Очень я его не любил. Был он циник, и был он дурак. Работу, которой он занимался за триста пятьдесят рублей в месяц, можно было бы смело назвать евгеникой, но никто её так не называл - боялись связываться. Этот Выбегалло заявлял, что все беды, эта, от неудовольствия проистекают и ежели, значить, дать человеку всё - хлебца, значить, отрубей пареных, - то и будет не человек, а ангел. Нехитрую эту идею он пробивал всячески, размахивая томами классиков, из которых с неописуемым простодушием выдирал с кровью цитаты, нещадно опуская и вымарывая всё, что ему не подходило. В своё время Учёный совет дрогнул под натиском этой неудержимой, какой-то даже первобытной демагогии, и тема Выбегаллы была включена в план. Действуя строго по этому плану, старательно измеряя свои достижения в процентах выполнения и никогда не забывая о режиме экономии, увеличении оборачиваемости оборотных средств, а также о связи с жизнью, Выбегалло заложил три экспериментальные модели: модель Человека, неудовлетворённого полностью, модель Человека, неудовлетворённого желудочно, и модель Человека, полностью удовлетворённого. Полностью неудовлетворённый антропоид поспел первым - он вывелся две недели назад. Это жалкое существо, покрытое язвами, как Иов, полуразложившееся, мучимое всеми известными и неизвестными болезнями, невероятно голодное, страдающее от холода и от жары одновременно, вывалилось в коридор, огласило институт серией нечленораздельных жалоб и издохло. Выбегалло торжествовал. Теперь можно было считать доказанным, что ежели человека не кормить, не поить, не лечить, то он, эта, будет, значить, несчастлив и даже, может, помрёт. Как вот этот помер. Учёный совет ужаснулся. Затея Выбегаллы оборачивалась какой-то жуткой стороной. Была создана комиссия для проверки работы Выбегаллы. Но тот, не растерявшись, представил две справки, из коих следовало, во-первых, что трое лаборантов его лаборатории ежегодно выезжают работать в подшефный совхоз, и, во-вторых, что он, Выбегалло, некогда был узником царизма, а теперь регулярно читает популярные лекции в городском лектории и на периферии. И пока ошеломлённая комиссия пыталась разобраться в логике происходящего, он неторопливо вывез с подшефного рыбозавода (в порядке связи с производством) четыре грузовика селёдочных голов для созревающего антропоида, неудовлетворённого желудочно. Комиссия писала отчёт, а институт в страхе ждал дальнейших событий. Соседи Выбегаллы по этажу брали отпуска за свой счёт.
- Куда брякнуть-та? - спросил я.
- Брякнуть-та? А домой, куда же ещё в Новый год-та. Мораль должна быть, милай. Новый год дома встречать надо. Так это выходит по-нашему, нёс па?
- Я знаю, что домой. По какому телефону?
- А ты, эта, в книжечку посмотри. Грамотный? Вот и посмотри, значить, в книжечку. У нас секретов нет, не то что у иных прочих. Ан масс.
- Хорошо, - сказал я. - Брякну.
- Брякни, мон шер, брякни. А кусаться он начнёт, так ты его по сусалам, не стесняйся. Се ля ви.
Я набрался храбрости и буркнул:
- А ведь мы с вами на брудершафт не пили.
- Пардон?
- Ничего, это я так, - сказал я.
Некоторое время он смотрел на меня своими прозрачными глазами, в которых ничегошеньки не выражалось, потом проговорил:
- А ничего, так и хорошо, что ничего. С праздником тебя с наступающим. Бывай здоров. Аривуар, значить.
Он напялил ушанку и удалился. Я торопливо открыл форточку. Влетел Роман Ойра-Ойра в зелёном пальто с барашковым воротником, пошевелил горбатым носом и осведомился:
- Выбегалло забегалло?
- Забегалло, - сказал я.
- Н-да, - сказал он. - Это селёдка. Держи ключи. Знаешь, куда он один грузовик свалил? Под окнами у Жиана Жиакомо. Прямо под кабинетом. Новогодний подарочек. Выкурю-ка я у тебя здесь сигарету.
Он упал в огромное кожаное кресло, расстегнул пальто и закурил.
- А ну-ка, займись, - сказал он. - Дано: запах селёдочного рассола, интенсивность шестнадцать микротопоров, кубатура… - Он оглядел комнату. - Ну, сам сообразишь, год на переломе, Сатурн в созвездии Весов… Удаляй!
Я почесал за ухом.
- Сатурн… Что ты мне про Сатурн… А вектор магистатум какой?
- Ну, брат, - сказал Ойра-Ойра, - это ты сам должен…
Я почесал за другим ухом, прикинул в уме вектор и произвёл, запинаясь, акустическое воздействие (произнёс заклинание). Ойра-Ойра зажал нос. Я выдрал из брови два волоска (ужасно больно и глупо) и поляризовал вектор. Запах опять усилился.
- Плохо, - с упрёком сказал Ойра-Ойра. - Что ты делаешь, ученик чародея? Ты что, не видишь, что форточка открыта?
- А, - сказал я, - верно. - Я учёл дивергенцию и ротор, попытался решить уравнение Стокса в уме, запутался, вырвал, дыша через рот, ещё два волоска, принюхался, пробормотал заклинание Ауэрса и совсем уже собрался было вырвать ещё волосок, но тут обнаружилось, что приёмная проветрилась естественным путём, и Роман посоветовал мне экономить брови и закрыть форточку.
- Посредственно, - сказал он. - Займёмся материализацией.
Некоторое время мы занимались материализацией. Я творил груши, а Роман требовал, чтобы я их ел. Я отказывался есть, и тогда он заставлял меня творить снова. "Будешь работать, пока не получится что-нибудь съедобное, - говорил он. - А это отдашь Модесту. Он у нас Камноедов". В конце концов я сотворил настоящую грушу - большую, жёлтую, мягкую, как масло, и горькую, как хина. Я её съел, и Роман разрешил мне отдохнуть.
Тут принёс ключи бакалавр чёрной магии Магнус Фёдорович Редькин, толстый, как всегда озабоченный и разобиженный. Бакалавра он получил триста лет назад за изобретение портков-невидимок. С тех пор он эти портки всё совершенствовал и совершенствовал. Портки-невидимки превратились у него сначала в кюлоты-невидимки, потом в штаны-невидимки, и наконец совсем недавно о них стали говорить как о брюках-невидимках. И никак он не мог их отладить. На последнем заседании семинара по чёрной магии, когда он делал очередной доклад "О некоторых новых свойствах брюк-невидимок Редькина", его опять постигла неудача. Во время демонстрации модернизированной модели что-то там заело в пуговично-подтяжечном механизме, и брюки, вместо того чтобы сделать невидимым изобретателя, вдруг со звонким щелчком сделались невидимы сами. Очень неловко получилось. Однако главным образом Магнус Фёдорович работал над диссертацией, тема которой звучала так: "Материализация и линейная натурализация Белого Тезиса как аргумента достаточно произвольной функции сигма не вполне представимого человеческого счастья".
Тут он достиг значительных и важных результатов, из коих следовало, что человечество буквально купалось бы в не вполне представимом счастье, если бы только удалось найти сам Белый Тезис, а главное - понять, что это такое и где его искать.
Упоминание о Белом Тезисе встречалось только в дневниках Бен Бецалеля. Бен Бецалель якобы выделил Белый Тезис как побочный продукт какой-то алхимической реакции и, не имея времени заниматься такой мелочью, вмонтировал его в качестве подсобного элемента в какой-то свой прибор. В одном из последних мемуаров, написанных уже в темнице, Бен Бецалель сообщал: "И можете вы себе представить? Тот Белый Тезис не оправдал-таки моих надежд, не оправдал. И когда я сообразил, какая от него могла быть польза - я говорю о счастье для всех людей, сколько их есть, - я уже забыл, куда же я его вмонтировал". За институтом числилось семь приборов, принадлежавших некогда Бен Бецалелю. Шесть из них Редькин разобрал до винтика и ничего особенного не нашёл. Седьмым прибором был диван-транслятор. Но на диван наложил руку Витька Корнеев, и в простую душу Редькина закрались самые чёрные подозрения. Он стал следить за Витькой. Витька немедленно озверел. Они поссорились и стали заклятыми врагами, и оставались ими по сей день. Ко мне как к представителю точных наук Магнус Фёдорович относился благожелательно, хотя и осуждал мою дружбу с "этим плагиатором". В общем-то Редькин был неплохим человеком, очень трудолюбивым, очень упорным, начисто лишённым корыстолюбия. Он проделал громадную работу, собравши гигантскую коллекцию разнообразнейших определений счастья. Там были простейшие негативные определения ("Не в деньгах счастье"), простейшие позитивные определения ("Высшее удовлетворение, полное довольство, успех, удача"), определения казуистические ("Счастье есть отсутствие несчастья") и парадоксальные ("Счастливей всех шуты, дураки, сущеглупые и нерадивые, ибо укоров совести они не знают, призраков и прочей нежити не страшатся, боязнью грядущих бедствий не терзаются, надеждой будущих благ не обольщаются").
Магнус Фёдорович положил на стол коробочку с ключом и, недоверчиво глядя на нас исподлобья, сказал:
- Я ещё одно определение нашёл.
- Какое? - спросил я.
- Что-то вроде стихов. Только там нет рифмы. Хотите?
- Конечно, хотим, - сказал Роман.
Магнус Фёдорович вынул записную книжку и, запинаясь, прочёл:
Вы спрашиваете:
Что считаю
Я наивысшим счастьем на земле?
Две вещи:
Менять вот так же состоянье духа,
Как пенни выменял бы я на шиллинг,
И
Юной девушки
Услышать пенье
Вне моего пути, но вслед за тем,
Как у меня дорогу разузнала.
- Ничего не понял, - сказал Роман. - Дайте я прочту глазами.
Редькин отдал ему записную книжку и пояснил:
- Это Кристофер Лог. С английского.
- Отличные стихи, - сказал Роман.
Магнус Фёдорович вздохнул.
- Одни одно говорят, другие - другое.
- Тяжело, - сказал я сочувственно.
- Правда ведь? Ну как тут всё увяжешь? Девушки услышать пенье… И ведь не всякое пенье какое-нибудь, а чтобы девушка была юная, находилась вне его пути, да ещё только после того, как у него про дорогу спросит… Разве же так можно? Разве такие вещи алгоритмизируются?
- Вряд ли, - сказал я. - Я бы не взялся.
- Вот видите! - подхватил Магнус Фёдорович. - А вы у нас заведующий вычислительным центром! Кому же тогда?
- А может, его вообще нет? - сказал Роман голосом кинопровокатора.
- Чего?
- Счастья.
Магнус Фёдорович сразу обиделся.
- Как же его нет, - с достоинством сказал он, - когда я сам его неоднократно испытывал?
- Выменяв пенни на шиллинг? - спросил Роман.
Магнус Фёдорович обиделся ещё больше и вырвал у него записную книжку.
- Вы ещё молодой… - начал он.
Но тут раздался грохот, треск, сверкнуло пламя и запахло серой. Посередине приёмной возник Мерлин. Магнус Фёдорович, шарахнувшийся от неожиданности к окну, сказал: "Тьфу на вас!" - и выбежал вон.
- Good God! - сказал Ойра-Ойра, протирая запорошённые глаза. - Canst thou not come in by usual way as decent people do?.. Sir, - добавил он.
- Beg thy pardon, - сказал Мерлин самодовольно и с удовлетворением посмотрел на меня. Наверное, я был бледен, потому что очень испугался самовозгорания.
Мерлин оправил на себе побитую молью мантию, швырнул на стол связку ключей и произнёс:
- Вы заметили, сэры, какие стоят погоды?
- Предсказанные, - сказал Роман.
- Именно, сэр Ойра-Ойра! Именно предсказанные!
- Полезная вещь - радио, - сказал Роман.
- Я радио не слушаю, - сказал Мерлин. - У меня свои методы.
Он потряс подолом мантии и поднялся на метр над полом.
- Люстра, - сказал я, - осторожнее.
Мерлин посмотрел на люстру и ни с того ни с сего начал:
- О вы, пропитанные духом западного материализма, низкого меркантилизма и утилитаризма, чьё спиритуальное убожество не способно подняться над мраком и хаосом мелких угрюмых забот… Не могу не вспомнить, дорогие сэры, как в прошлом году мы с сэром председателем райсовета товарищем Переяславльским…
Ойра-Ойра душераздирающе зевнул, мне тоже стало тоскливо. Мерлин был бы, вероятно, ещё хуже, чем Выбегалло, если бы не был столь архаичен и самонадеян. По чьей-то рассеянности ему удалось продвинуться в заведующие отделом Предсказаний и Пророчеств, потому что во всех анкетах он писал о своей непримиримой борьбе против империализма янки ещё в раннем средневековье, прилагая к анкетам нотариально заверенные машинописные копии соответствующих страниц из Марка Твена. Впоследствии же, в связи с изменением внутренней обстановки и потеплением международного климата, он был вновь переведён на своё место заведующего бюро погоды и теперь, как и тысячу лет назад, занимался предсказаниями атмосферных явлений - и с помощью магических средств, и на основании поведения тарантулов, усиления ревматических болей и стремления соловецких свиней залечь в грязь или выйти из оной. Впрочем, основным поставщиком его прогнозов был самый вульгарный радиоперехват, осуществлявшийся детекторным приёмником, по слухам, похищенным ещё в двадцатые годы с соловецкой выставки юных техников. В институте его держали из уважения к старости. Он был в большой дружбе с Наиной Киевной Горыныч и вместе с ней занимался коллекционированием и распространением слухов о появлении в лесах гигантской волосатой женщины и о пленении одной студентки снежным человеком с Эльбруса. Говорили также, что время от времени он принимает участие в ночных бдениях на республиканской Лысой Горе с Ха Эм Вием, Хомой Брутом и другими хулиганами.
Мы с Романом молчали и ждали, когда он исчезнет. Но он, упаковавшись в мантию, удобно расположился под люстрой и затянул длинный, всем давно уже осточертевший рассказ о том, как он, Мерлин, и председатель соловецкого райсовета товарищ Переяславльский совершали инспекторский вояж по району. Вся эта история была чистейшим враньём, бездарным и конъюнктурным переложением Марка Твена. О себе он говорил в третьем лице, а председателя иногда, сбиваясь, называл королём Артуром.
- Итак, председатель райсовета и Мерлин отправились в путь и приехали к пасечнику, Герою Труда сэру Отшельниченко, который был добрым рыцарем и знатным медосборцем. И сэр Отшельниченко доложил о своих трудовых успехах и полечил сэра Артура от радикулита пчелиным ядом. И сэр председатель прожил там три дня, и радикулит его успокоился, и они двинулись в путь, и в пути сэр Ар… председатель сказал: "У меня нет меча". - "Не беда, - сказал ему Мерлин, - я добуду тебе меч". И они доехали до большого озера, и видит Артур: из озера поднялась рука, мозолистая и своя, и в той руке серп и молот. И сказал Мерлин: "Вот тот меч, о котором я говорил тебе…"
Тут раздался телефонный звонок, и я с радостью схватил трубку.
- Алло, - сказал я. - Алло, вас слушают.
В трубке что-то бормотали, и гнусаво тянул Мерлин: "…И возле Лежнева они встретили сэра Пеллинора, однако Мерлин сделал так, что Пеллинор не заметил председателя…"
- Сэр гражданин Мерлин, - сказал я. - Нельзя ли чуть потише? Я ничего не слышу.
Мерлин замолчал с видом человека, готового продолжать в любой момент.
- Алло, - снова сказал я в трубку.
- Кто у аппарата?
- А вам кого нужно? - сказал я по старой привычке.
- Вы мне это прекратите. Вы не в балагане, Привалов.
- Виноват, Модест Матвеевич. Дежурный Привалов слушает.
- Вот так. Докладывайте.
- Что докладывать?
- Слушайте, Привалов. Вы опять ведёте себя, как я не знаю кто. С кем вы там разговаривали? Почему на посту посторонние? Почему, в нарушение трудового законодательства, в институте после окончания рабочего дня находятся люди?
- Это Мерлин, - сказал я.
- Гоните его в шею!
- С удовольствием, - сказал я. (Мерлин, несомненно подслушивавший, покрылся пятнами, сказал: "Гр-рубиян!" - и растаял в воздухе.)
- С удовольствием или без удовольствия - это меня не касается. А вот тут поступил сигнал, что вверенные вам ключи вы сваливаете кучей на столе, вместо того чтобы запирать их в ящик.
Выбегалло донёс, подумал я.
- Вы почему молчите?
- Будет исполнено.
- В таком вот аксепте, - сказал Модест Матвеевич. - Бдительность должна быть на высоте. Доступно?
- Доступно.
Модест Матвеевич сказал: "У меня всё", - и дал отбой.
- Ну ладно, - сказал Ойра-Ойра, застёгивая зелёное пальто. - Пойду вскрывать консервы и откупоривать бутылки. Будь здоров, Саша, я ещё забегу попозже.