя так, чтобы первый номер посчитал тебя смирившимся с этими инициативами и преимуществами, а уж потом проявить себя истинным хозяином положения. Вот тогда-то все, что было у них с Елизаветой и что у них есть и сейчас в душах, но придавлено неожиданным ходом обстоятельств, будет возвращено и обустроено наилучшим образом. А потому и позволительно выпевать про себя: "Гром победы раздавайся!".