...В Дашти-Луте, пустыне раскинувшейся на середине нашего пути, нас чуть было не погубила песчаная буря. Несколько дней мы, не в силах поднять головы, лежали, укрывшись с головой овечьими шкурами. На четвертый день бури сбесился и убежал в глубь пустыни осел, несший на себе бурдюки с водой. Но мы с Наоми сумели дойти до предгорий и даже успели выкопать там колодец, снабдивший нас влагой... Да, влагой – чтобы не умереть от жажды, нам приходилось высасывать воду из мокрого песка. Ослы не могли идти дальше, – для длительных переходов им нужен был ячмень... И нам пришлось зарезать двоих на мясо. Мы завялили ослятину на солнце и жили на ней целый месяц, до февраля. В феврале пошли обильные дожди, оставленный в живых осел отъелся на мгновенно выскочивших травах и диких злаках и мы смогли продолжить свое путешествие.
* * *
До предгорий Южного Тянь-Шаня мы добрались без особых осложнений к концу июня 2992 года до нашей эры. Эти места я знал, как пять своих пальцев – ведь я родился здесь! В середине июля мы были на Искандер-Дарье... Узнать верховья ее долины было, конечно, невозможно. Как я и предполагал, завал, образовавший озеро, еще не состоялся. С большим трудом в верхушке одной из гор я узнал будущий Кырк-Шайтан. После этого найти наш крааль не составило ни малейшего труда. Правда, он был далек от своего вида в XX веке: водопад был хоть куда, и стенки, перекрывающей ущелье не было и в помине, как не было, конечно, и штольни...
Наоми к этому времени обо мне уже все знала... Древние люди того времени жили в странном мире. Боги их (шумерские, к примеру) представляли собой низменные, грубые и продажные натуры, человека они сотворили в глубочайшем подпитии из грязи, выковырянной из-под ногтей... Потустороннее существование было тоже на редкость хаотичным и безнадежным – никаких тебе судей или весов, то есть никакой иллюзии посмертной справедливости... Можно было, конечно, купить погребальными жертвами местечко посуше, но, сами понимаете, не каждому это было по средствам... В таком духовном антураже мои рассказы о множестве ожидающих нас будущих жизнях воспринимались весьма и весьма непосредственной Наоми, как чудо... И она потихоньку приобрела личностные качества – самоуважение, степенность, терпимость ко мне... И еще она, эта молочная шоколадка с голубыми глазами, заревновала меня к Ольге. Я попытался объяснить, что в XX веке она, Наоми, станет, скорее всего, планетарно известной супермоделью, получающей десять тысяч долларов в час, и что ей вряд ли придет в голову мысль интересоваться любовными похождениями какого-то заштатного авантюриста-неудачника Евгения Чернова...
– Чернова? – переспросила Наоми (судя по ее блуждающим глазам, воображение ее разыгрались вовсю) и звонко рассмеялась... – Шумеров евреи звали черноголовыми... А какие платья я буду носить в XX веке? Расскажи...
* * *
Весь последующий месяц я описывал ей платья от лучших кутюрье Европы и Америки...
Построив хижину у водопада (не спать же под открытым небом), я занялся сооружением тайника в месте, которое, как знал, сохранится неизменным вплоть до нашего заключения в злосчастном краале... Поместив в тайник посылочку в XX век, я старательно замаскировал его. Потом мы с Наоми ушли в Мараканду рожать: моя шоколадка с голубыми глазами была на пятом месяце...
4. Не в своей шкуре. – Бельмондо – рогоносец. – Неоднозначная идея. – Легенда о дьяволе.
Бельмондо стоял на скалистом водоразделе и смотрел вниз на серые горные цепи и зеленые долины. Настроение у него было хуже некуда: утром не удалось толком позавтракать, да и Нинка куда-то пропала. "Козел я вонючий, самый настоящий козел... – подумал Бельмондо, чуть не заплакав. – Поделом мне. Сидел бы себе на мякеньком диванчике промеж Вероники и Дианы Львовны"...
И мысли Бориса унеслись в его уютную квартирку на Арбате. Он увидел себя сидящим на своем любимом плюшевом диванчике с кружкой немецкого пива в руках. Справа от него, у передвижного столика сидит Диана Львовна в цветастом халатике и алыми наманикюренными коготками чистит для зятя великолепного леща. Она знает, что Борис больше всего любит подернутую жирком брюшину и что подавать ее зятю надо на ребрышках и ребрышек в каждом кусочке не должно быть больше двух... Слева, стараясь его касаться, сидит Вероника и смотрит "Диалоги о животных" кролика-Затевахина. Ее белое теплое тело приятно пахнет будущими удовольствиями...
На этом месте Борис помотал головой, чтобы вытрясти из нее воспоминания. "Не надо себя мучить, – выдохнул он, решив стать мудрым. – Не все еще потеряно, я еще, может быть, вернусь на свой диванчик и тогда никакая сила в мире не сможет меня с него стащить".
Постояв еще немного, Бельмондо пошел к ручью напиться. С каждым шагом настроение его ухудшалось все больше и больше. А когда он увидел свое отражение в спокойной заводи, оно и вовсе испортилось. Он стоял и брезгливо рассматривал себя – бороду, противный нос, тупые, наверняка красные глаза, и эти рога. Острые, ребристые...
* * *
Да, Бельмондо был козлом. По крайней мере, в этой своей жизней. Когда душа Бельмондо-человека восполнила таковую Бельмондо-козла, последний в отчаянии бросился в ближайшую пропасть вниз головой. Но рога спружинили, и Борис остался жив и даже здоров. Придя в себя, он увидел голубое небо, обрамленное зазубренными скалами и пасшуюся невдалеке подругу Нинку.
"Повезет в жизни – станешь счастливым, не повезет – станешь козлом", – помотав бородой, подумал Борис, поднялся на ноги и присоединился к Нинке.
Попасшись с ней минут пятнадцать, он вдруг открыл для себя, что если ни о чем не думать, то жизнь начинает казаться если не прекрасной, то вполне удобоваримой штукой.
"А вообще-то неплохо быть козлом... – подумал Борька, наевшись. – Травы вдоволь, барс Котька вчера поужинал этим трухлявым вонючим Кокой и два дня теперь станет безвылазно валятся в своей берлоге. Ходи себе, пасись, природой любуйся. А если скучно станет, можно сходить к кишлаку, выманить из него охотников и погонять их по горам... Скоро Нинка с подружками потечет – опять удовольствие... Зимой, правда трудновато будет, голодно, так это ведь месяц-другой... Да и без лишений жизни толковой не бывает, глохнет-плохнет она без лишений... А эти гаврики в краале... Надо будет подумать, как их оттуда вытащить".
* * *
Вечером, устроившись в своей спальной яме, Борька задумался, как помочь товарищам и лично себе в ипостаси Бочкаренко. По счастливой случайности, а может быть, по воле провидения, его стадо обитало в непосредственной близости от ущелья, в котором их заточит Худосоков через полста с лишним лет. Из обрывка газеты "Коммунист Таджикистана", принесенного ветром из ближайшего кишлака, он знал, что на дворе стоит май 1941-го года. Узнав текущую дату, Борька огорчился: Борис Иванович Бочкаренко родится в 1951 году, значит ему, козлу, осталось жить что-то около десяти лет. Но для козла десять лет – это очень много, и он понемногу успокоился.
"Так, значит, до событий в краале осталось 58 лет... – думал Борька, наслаждаясь воздухом, совершенно лишенном опасных запахов. – Это примерно пять козлиных поколений... Что же я могу сделать?..
Борька пытался продолжить мышление, но ничего не получалось – какой-то компонент воздуха не давал ему сосредоточиться... Он принюхался и понял, в чем дело – запах доносился из соседней ямы, в которой отдыхала Нинка.
"Потечет не сегодня-завтра! – встрепенулся он. И, загоревшись страстью, вскочил, подошел к подруге и долго обнюхивал ее зад. "Да, точно... – наконец констатировал он. – Нинка всегда начинает первой".
Лишь только он подумал это, Нинка заворочалась, подняла голову и всем своим дала понять супругу, что поздно, она устала за день и хочет отдохнуть.
Борька не стал ее злить и пошел на всякий случай понюхать других своих жен. Их у него было шесть – козел он был знаменитый на всю округу. Но все они, как он и предполагал, любовью не пахли, и он вернулся к себе в яму и попытался думать о спасении своих товарищей и себя-человека.
Опять ничего не получилось. Мысли перескакивали на другое. Он представлял, как будет ухаживать за женами, как они будут кокетливо ломаться, нарочито протестовать и бодаться. "Козы знают, как меня раскочегарить... А Нинка, та и вовсе профессор в прелюдии... Люблю ее... С уважением баба...".
И Борька заснул. И во сне видел, как он спит со своей Нинкой, красивой, с очаровательно выпученными глазками, длинными ресницами и шелковистой, приятно пахнущей шерстью... Она, раздвинув задние ноги во фривольных розовых чулочках на подтяжках, стояла на широкой двуспальной кровати... Разгоряченная, страстная, с призывно позвякивающим золотым колокольчиком на кружевной розовой ленте... А он... Весь энергия, напор, глаза вот-вот вылезут...
* * *
К мыслям о спасении товарищей и самого себя козел Борька смог вернуться только через месяц. К этому времени все козы были прочно надуты, долг перед козлиным племенем был выполнен на 150 % (досталось и козочкам соседних стад) и можно было подумать о деле. Глядя на своих философски настроенных жен, Борька нашел выход: "Надо приучить молодых козлов к тому, чтобы они во веки веков все живое спихивали вниз, в крааль! И тогда Худосокову не поздоровится!"
И со следующего дня Борька вплотную занялся подрастающим поколением. Он привел молодых козлов к краалю и стал учить их сбрасывать вниз лежащие у края обрыва камни. Сметливая молодежь быстро поняла, что хочет от нее вожак, и с удовольствием принялась за дело. Когда с камнями было покончено, Борис повелел козлам устраивать у обрыва парные схватки, причем каждая из них должна была непременно завершаться падением вниз одного из соперников. Хотя риск превратиться после неудачного падения в мешок костей был достаточно велик, такие схватки понравились бородатым. Через несколько лет схватки из парных превратились в групповые, а потом и вовсе в игру без правил, единственным императивом которой было сбросить ближнего в пропасть.
* * *
Время шло, и Борис состарился... Приближался 1951 год. Жен у него по понятным причинам уже не было, зато было много свободного времени, которое он проводил на скалах, окружающих крааль. Частенько его рассуждения об предстоявших и прошедших жизнях заканчивались мыслью: "Нет, все-таки козлом быть лучше... Была бы моя воля..."
Да, Борьке не хотелось становиться человеком. Простая здоровая козлиная жизнь нравилась ему. Все в ней было просто, все по конституции... "Если ты силен и умен, то неминуемо станешь вожаком, – думал козел, вспоминая свою молодость, – если середняк – получишь все, что середняку полагается... А хилых подберет барс Котька. А в людском обществе плохо – наверху одни середняки, обманщики и больные... И именно они распределяют и пастбища и самок..."
...За последнее время многое изменилось. Лишь немногие козлы приходили к краалю, чтобы проводить победно сверкающими глазами улетающего в пропасть соперника. Но зато приходить стали издалека, за многие десятки километров. И приходили сильные, уверенные, задиристые. Их безжалостные схватки продолжались многие часы, и Борис равнодушно наблюдал за ними сквозь прикрытые веки... Иногда он вспоминал прошедшие годы... Он вспоминал, как несколько лет назад к водопаду пришли геологи, нашли ртуть и заложили для ее изучения короткую штольню...
Так в этих краях появились люди... Они пришли с ружьями и принялись выбивать вокруг все живое. За полгода поголовье козлов в округе сократилось вчетверо, и многие вожаки увели свои поредевшие стада к дальним хребтам. Борис понимал, что надо продолжить начатое предприятие по спасению будущих товарищей, но не мог заставить себя учить козлов сбрасывать людей в пропасть.
Но трагический случай ему помог. Однажды Борис потерял в скалах Нинку и несколько часов искал ее повсюду... И когда он уже направился к водопою, – больше искать было негде, – в стороне крааля раздался выстрел, потом другой. Борис сразу же понял, что эти две пули окончили свой полет в теле его любимой супруги и, обезумев, вихрем поскакал к ней. Выскочив из-за скалы, увидел бородатого геолога, освежевывавшего Нинку на краю обрыва...
Этот геолог был первым человеком, улетевшим в пропасть. Несколько молодых козлов видели издали, как Борька расправился с двуногим, и приняли его поступок, как руководство к действию...
* * *
Таинственная гибель старшего геолога поисковой партии (проходчики видели, как бородатый шайтан столкнул его в пропасть) вызвала отток рабочих со штольни и, как следствие – ликвидацию геологоразведочных работ в ущелье. Со временем это происшествие привело к появлению в окрестных кишлаках многочисленных легенд о поселившемся в штольне злом духе, шайтане (если вспомнить о рассыпанных там повсюду костях, факт возникновения таких легенд никому не покажется странным). Через некоторое время еще кто-то упал с тамошних скал, затем под водопадом случайно был найден труп сбежавшего из тюрьмы дезертира, а полгода спустя после этой находки начали случаться и вовсе странные вещи – некоторые жители местных кишлаков, побывав в штольне, напрочь теряли разум. Нет, они не начинали дебоширить или дурачиться, они просто превращались в растительных людей, то есть людей с полным отсутствием любых проявлений сознательной деятельности.
Народная молва связала такие исчезновения душ с отравлением шайтан-чочом, то есть волосами дьявола: один из подпасков видел, как его дядя-чабан перед утратой души нашел их прядь у водопада и, прельстившись приятным запахом, простодушно использовал их как приправу к опостылевшей жареной баранине (эта догадка, как мы узнаем позже, была верной – волосы, потребленные внутрь в чистом виде, безвозвратно отправляли душу в запечатленное прошлое)...
Так, факт за фактом, легенда о подземном дьяволе превратилась в объективную реальность. Начался отток населения из близлежащих кишлаков и, в конце концов, местный мулла решил раз и навсегда покончить со злым духом. Он всеми правдами и неправдами собрал отряд крестьян и мужественно пробрался с ним к ущелью. Изгнав из него дьявола предписанными Кораном методами, мулла приказал своим людям перегородить ущелье прочной каменной стенкой.
* * *
...Через неделю после сооружения стены Борька умирал на своем наблюдательном посту над краалем. Когда до смерти осталось несколько секунд, он заставил себя приковылять к обрыву, к тому самому месту, где умерла Нинка. Постояв немного на нем, бросился вниз. Последняя мысль заставила его улыбнуться:
"А я ведь никогда не пожалею, что был козлом..."
5. Рожать спасителя? – Окучивание по-нашему. – Эрекция возможна? – Житник получает свое.
Мы поднималась в горы после недельного отгула. Вахтовка ревела и тряслась на сплошных ухабах. Проходчики уже были в кондиции и не стеснялись в выражениях. Старший по машине Чернов не обратил бы на них внимания, если бы в салоне не было нового маркшейдера Лидии Сидневой. Она ему понравилась – где-то под двадцать пять – двадцать семь, короткая стрижка под мальчика, ковбойка, джинсы, чистенькая, спокойная, на правильном умном лице снисходительная усмешка. И он наехал на матершинников весьма свирепо. И те, потупив недобро засверкавшие глаза, успокоились – никто не хотел связываться со старшим геологом Кумархской геологоразведочной партии, который запросто может двинуть в зубы, а в конце месяца при закрытии нарядов не приписать пару-тройку, а то и больше метров проходки. Потом над ним смеялась вся партия. Оказалось, что Лидка в области табуированных выражений русского языка может дать сто очков вперед и Чернову, и даже самому Мишке Мясогутову, тишайшему дизелисту и радисту базового лагеря, который в течение двадцати двух лет изучал эти самые выражения на нарах одиннадцати зон (не всегда природных) в самых различных уголках многонационального Советского Союза.
Еще оказалось, что Лидка Сиднева, если не алкоголичка, то запойная пьяница и умнейший человек – не было ни одной логической задачи, загадки или преферансного расклада, которые бы она не раскусила в течение нескольких секунд. И еще она спала только с серьезными людьми за пятьдесят и не потому, что у них, преимущественно начальников и уважаемых шоферов, водились денежки, а так, из-за душевного своего устремления.
* * *
Все эти свои достоинства и устремления Лида Сиднева приобрела в одном из показательных советских детских домов.
Иногда она довольно равнодушно рассказывала о своих "университетах". За малейшую провинность старший седовласый воспитатель Венцепилов заставлял девочек и Лиду, естественно, раздеваться донага и ставил их на полчаса перед строем хихикающих мальчиков и юношей. А когда Лиде исполнилось одиннадцать лет, предложил ей сожительство. Лида с благодарностью согласилась – еще в десять лет ее изнасиловали трое из этих самых хихикающих мальчишек и продолжали насиловать при каждом удобном и неудобном случае. А воспитатель был джентльменом – он защищал, подкармливал, не обижал и старался не искалечить. И, может быть, с тех пор Лида предпочитала спать со степенными мужчинами.
Один из них, директор золотодобывающей артели, человек с понятием, прилетал к ней раз в месяц-два с полными чемоданами денег. И тогда Лида поила марочным коньяком своего непосредственного начальника Чернова, и он отпускал ее в недельный загул. Другой любовник был начальником Кумархской геологоразведочной партии, но скоро умер, и Сиднева безошибочно заменила его шофером ЗИЛа-131-го Евгением Ивановичем Мирным. Последний был весьма представительным и серьезным человеком. Отсидев десяток лет за дезертирство (семнадцатилетним пареньком напоролся на Манштейна, повернувшего к Сталинграду, и побежал домой), он стал зажиточным шофером Южно-Таджикской ГРЭ (на рудостойку, горбыль и доски в горных кишлаках всегда находился покупатель). Таким зажиточным, что после нескольких недель беспорядочных связей с Лидкой подарил ей большой плановый дом на недальней окраине города Душанбе.
Сиднева сдружилась с Черновым. Нет, они не спали – Чернов в это время всецело принадлежал своей первой жене и коллеге Ксении. Чернову нравились ум и исполнительность Лидии, ей – его довольно быстрая отходчивость и не бюрократичность.