– Ты дурак, Паучок, – заметил тот с сожалением, – мне казалось, что ты умнее. Вставай, вставай, не пачкай мне сапоги. Ну, подумай, малыш, у меня ведь было три года на то, чтобы все подготовить и обдумать. Разве не ты самый могущественный чародей Гвинн Брэйрэ? А у меня теперь вся твоя сила. Ты сделал так, чтобы никакой враг не нашел твоего дома, а я сделал так, что его не найдет никто из твоих братьев. И забудь ты про паутину, это мой добрый тебе совет. Ну, вроде бы, мы все обсудили, – Дигр оглянулся на Эльне, досадливо покачал головой, – не жаль губить такую красоту? Ладно, это обсудим позже. Я говорил, что накажу тебя? Пожалуйста, Паук, прими это как лекарство, которое пойдет тебе же на пользу.
ГЛАВА 5
Снова шепот безумной ночи.
Снова мрак непроглядной тьмы.
Где-то молния. Где-то грохочет.
Где-то там погибаем мы.
Стон. Глухие удары сердца.
По земле тонкой струйкой кровь.
Навсегда затихает скерцо.
Плачет скрипка. О нас. Про любовь.
Спазм. Ошибка. Грехи. Расплата.
Зов в ночи и беззвучный крик.
Подпись кровью. Контракт. Не свято…
Позабыть. Не жалеть. Ни на миг.
У спокойствия сладкая горечь…
Горизонт красит светом заря.
Где-то там – ты глаза откроешь,
Где-то здесь – проклят Богом я.
The Phantom
Месяц – это слишком много. Но боги создали человека сильным, боги жестоки, и они хотят, чтобы люди жили, несмотря ни на что. Поэтому человек не может умереть от позора. И от пыток умирает не сразу. Бывают такие, кто умирает от страха, но они не становятся князьями… и никто не берет в заложники их семьи.
Альгирдас жил. Несмотря ни на что.
Сначала, когда сомкнулись на нем золотые оковы, он мечтал умереть. Ведь Дигр пришел за Эльне, и после его смерти сможет взять ее в жены. Получит то, чего хочет. Перестанет причинять ей боль. И пощадит маленького Наривиласа. Стать Старейшим, настоящим Старейшим, кровь от крови этой земли, он никогда не сможет, но сможет править здесь от имени Наривиласа. Он хочет забрать себе все, и раз уж иначе не получается, надо дать ему такую возможность. А для этого нужно умереть.
Спасти семью… и себя спасти. От бесконечного унижения, похожего на затянувшуюся, мучительную смерть.
А Дигр знал, чувствовал каждую попытку самоубийства. И приходил, улыбаясь, посмотреть, что на этот раз задумал его пленник. И продолжал улыбаться, пока его люди выбивали из Паука остатки вольнолюбия. Альгирдаса пороли на конюшне, как раба, и тогда это еще казалось унизительным. Потом… потом он, кажется, привык. Или нет? Трудно сказать. Чувство стыда стало постоянным, таким же, как страх.
– И долго ты собираешься искать смерти? – спросил Дигр после очередного наказания, глядя, как Паук, отвязанный от скамьи, пытается приподняться на трясущихся руках.
Рот был полон крови, и Альгирдас не сразу сумел ответить. Впрочем, ответа от него и не ждали.
– Надоело бояться? – в голосе Дигра проглянуло что-то похожее на сочувствие.
– Я не боюсь тебя, – прохрипел Альгирдас и закашлялся, подавившись кровью. – Это ты боишься. Меня.
Он услышал, как где-то в палатах вскрикнула Эльне, и упал Дигру в ноги:
– Прости, Старейший.
В первый раз сделал это сам, не дожидаясь приказа. А подняться уже не смог. Не хватило сил.
Дигр хмыкнул и вытер об него испачкавшийся в крови сапог.
…Боги, зачем вы создали людей сильными?
Жирный Пес уже отворачивался, когда Альгирдас заговорил вновь, осмелился подать голос без разрешения хозяина, зная, что за этим последует новое наказание, моля о том, чтобы наказали его. Его, а не Эльне.
– Старейший…
Плеть свистнула, влажно чмокнув об иссеченные плечи. Альгирдас мог перехватить ее, рвануть на себя, прежде чем зарвавшийся пес успеет разжать руку. Бросить врага на окровавленную солому и порвать ему горло. Руками. Зубами.
И убить этим жену и сына.
Он только сжал зубы. И поднял голову, чтобы видеть лицо Дигра, улыбку, и снова это странное выражение в глазах.
– Говори, – бросил враг.
– Я предлагаю тебе договор… Старейший.
Как мало надо, чтобы в теле раба вновь ожил князь! Опасно меняется голос, и вот-вот в глазах Дигра появится гнев, и надо смотреть вниз, надо следить за собой, за тем, чтобы не расправлялись плечи, чтобы стоя на коленях не быть выше, во всем выше этого… Старейшего. Не забывай, Паук! Отныне он – князь, пусть даже для тебя одного.
– Отпусти их, – глядя в пол, продолжил Альгирдас, – или… женись на Эльне, как хотел когда-то… оставь им жизнь. Не мучай больше. За это я дам тебе свое слово. Чего ты хочешь? Я могу научить тебя чародейству, могу открыть секреты боя, каких не знают самые прославленные воины. Могу наделить силой. Или мудростью…
– Ты считаешь, я недостаточно мудр? – тут же уточнил Дигр. Он был предсказуем, как большинство людей, он был понятен… Если бы только он позволил прилепить к своей душе хоть ниточку тонкой невидимой паутинки!
– Ты победил меня. – Злые боги, почему нельзя заворожить это существо одними только словами, просто запутать, закружить в сплетениях липких нитей? Но золото сдавливает горло, мешая говорить, и Дигр… поймет. Услышит. Самый малый глоток сделал он из чаши познания, но этой толики достаточно, чтобы держать могущественного чародея в надежной узде. – Ты оказался хитрее, значит, ты мудр. Но мудрости не бывает достаточно. Чего ты хочешь, Дигр?
– Тебя, – пробормотал враг, даже не заметив, что Альгирдас уже не называет его Старейшим. – Что ты скажешь об этом, Паук?
Схватив за ошейник, он рывком поднял его на ноги, глаза в глаза. Альгирдас отвернулся: от лица Дигра в такой близости, от его дыхания по всему телу прошла брезгливая дрожь.
– Я хочу тебя, Паук, – повторил дан, словно не замечая его отвращения, – силу, мудрость, колдовство – да, но вместе с тобой! Ты станешь моим рабом, Паук? Поклянешься в этом?
Холодные пальцы натянули ошейник, дышать было почти нечем. Альгирдаса тошнило от губ Дигра, касающихся его виска.
– Да! – выдохнул он, отворачиваясь еще больше, насколько это было возможно. – Если ты пощадишь мою жену и сына, дашь им свободу и жизнь, я стану твоим рабом.
– Моим цепным псом? – тяжело дыша, проговорил Дигр.
– Да.
– Моей подстилкой, домашней зверушкой, покорной во всем, без мыслей о свободе или смерти, счастливой участью раба?
– Да.
Пальцы Дигра наконец-то разжались, и Альгирдас рухнул на пол, задыхаясь и кашляя. Снова пошла кровь, из горла и из носа, кажется, даже из ушей. Но это было неважно. Скорчившись у ног дана, Паук стискивал зубы, чтобы не поддаться смертному ужасу.
Дигр пришел не за Эльне и не за землями, править которыми все равно бы не смог. Дигр пришел за ним. Боги…
Это было в его глазах, сейчас Альгирдас разглядел их близко, ближе, чем нужно, и понял, разгадал то странное выражение.
Жажда. Похоть. И глубокая печаль.
В чем он поклялся только что? На что обрек себя?
– Орнольф, – прошептал Альгирдас, тускнеющими глазами глядя на впитывающуюся в солому кровь, – Орнольф, прошу тебя…
Удар сапогом в лицо выбил остатки чувств.
– Никакого колдовства без моего разрешения! – напомнил Дигр. – Или ты забыл, Паучок?
Но Альгирдас уже не мог отвечать.
Месяц. Столько положил Дигр, чтобы проверить, сможет ли Паук держать свое слово. Ад протяженностью от луны до луны и без всякой надежды на освобождение, но по прошествии этого срока Дигр должен был выполнить свою часть договора. И Альгирдас ждал. Не смея больше даже подумать о смерти.
Он прислуживал врагу. Одевал его. Чистил его сапоги. Опускался на колени, помогая сесть в седло. И делал еще многое, во что не мог поверить. И привык смотреть вниз. Всегда вниз. Чтобы ни с кем не встречаться взглядом.
Бывший правитель. Теперь – раб. Навсегда. До смерти Дигра, и потом – вечность. Потому что враг возьмет его с собой в погребальный курган, вместе со своими собаками, лошадьми и другими рабами.
Теперь Дигр сам наказывал его. И это было хуже, чем плети на конюшне.
Намного хуже.
А в один из дней Жирный Пес дождался, пока Альгирдас стянет с него сапоги, притянул за ошейник к себе и снова заглянул в глаза:
– Итак, ты мой, Паук?
– Твой раб, – подтвердил Альгирдас, отчаянно вцепившись в последнее слово.
– Ты все понимаешь, верно? – Дигр почти коснулся губами его губ. – Но пусть будет раб. Если так ты меньше боишься… – рассмеявшись, он оттолкнул Альгирдаса. – Ведь теперь ты боишься меня, Паук? Теперь ты знаешь, как это – бояться за себя?
– Да, Старейший.
– Ты мой раб, и я могу делать с тобой, что пожелаю, – пробормотал Дигр и сглотнул, как будто у него перехватило горло. – Что захочу… Раздевайся!
– Что?
– Делай, что приказано!
"Это не я, – сказал себе Альгирдас, дыша ровно и медленно, избавляясь от всех мыслей и чувств, вспоминая давно забытые уроки в Ниэв Эйд. Сейчас на то, что уже много лет получалось само собой, вновь приходилось тратить силы. – Это не я. Меня нет здесь. Меня. Нет… Нигде…"
* * *
…Как он был красив. Не может, не должен человек быть таким. Или правду говорят, что Паук Гвинн Брэйрэ не совсем человек. Совсем не человек. Нелюдь. Сидский выродок.
Или создание богов?
– Ты совершенен… – против воли вырвалось у Хрольфа.
И как будто не он своими руками терзал и калечил это прекрасное существо, дан кончиками пальцев провел по плечам Альгирдаса, осторожно сжал ладонями тонкие запястья в золотых браслетах. И благоговейно поцеловал застывшие губы.
Холодные.
Мертвые.
Еле заметная дрожь была ответом на его ласку. Судорога омерзения. И взгляд светлых глаз – такой, каким смотрят на таракана в постели. На крысиное дерьмо в трапезной. На змею…
Нет. На змей Альгирдас глядел иначе.
– Ты обещал, – напомнил Хрольф, все еще на что-то надеясь, – обещал, что будешь моим.
Он говорил мягко, и руки его были мягкими, нежными. Меньше всего хотелось ему сейчас сделать Альгирдасу больно. Достаточно боли. Достаточно. Просто Паук слишком горд, и нужно было сломать его.
И он слишком красив, чтобы длить его мучения.
Одной своей улыбкой он мог бы сейчас сам сделать из Хрольфа раба. Одним только теплым взглядом. Но Альгирдас смотрел поверх головы дана, и брезгливое отвращение стыло в глазах.
Отвращение к Хрольфу?
К себе?
Раб. Игрушка. Живая кукла.
…Такая гладкая кожа, о боги! Ни единого шрама, ни следа пыток, безупречная, божественная красота. И это все принадлежит ему, Хрольфу – это дивное тело, прекрасное лицо, глаза цвета дымчатого кварца. Шелково скользят, переливаются в пальцах тяжелые черные пряди волос. Ну что же ты дрожишь, любовь моя? Ты чудо, создание небес, дар богов!
Кому ты подарен, Альгирдас?!
– Кто твой хозяин?
Молчание в ответ. Брезгливая складка плотно сжатого рта. Почти не слышно дыхания.
Он не здесь. Он ушел. Так, как умел уходить еще в Ниэв Эйд, ушел туда, куда заказан был путь Хрольфу – в змеиную нору, в высокие небеса, – отпустил свой дух, оставив тело переживать новую пытку.
Слезы сами навернулись на глаза. Ярость или обида, или все вместе, – Хрольф не пытался понять, просто всхлипнул от боли. Не глядя, схватил с увешанной оружием стены первое, что подвернулось под руку. Тяжелый меч в окованных медью ножнах. И ударил прямо по застывшему красивому лицу.
– Ты вернешься! – зарычал он сквозь слезы. – Вернешься! Вернешься!..
И бил, бил и бил, не помня себя. Сначала мечом. Потом топтал ногами упавшее тело. И снова бил. Дубовой скамейкой для ног, с наслаждением и ужасом слыша, как хрустят под ударами ломающиеся кости.
Может быть, надеялся, что когда увидит то, что осталось от Альгирдаса Паука – исковерканное, изломанное тело, без следа нечеловеческой красоты, – сможет успокоиться. Сумеет совладать с собой.
Смешно!
Как будто за прошедшие дни он не видел его таким!
Ничего здесь не принадлежало ему. Ни-че-го! Он пришел сюда, как хозяин, он взял эту крепость и всех, кто был в ней, и все, что в ней было. Но даже меч, которым как палкой избил он Альгирдаса, даже этот меч так и норовил выскользнуть из окровавленных рук.
Что же не так? Хрольф не мог этого понять. Разве не он на глазах Альгирдаса насиловал кричащую от боли Эльне? Разве не он навсегда поставил на колени гордого Паука? Разве не видят все здесь, – все, кто выжил, – что их правитель стал его рабом? Разве не понимают они, кто теперь хозяин?
Всё они понимали. Даже Альгирдас уже не осмеливался смотреть ему в глаза. Только Хрольф не мог почувствовать себя хозяином. Захватчиком – да, чувствовал, и свирепствовал без меры, и люди его вслед за господином вели себя в крепости Паука, как в чужом ненавистном доме.
"Это мое, – говорил себе Хрольф, – мое…" И тут же корежил дорогую утварь, в клочья раздирал ковры, бросал в огонь книги. Драгоценные книги Альгирдаса. Опомнившись, он выхватывал из огня пылающие страницы, безнадежно пытался спасти хоть что-то. И понимал, что снова сделал больно самому любимому, самому ненавистному человеку. И глядел в прозрачные глаза с неуместным вызовом, как будто это он, а не Альгирдас был рабом, как будто ему предстояло понести наказание.
И злясь на себя, вымещал злость на покорном, но так и не покорившемся Пауке.
Альгирдас… Паук Гвинн Брэйрэ… он думал, что живет в аду, но настоящий ад царил в душе Хрольфа. Послушание и терпение, отстраненный взгляд, безответность раба перед господином – это требовало силы, такой силы, какую Хрольф не мог даже вообразить себе. А Альгирдас жил с этим, не задумывался над тем, сколько пугающего могущества в его бесконечной покорности. Недостижимый, он принадлежал Хрольфу не больше, чем звезды в небесах, любоваться которыми может каждый, но никому, кроме богов, не дано взять их в руки.
Он так же чуждо смотрелся среди обычных смертных – как самоцветный камень в россыпи гальки. И Хрольф говорил ему об этом, и целовал закованные в золото руки, и твердил о своей любви. Но видел лишь холодную брезгливость в прекрасных глазах.
Раб. Игрушка. Драгоценность. Такой желанный, и такой недостижимый.
Чужой. Ничей. Как все в этом доме.
Это и был настоящий ад. Тот, какого никогда не познать Альгирдасу. Любить и ненавидеть, желать и, обжегшись, отдергивать руки. Ломать, чтобы тут же раскаяться в этом, и, плача, пытаться собрать осколки – это было безумием, проклятием богов, порчей, колдовством, помешательством. Но Хрольф заворожено смотрел, как в считанные часы затягиваются страшные раны, и срастаются кости, и в прекрасное тело, такое хрупкое в своем совершенстве, возвращаются жизнь и красота. В этом было что-то ужасное, что-то, чего следовало бояться, но тот, кто полюбил звезду, должен быть готов к тому, что она родом из ночи. И Хрольф сидел на кровати, глядя на полумертвого от пыток Паука, стиснув зубы, слушал, как срывается с разбитых губ:
– Орнольф…
Темная кровь пачкала белый лен постели. Кровь… в Ниэв Эйд много говорили о крови.
Кидаясь от жестокости к заботливости, от гнева к преклонению, Хрольф терял себя. И обретал снова, только лишь взглянув в прозрачные холодные глаза. Он испробовал все – от самых утонченных пыток до самых изощренных ласк, которым научился у нежных и безумных ромеев, – но ни разу не добился отклика.
– Ты нужен мне, – твердил Дигр, как будто слова могли помочь, – нужен весь. Я хочу твое тело и я хочу твою душу, – я хочу тебя! Я люблю тебя и вожделею, и трепещу перед тобой. Но ты сам заставляешь меня причинять тебе боль. Снова и снова. Тогда как всё, о чем я мечтаю, это любить тебя, и служить тебе, только бы знать, что ты тоже… нет, только бы знать, что у меня есть хотя бы надежда!
Надежды не было. Альгирдас просто не слышал его. Боль он чувствовал, да, но даже об этом Хрольф мог лишь догадываться, глядя в расширившиеся до края радужки зрачки и различая в почти беззвучном стоне:
– Орнольф…
– Я могу взять тебя силой, – говорил Хрольф, – могу сделать все, что пожелаю.
И не верил сам.
Он не мог.
Отчаявшись, потерявшись во тьме собственных желаний, он призвал к себе троих дружинников. Бросил Паука им под ноги и остался смотреть, разрываясь между стремлением немедля отменить жестокий приказ и сосущим желанием сделать любимому, ненавистному человеку как можно больнее.
Что он мнит о себе? Кем считает своего хозяина, если позволяет себе брезговать им? Забыл плети на конюшне? Ну, так сейчас он узнает, что такое настоящая боль.
Хрольф смотрел. Но так и не увидел, что сделал Альгирдас. Просто один из его дружинников согнулся пополам, прижав ладонями низ живота, и кровь стремительно хлынула между пальцев. А второй, пока первый заваливался на бок, осел на колени, глядя себе за спину. И третий кашлял кровью, хватаясь за выбитый кадык.
Паук? Змея!.. Он не мог причинить вреда хозяину, но, проклятый раб, он по-прежнему мог убивать людей.
И он убил. Троих за один миг.
И, безвольно уронив тонкие руки, медленно поднял голову, глядя прямо в лицо Хрольфа.
Неуязвимый. Недоступный. Бесконечно и бесполезно покорный воле хозяина.
И даже судьба Эльне, даже участь маленького Наривиласа перестали быть предметом торга. Потому что за них Хрольф получил тело Альгирдаса. Безупречное, совершенное, дивное тело, ставшее игрушкой в его руках. Но душа, – та самая звезда, что недосягаемо пылает в темном небе, – душа оставалась бесконечно далекой.
Хуже всего было то, что Дигр сам сделал все, чтобы потерять ее.
И так давно не слышал голоса Паука, что начал тосковать о дерзостях, на которые тот осмеливался поначалу.
– Кто для тебя Орнольф? – спросил однажды, даже не надеясь на ответ.
– Орнольф, – повторил как эхо Альгирдас. И пока Хрольф таращился на него, онемев от изумления, добавил шепотом: – Кровь… не слышит меня.
– Ты звал его, – осторожно проговорил Хрольф, боясь спугнуть медленно возвращающуюся душу своего пленника, – ты зовешь его каждый раз, когда…
Что? Что сказать? Когда я убиваю тебя? Когда я тебя пытаю? Когда ты забываешь себя от боли, которую я причинил?
– Когда льется кровь, – тихо проговорил Паук, – наша… Мы слышим. Мы приходим, чтобы спасти. Но золото… – он приподнял руки в блестящих браслетах. И столько безнадежной тоски было в этом жесте, что Хрольф едва не кликнул мастера с приказом немедля разомкнуть драгоценные оковы.
– Золото, – тоскливо прошептал Альгирдас.
– Орнольф! – Хрольф ухватился за имя, волшебным образом вернувшее к жизни его любовь. – Мой брат. Он всегда заступался за тебя, да? Еще тогда… ну…
Ну, за что же это?! Почему, о чем бы ни зашла речь, она сворачивает к боли и обидам?