Ариец в железной хватке Бориса кряхтит, уши ломит от громогласных немецких ругательств, кое-как поднимаюсь, на кулаке шипы кастета в бордовой слизи.
– Добивай! – орет Борис.
Делаю шаг назад.
– Почему я?
– Надо!
Не могу ударить вот так, без острой нужды. Но на пороге смерти Курт брыкается яростно, в нем горит боевое безумие, он валит вместе с собой Бориса, тот принимает на себя удар о пол.
Подбегаю к Курту, пальцы ловят запястье его руки с кинжалом, пытаюсь отнять, но не выходит, рука Курта дергается, меня швыряет за ней как флажок за древком. Хватаю его предплечье как обезьяна пальму, концентрация до предела, я рванул так, что зубастый кинжал в кулаке хозяина засел в него меж ребер.
Вскрик, Курт дернулся, будто шарахнуло током… У меня перед глазами плывет, ноги как холодная вата, оседаю…
Борис из-под обмякшей туши выползает.
– Красавчик!
Вытираю морду клочком мха. Мох тоже в брызгах крови, но ничего суше под рукой не оказалось.
– Почему Курт хотел…
Я не смог договорить.
Борис подобрал с пола нож. Осторожно касается пальцами затылка, шипение сквозь зубы, пальцы отдернулись.
Подходит к трупу, присаживается, его старанием рукав свитера убитого обнажает предплечье.
– Вот поэтому.
Татуировка кобры в профиль с разинутой пастью. Клык – копия зазубренного кинжала, который чуть не зарезал Бориса.
– Культ Кровавого Арха, – пояснил тот.
Хотя… ни хрена не пояснил.
– А по-русски?
– А по-русски, он был каннибалом.
Я отрезвел в момент. Даже головой встряхивать не пришлось. Вспоминаю, каким странным взглядом Курт разглядывал мои руки.
Окровавленный рот Бориса сверкнул улыбкой, на зубах тоже блестит красное.
– Догадываешься, зачем ему были нужны наши скромные персоны?
Головой я все-таки встряхнул.
– Адепты культа верят, – рассказывает Борис, – если приносить Арху человечьи жертвы, он из Руин выпустит.
– А поедать зачем?
– Тем, кто не только приносят в жертву людей, но и пожирают, Арх благоволит, больше шансов найти выход. Арх подарит свободу членам культа, если убьют и сожрут какое-то космическое число людей. Ну, по крайней мере, в эту байку свято верят психи вроде нашего покойничка.
– Верят?!
– Ох, Владик, во что только здесь не верят, лишь бы выбраться. Сект в Руинах как заразы на бомже. Если завтра объявится шизик и будет проповедовать, что Арх дарует свободу тому, кто круче всех жонглирует куриными яйцами – будь уверен: и вокруг этой идеи сплотится культ.
Поднимаюсь. Кроссовки прекращают шаркать рядом с телом Курта. Он был нервным, но все-таки душевным, мы вместе смеялись. Рассказывал даже о прежней жизни на ферме в Баварии.
– Трудно принять, да? – сказал Борис. – Вроде нормальный мужик… был…
Я только и смог сглотнуть, глядя в глаза мертвеца, там даже после смерти застыла жажда одержимого.
– Ничего, – утешил Борис. – Поживешь тут с мое, научишься вычислять фриков.
Борис достает из торбы чемоданчик с красным крестом, такие обычно в машинах.
– Так-с, будешь медбратом.
Следующие минут десять обрабатываю рану Бориса на затылке, вскоре к ней прильнул тампон, а поверх лег пластырь. Поэтапный процесс разложил мысли по полочкам, дышу ровно. Заодно прокачал скилл медика. С нулевого левела на первый. Голову с жопой не перепутал – уже плюс.
Борис потрогал перевязку.
– Зачет.
Стайка лечебного инвентаря спрыгивает в аптечку, а та – в торбу.
– Теперь раздевай.
Борис тычет ножом в сторону мертвеца.
Я опешил.
– Давай-давай, – сказал Борис. – Убил ты. Все, что найдешь, – твое. Скажешь, никогда не собирал дроп в играх?
– Мародерство!
– Выживание. Трупу барахло ни к чему, совесть пущай дрыхнет спокойно. Этому тоже придется учиться, если хочешь выжить. Начинай. Прослежу.
А что остается? Сенсей сказал, значит, надо…
Обхватываю рукоять торчащего из груди кинжала, стальной клык покинул десну на третьем рывке с сочным звуком, будто вспороли арбуз, я поморщился. Клинок играет багровыми отсветами, меж зубцов кусочки плоти.
– Штука суровая, – сказал Борис уважительно. – Не маши ей при посторонних. Примут за культиста.
Втыкаю в пол, меж плит, пальцы ловят собачку на молнии Куртового жилета, тяну, молния жужжит…
Сказать, что шокирован, нельзя. Но и спокойствия нет. В какой-то мере противно, как рыться в навозе. Терпеть можно, но все же лучше заняться чем-то иным. Борис подсказывает, какие вещи снимать в первую очередь, напоминает обыскивать карманы.
– В Руинах всякая ржавая скрепка в цене, бери сколько сможешь унести. Только из его фляжки пить не вздумай.
– Но ты же пил.
– С чего ты взял? – усмехнулся Борис. – Если бы в самом деле хлебнул, мы бы с тобой щас не трепались.
Завидую его предусмотрительности…
Неприятная возня, о чудо, позади! Рюкзак разбух как насосавшийся клещ, а на мне – тонкий сливовый свитер, черная жилетка из кожи, камуфляжные штаны, ремень, крепкие бурые башмаки до середины голени, подошва высокая, шнурки как молоденькие змеи. А на плечах серый плащ.
Накидываю на макушку капюшон.
Борис всплеснул руками.
– Ну вот, уже и не скажешь, что нуб, – сказал весело.
В одежде куда уютнее, кожа успела забыть, что бывает тепло и сухо. Но бледный труп в одних лишь трусах напоминает, откуда одежда. Когда-то и я, возможно, буду валяться вот так: голый, бел как мел, с дырой в легком, в кровавой грязи, и меня начнут раздевать до костей черви…
– А можно… сжечь?
Борис нахмурился.
– Зачем?
– Так спокойнее.
– Лишняя трата ресурсов. Всех на своем пути не сожжешь. К тому же, он пытался нас убить.
Борис прав. Но смотрю на мертвого Курта, и кажется, что сам лежу там, даже пальцы шевельнуться не могут, дышу с дрожью.
– Ладно, – вздохнул Борис. – Бонус за хорошую учебу…
Торба выпускает горсть углечервей, стальную фляжку, как у Курта, но больше, и зажигалку.
Борис милосердно взял хлопоты на себя, и вот мы уже у выхода, я – сложив кисти замком на животе, Борис – скрестив руки на груди, наблюдаем, как в центре пылает огненный цветок с сердцевиной в форме человека.
Выяснилось, что сжигание выглядит эстетичнее, чем гниение, лишь в кино. А в реале глазеть на то, как человечина краснеет, пузырится, лопается, шипит, не намного приятнее, чем на копошение могильных личинок. Запахи жженой человечины и волос вызывают тошноту, глаза слезятся от дыма.
– Доволен? – спросил Борис.
Черт, похоже, читает меня как открытую книгу.
– Уйдем отсюда, – сказал я.
Глава 4
– Значит, идем в Колыбель, да?
– Да.
– Но я не видел, чтоб ты сверялся с картой. Как ориентируешься? – спрашиваю, догоняя. – Все коридоры как две капли…
– Пришло время открыть страшную тайну, – сказал Борис весело, не оборачиваясь, сырые обломки под сапогами ритмично хрустят. – Держись там за что-нибудь.
– За сердце?
– Лучше за что-нить покрепче. Понятия не имею, где мы. Вижу эти коридоры в первый и, скорее всего, последний раз.
– То есть?!
– А то и есть. У Руин нет и не может быть карт. Их геометрия более непостоянна, чем женская мысль. Думаешь, если вернемся коридоров на десять, то окажемся там, где были? Черта с два! Во-первых, фиг запомнишь, что было десять коридоров назад, сам справедливо заметил, коридоры тут как две капли, точнее, триллионы капель. Но если запомнишь, то, вернувшись назад, не узнаешь. Коридоры всегда меняются. Не коридоры, а коридуры!
– Черт! Ваш Арх… в конец архенел!
– И, спорю, жутко этим доволен.
– Но как ориентироваться?
– Самый надежный компас – интуиция. И воля. Но интуиция в первую очередь.
– Это как?
– Вот куда внутренний голос идти нашептывает, туда и чешешь. Почаще и поярче думаешь о пункте назначения. И свято веришь, что доберешься в ближайшие сроки.
– И что, помогает?
– Когда как. Иногда можно увидеть врата города за следующим поворотом, а иногда бродишь год.
– Да уж, синоптики нервно курят…
– Руины, – изрекает Борис философски. – Элементы хаоса тут в порядке вещей. Даже доверяя чутью, обладая буйной фантазией, веря, что вот-вот доберешься, можно блуждать вечность. А иногда натыкаешься на город, хотя думал о сидящей на кучке дерьма мухе.
– Здесь, походу, разлюблю сюрпризы вовсе.
– Не дрейфь. Бывает всякое, но практика показала, если следуешь за шестым чувством и веришь в успех, вероятность добраться до цели гораздо выше. Руины появились не вчера. Сотни тысяч путников общались, делились опытом. Есть "Поводырь" – сборник правил, составленных на основе наблюдений тысяч руинцев. Следуя им, попасть в определенное место можно вероятнее всего.
– А "Поводырь" есть у тебя?
– Старое издание. Но способы дойти до мест, где обычно бываю, знаю на память, книжка вылезает из торбы в очень уж экзотических случаях.
Вновь поворот, и мы замерли.
В конце коридора лежит ничком девушка в медицинском халате, намок то ли от пота, то ли от сырости. Кроме халата, на юном теле, судя по просветам, ничего. Лица с такого расстояния не видно, но блестят роскошные светлые пружины локонов.
Шаги медленно, но верно урезают дистанцию до незнакомки, сердце бьет в набат. На середине коридора замечаю в ее кисти черный приборчик. Вроде, электрошокер. Из кармана халата торчит зеленый фонтанчик и оранжевый бугорок моркови.
– Новенькая, – сказал Борис.
– Халат, шокер, морковь… Одежда, оружие, еда?
– Угу. Три базовых рандомных предмета от Руин в подарок.
– Надо помочь.
Ускоряюсь, Борис исчезает за краем обзора, но в следующий миг за плечо дергает назад сила, я чуть не взвыл, снова у Бориса за плащом. А тот неподвижен как скала, взор прикован к бесчувственной.
– Я те дам вперед батьки!
– Она замерзнет!
– А тебя разорвет на туеву хучу кусочков.
– То есть?
Борис зачерпнул из прямоугольного темного рта в стене прах кирпича, пригоршня раскрылась в броске, облачко песка полетело вперед. В двух шагах напротив Бориса воздух становится мутным… Путь словно преградила упругая пленка!
– Стеклотина, – сказал Борис.
– Та-а-ак, – протянул я, ладони уперлись в пояс. – Разнообразие местной фауны начинает действовать на нервы.
– Не волнуйся, однажды все закончится. Обретешь покой, а кто-то из тварей набьет пузо. Нервы, как и прочие потроха, для представителей местной фауны питательны.
Тычу в пленку.
– И для этой?
– Разумеется.
– Прекрасно. И что за… скотина?
– Стеклотина, – поправил Борис. – Пространственная аномалия. Ведет из коридора в коридор, хотя оба могут быть на разных концах Руин. Если у Руин вообще есть концы… Проще говоря, телепорт.
– То есть, девчонка лежит не перед нами, а, быть может, за тридевять земель?
– Бинго!
– А чего мы ждем?
– Маленькое "но". – Губы Бориса растянулись в улыбку, лицо оборачивается ко мне. – Телепорт любит мясо.
– Как?
– Ну, если хочешь знать анатомию процесса, я не в курсе. Но вместо того, чтобы швырнуть тебя в коридор, где спит новенькая, стеклотина тебя расщепит на кровавую пыль и выпьет, как томатный сок.
– Да уж, портал… Прямиком на косу скелета в черной робе.
– Бывают, в основном, два рода стеклотин. Честная и подлая. Перед нами подлая. Она маскируется. Как правило, соединяет места, где обязательно захочется пройти из одного в другое. Если б не я, быть бы тебе щас кровяным коктейлем. Подлая стеклотина поедает жертв всегда, а после исчезает. Видимо, удаляется из реальности в родное измерение, предаться трапезе в уютном уединении. Через стеклотину могут переброситься разве что мелкие предметы на большой скорости.
– Но есть и честные…
– Да. Те не скрываются, но возникают там, где крайне опасно. Например, когда человек убегает от монстра, сбежать от которого шансов ноль. Беглец прыгает в честную стеклотину, та может как сожрать, так и телепортировать. Шансы фифти-фифти. После в обоих случаях исчезает.
– А с чего такое благородство?
– Если честные начнут съедать всегда, люди перестанут прыгать, предпочтут развернуться и попытать крохотный шанс в битве, чем идти на гибель стопроцентную. Честные стеклотины вымрут от голода.
– Ясно. Честные используют торговлю удачей, а подлые – маскировку.
– Молодец. Давай зачетку.
Я снова тычу в потусторонний хищный тент.
– А как распознал эту?
Руки Бориса плавными симметричными, как у дирижера, жестами обвели стены.
– Осмотрись. Ничего подозрительного?
Прищуриваюсь, голова медленно крутится.
А ведь точно! Стены по обе стороны от пленки слишком разные. На нашей половине новее и суше, а на половине девушки почти черные от влаги, вот-вот развалятся. Переход слишком резкий, это не может быть одним коридором.
– Замечаешь, – промурчал Борис.
– Вот же я лох!
– Если видишь неправдоподобную смену текстур, швырни вперед горсть песка, пшена или еще чего зернистого. Тайное станет явным.
Из-за угла на том конце коридора выметается тень, сумрак обнажает сгорбленного мужчину, в кулаке топорик. На теле лохмотья, как гроздья гнилых бананов, сверху прозрачный дождевик, в полиэтилене много дыр и царапин. Рожа худая, медная, борода и усы в пыли, глаза сверкают как у больного раком, которому терять нечего.
Подкрадывается к девушке, глаза превращаются в глазищи, над девушкой горб стал круче, острие носа скользит вдоль халата, ноздри вздуваются, пыхтят, по морде волна судороги, губы задрожали в дьявольской улыбке, во рту желтые шипы с бурым налетом, черные дырки.
На нас внимания никакого.
– Нас не видит, – сказал Борис. – Портал односторонний.
– Каннибал?
– До людоедства рукой подать. Но сейчас ее мясо нужно этому типу для другой цели. Он мерза.
Тот, кого Борис назвал мерзой, воткнул топорик в рыхлую плиту. Улыбка еще гаже, течет слюна. Мерза обходит девушку, теперь его ноги по обе стороны от ее бедер, колени врезаются в пол, пальцы возятся на уровне гениталий.
Задирают халат, в коридоре на миг светлее от бликов женских ягодиц, но в миг следующий на чистое тело наваливается тощая волосатая туша в грязи и лохмотьях.
Стон удовольствия. Девушка вздрогнула, начала приходить в себя…
Дрожу от злости. Ладонь уже на рукояти зубастого кинжала, порываюсь вперед, но осаждает мысль: между нами смертоносный барьер.
Девушка сонно моргает, попытки приподняться, шея выкручивается влево, вправо. На лице морщины, оскал, слушает чувства… Глаза взбухли, волосы в рывке взлетели роскошным костром, истошный крик, но половину лица тут же закрыла перчатка мерзы. Крик теперь глухой, лицо пленницы красное, она кусает, но на этот случай насильник, похоже, и носит перчатку. Несчастная может лишь тщетно дергаться, а мерза стонет в такт рывкам.
– Ублюдок! – кричу.
Щелчок предохранителя на арбалете, стрела смотрит в гада, но ее колеблет вместе с моими руками.
– Погоди, – сказал Борис. – Стрела великовата, не проскочит.
Сумрак плаща выпускает дробовик.
– Только не спеши. Попытка одна.
Мне стоит титанических усилий брать оружие спокойно. Девушка глухо ревет, сопение и смех мерзы. Вскидываю ружье, ладони мокрые, прицеливаться пытка, ствол виляет на фоне кайфующей твари. Жертва зажмурилась, мерцают дорожки слез, жилы на горле пульсируют. Хочу спустить курок сейчас, но промах будет означать для девушки не только унижение и боль, но и смерть. Вряд ли подонок оставит в живых.
Бах!
Рука чуть не оторвалась, нижней челюсти как не стало. Когда мозг и сознание вновь слились, обнаруживаю себя лежащим навзничь, Борис протягивает ладонь. Пытаюсь протянуть ему пальцы, что спускали курок, но их мамаша отозвалась дикой болью. Стиснув зубы, тяну другую руку.
Борис поднимает. Конечность моя – о чудо! – на месте. Касаюсь подбородка, вновь боль.
Впереди – ни мерзы, ни девушки, ни мутной пленки, что преграждала путь. Пустой коридор. Стены сухие. Щербин, трещин, брешей и прочих следов времени мало.
Сапог Бориса поддел на полу дробовик, тот метнулся с носка в мертвую хватку пальцев.
– Это все, что мы могли сделать.
– А девушка… что с ней?
– Не знаю. Ты стрельнул, и портал закрылся. Можем надеяться, что дробь успела. Выстрел неплохой, должен был попасть. Если мерзу хотя бы ранило, девчонка сможет убежать… Хотя это лишь небольшая отсрочка.
– Почему?
– Потому что Руины. Новички мрут тоннами. Особенно девочки. Без знаний, без навыков выживания, без опытных спутников… Не мерза, так стая рычунов. Не рычуны, так корижор. Вопрос времени. Весьма короткого.
В отчаянии стискиваю кулаки, веки сжали ресницы в плотные полоски, душа как сломанный трансформатор. Но в какой-то момент расслабляюсь, выдох. Глаза открылись.
Борис, как всегда, ободряюще потрепал за плечо.
– Главное, живы мы. Идем.
Смотрю под ноги.
– Кто эти мерзы?
– Падальщики. Пасутся в местах, где возникают новички. Пользуются тем, что нубы без сознания, забирают вещи, женщин насилуют. В худших случаях – едят. Без всякого оккультного подтекста.
– Мрази!
Борис кивает.
– Мерзы. А когда-то были такими же новичками. Но дозволено все, наказать некому, а еще хочется выжить и нажить барахла. В кого только люди не превращаются.
Мы возобновили поход, но я просто тащусь за краем плаща, взгляд бороздит рельеф пола, каждые шагов десять бью стены торцом кулака, плиты иногда рассыпаются.
– Полегче. Обрушишь потолок нам на головы, – сказал Борис полушутя.
Но даже нотка серьеза в устах сенсея не отрезвила, бреду слепо, избыток переживаний выплескивается через удары по ни в чем не повинным плитам.
Очередной блок после встречи с моими костяшками хрустнул, я прошел бы мимо, но взгляд успел зацепить сквозь поток каменной слюны изо рта-прямоугольника тусклые синие лучики. Я замер.
Крошево вытекло совсем, из ниши светит бутон лучей цвета звездного неба, в них красиво парят пылинки.
Но первым в каменный сейф заглянул не я, а Борис.
– Твою материю! Парень, беру слова назад…
– Что там?
– Тайник!
Подхожу, шея вытягивается, из-за горизонта Борисова плеча всходит синее солнце…
В нише, где должен лежать кирпич промежуточной кладки, – полость. Там сияет… нечто прекрасное! Куриное яйцо, но скорлупа прозрачная, будто из тонкого стекла, а внутри в медленном и сложном танце крутятся потоки белоснежно-синей энергии.
– Синий Зановик, – произнес Борис как пред иконой.
– По-крайней мере, красиво.
– Везунчик ты, Владик. Мне за все время довелось найти Синий Зановик лишь раз. А теперь буду идти и вздыхать, что такое хрупкое сокровище будет томиться у тебя рюкзаке, а не в моей торбе.
– И чем этот Зановик может осчастливить?