3. Записки Астролога
Большое село называлось Аксдорф. Ярмарка здесь, наверное, была велика и в обычное время, по седьмым дням недели. Сюда приезжали обменивать и продавать товар крестьяне из многих соседних деревень, у которых не было возможности быстро обернуться туда и сюда до Адвента. Сейчас, однако, ярмарка была еще бойчее, чем всегда, и места занимала много на удивление: здесь остановилось порядочно купцов из тех, кто везли свои товары в Адвент, чтобы либо продать их там, либо отправить морем дальше. Часть торговцев, узнав о нападении герцога, поворотила коней да и отправилась восвояси, сетуя на причиненный убыток, часть решила обогнуть несчастный город и везти товар дальше, в Нейт. А некоторые, что не могли по каким-то причинам позволить себе долгий переход, развернули торг прямо здесь, в Аксдорфе. Продавали они дешевле, чем обычно, ибо понимали, что по городским ценам покупателей не найдется, а хоть какую-то прибыль получить хотелось. Рачительные хозяева со всей округи кинулись сюда, почуяв выгоду. Хоть кому-то осада на пользу.
Проходя по улице, я увидел, как из двери трактира вышли двое. Вывеска заведения когда-то в незапамятные времена изображала, должно быть, громадного сома, на котором верхом ехал маленький мальчик, держась за усы. С тех пор краски успели выцвести, а рисунок вытерся почти до полной неузнаваемости; этим мальчиком вполне мог оказаться и сам владелец - лысенький тощий старичок, который выскочил на улицу за посетителями. Провожал. Ну еще бы… С такими гостями следует держать ухо востро, и, уж точно, оказывать им все возможное уважение. А то мало ли что…
Один из двоих был высок и широкоплеч, хоть и худощав. Длинные волосы, какие носят мужчины на самых полуночных из Закатных островов, были заплетены в косу, почти достигающую пояса. Второй был толстым, если не сказать круглым, и низкорослым. Стрижен коротко, ежиком - под шлем. Его меч висел не на спине, как у первого, а у бедра, вольготно похлопывая хозяина по ноге. Ножны из диковинной клетчатой кожи показались мне смутно знакомыми. Так же как и рукоять, сделанная в виде полуобнаженной, неимоверно изогнувшейся женской фигуры. "Танцовщица! - вспомнил я вдруг. - Вот как зовут этот меч! А кожа, из которой сделаны ножны, называется крокодиловой!"
Человека же я не узнавал. Нет, вроде бы, рост был тот… но полнота?… Мог ли знаменитый боец так раздаться вширь всего-то за… да нет, теперь получается, что мы не виделись почти семь лет! Такой срок кого хочешь доконает. Да вот хоть меня взять.
Я замер на другой стороне улицы. Замер попросту от неожиданности, хотя по уму мне полагалось бы скрыться в ближайшем переулке, только меня и видели. Однако хотелось совершенно иного. Хотелось подбежать к этому человеку со всех ног, начать расспрашивать… Начать рассказывать о себе, начать говорить - просто чтобы услышать наконец звуки родной речи.
"Только бы он не обернулся, - думал я. - Только бы он просто прошел дальше, спиной ко мне. А то ведь не удержусь…"
Он обернулся. Древние силы знают, что его надоумило - может быть, случайность, может быть, некое звериное чувство, которое, как говорят, появляется у бывалых воинов. Он посмотрел на меня. И, самое страшное, он меня тоже узнал. Какое-то время - мне показалось что долго, хотя на самом деле едва ли прошло несколько секунд, - он молчал, словно вспоминая что-то, потом крикнул.
- Райн! - он быстрым шагом направился через улицу ко мне. - Райн Гаев!
"Р" оба раза было раскатистым и звонким. Такого даже в шпрахсте не бывает. Только в Речи.
- Простите, вы ко мне обращаетесь? - сдержанно спросил я на арейском, языке, на котором говорили в Адвенте.
- Райн! - дядя Игорь, мамин побратим, боевой товарищ и вернейший друг, остановился в двух шагах от меня. - Райн, какого черта?! Ты что, меня не узнаешь?! Что это за шутки?! - он продолжал говорить на Речи.
- Простите, - еще раз повторил я на арейском. - Как вы ко мне обращаетесь, любезный?
- Райн! - он схватил меня за плечи. - Тебя что, в самом деле по дурной башке стукнули, что ты соображение потерял? Прекрати дурить, а то как…
Я стряхнул его руки.
- Прошу извинить, вы, вероятно, пьяны, - так же холодно произнес я, и сделал попытку пойти прочь.
- Постойте, - дядя Игорь перегородил мне дорогу. Слава всем силам мира, теперь он говорил на арейском, и мне не приходилось делать над собой усилие, чтобы не отвечать ему на Речи. - Прошу меня простить, - он неловко поклонился. Впрочем, в глазах его не было и следа неловкости: взгляд был холоден и пронзителен. - Я принял вас за одного человека… Он сын моей названой сестры. Юный стервец сбежал из дома совсем несмышленышем, и пропал. Сестра с мужем считают его погибшим. Когда я гостил у них с год назад, они уже и перестали ждать его возвращения. Я подумал, что юноша просто слишком горд и совсем забыл о своей семье, вот и не хочет возвращаться домой. Прошу простить. Вы, вероятно, не он.
- Разумеется, нет, - брезгливо произнес я, отряхивая рукав, словно рука дядя Игоря оставила на нем следы. - Меня даже несколько оскорбляет сравнение с таким неблагодарным молодым сыном. Я только делаю скидку, что вы, вероятно, очень хотели обнаружить этого юношу, а во мне, должно быть, есть некое с ним сходство. Разрешите только мое недоумение: на каком языке вы сперва ко мне обратились, думая, что я - это он?
Дядя Игорь смотрел на меня все так же, и подозрительность не покидала его взгляда.
- На северо-востоке, - сказал он, - есть страна, которую ее жители называют Великой Шляхтой. Оттуда родом и я, и тот юноша. Оттуда же и язык.
- Спасибо, - я кивнул.
- И вам спасибо, что не держите зла за мою досадную ошибку, - дядя Игорь ответил мне таким же кивком.
Когда я пошел дальше по улице, он еще оглядывался мне вслед - думал, наверное, "он или не он?". Дядя Игорь последний раз видел меня, когда мне было лет пять. Я понимал, что стал очень похож на отца, но сходство, хоть и было сильным, все же не делало меня его двойником. Кажется, держался я именно так, чтобы никоим образом не подкрепить его догадку. Или все таки?… Засомневался ли он?… Может быть, остался при своем мнении, что я - испорченный молодой человек, который знать не хочет прежнюю родню?… Что ж… тоже не худший вариант.
Кстати, а что они с товарищем здесь делали?… Они из армии герцога?… Зачем приходили сюда - договориться о дополнительных подводах с продовольствием и фуражом?… Просто нализаться до зеленых Ариманов?
Ладно, проехали. Главное, постараться держаться от них подальше. Это непросто: если мне хотелось найти себе работу, предстояло поработать ногами. Увы, я не ярмарочный зазывала, который может стоять у пестрой палатки, украшенной слюдяными звездами, и орать во все горло, привлекая толпу. Мне приходится изыскивать свои способы…
* * *
То, что я искал, я заметил скоро: ярко расшитый звездами и знаками зодиака шатер, что высился недалеко от ярмарочного заграждения. Перед шатром стояли несколько зевак, и яростно спорили, кому заходить первым. Победу одержал один, купец Второй Гильдии. Двое других, тоже купцы, тоже весьма состоятельные, но без серебряных гильдейских цепей на шее (один, впрочем, был не из Союза Городов, а откуда-то с юга, у них там гильдии другие), остались, с весьма недовольным видом, снаружи.
Улучив момент, я подошел к одному из них - тому, кто показался мне риринцем, потому что на Юге я жил весьма недолго, следовательно, смутно представлял, как разговаривать с южанами, - и осторожно кашлянул, привлекая его внимание.
- Вы кто такой? - человек повернулся ко мне с настороженным выражением лица. Я внутренне улыбнулся. Боже мой, какая ностальгия… давно я не искал себе работу вот так, "в свободном полете".
- Добрый день, уважаемый, - сказал я. - Вы ищете предсказателя судьбы? Может быть, я подойду?
- Что ты можешь, малец? - спросил меня купец с легким сарказмом.
- Я знаю пути звезд, уважаемый. Звезды не смотрят на то, сколько человеку лет, с ними может разговаривать даже младенец, если кто-то обучит его премудрости, и будет на то воля богов. А если нет таланта - то и древний старец зря переведет пергамент.
- Пергамент? Зачем звездочетам и гадателям пергамент? - удивился купец.
- Звезды год от года ходят не совсем теми же, но все-таки похожими путями. Мудрецы придумали, как выразить эти пути языком цифр. Такой язык ведом астрологам. Без него нельзя разговаривать с небесами. Но в то же время слова этого языка слишком сложны, чтобы запомнить их все и разом. Расчеты приходится записывать.
- Вот как? - брови купца взлетели вверх. Правильная гладкая речь - вот то, чем легко завлечь покупателя, все равно, каков товар: знания ли, пестрая ткань, причудливые сладости… Скажем, я торгую судьбой. Но говорю так, как шарлатаны не говорят.
- Что ж… - купец задумчиво посмотрел на меня. - Может быть, ты и впрямь сможешь сказать мне что-то дельное, мальчик.
…Человека, который посулил мне заплатить за гороскоп, звали Скельд из Ферни. Всю жизнь он преумножал деньги, пускал их в оборот и снова преумножал, складывал долю в подвал и продолжал увеличивать оставшиеся средства. Он знал, для чего это делает - чтобы дочь его вышла замуж за достойного человека, может быть, даже за дворянина. Меня он о том и спросил: когда ему приступать к поискам достойного зятя, и какими приметами руководствоваться. Он боялся допустить ошибку, ибо желал, чтобы дочь его была счастлива.
Два дня я гостил у него. Скельд из Ферни, оказывается, был из местных - жил в этом селе. У него был двухэтажный дом, стиснутый с обеих сторон домами таких же преуспевающих соседей (совсем как в городе!), где окна почти не раскрывались, и где много добротных вещей стояло во всех комнатах, и сундуки были заполнены тканями и посудой.
Закончив расчеты, я честно сказал своему нанимателю, что девочка, конечно, может выйти замуж, но счастлива она не будет, ибо предназначение у нее другое. Ей бы в жрицы уйти какой-нибудь доброй богини, и блюсти обет безбрачия, и лечить людей. С мужчиной она жить не сможет. Мне тяжело было говорить это - меняла был хорошим человеком, что редкость для базарных менял. Он искренне любил свою дочь, он всю жизнь на нее положил… А кроме того, когда я смотрел на эту девочку - ей было лет тринадцать, симпатичное быстрое существо с черными глазенками и рыжими кудряшками - я вспоминал Раю. Ей сейчас именно столько - тринадцать.
Конечно, купец остался недоволен. Но врать я не мог - мое искусство не прощает этого.
Я дал старику несколько советов. Не знаю, правда, послушает ли он их. С людьми никогда не знаешь, это уж, верно, один из законов природы.
Заплатил, он, впрочем, хорошо. А девочка, когда я уходил, сделала передо мной реверанс, и сказала:
- Пусть в вашем доме всегда кто-то будет, господин Магистр.
- В моем доме никого нет, - улыбнулся я, хотя горло сжало невидимыми тисками (эй, невидимки!.. Берегитесь: я говорю со звездами! Вычислю и надаю по сусалам!). - Потому что дома у меня нет.
- Это неправильно, господин магистр, - покачала головой девочка.
А то я не знаю, юная красавица! Да ведь у тебя тоже есть дом только пока, только временно. Ты еще этого не знаешь. Но выдаст тебя отец замуж, или покинешь ты родные стены ради какого-то храма… и дом твой перестанет быть твоим.
Думал ли я, когда три года назад покидал место, где родился, что уже больше никогда не смогу вернуться туда по-настоящему? Ведь я уходил именно ради возвращения… уходил, как уходят на заработки в соседний город. А ушел в итоге, как уходят в жертву богу водопада.
По сей день не знаю - можно ли спорить с судьбой? Ведь существует же что-то, что поворачивает все наши усилия куда-то не туда, и по иному решает примеры, которые мы пытаемся привести к совершенно определенному концу…
…Получив с моего нанимателя деньги, я купил себе кое-каких припасов в дорогу. Теперь можно было пускаться в путь, обходя человеческое жилье. Наконец-то сам по себе!.. Наконец-то один!..
Я свернул с большого тракта на узкую лесную дорогу, которая вела к горам. Люблю горы. Настроение у меня было умиротворенное и грустное одновременно. Такое состояние духа мне, в принципе, нравилось, но все же было бы неплохо, чтобы умиротворения было побольше, а грусти поменьше. Бесполезно грустить над тем, чего не изменишь. Я мерил ногами дорогу, стараясь поменьше обращать внимания на самого себя.
Или плюнуть на все, и пойти учеником к деревенскому знахарю? Я еще в таком возрасте, что любой меня возьмет… Какое-то время я повертел в голове эту мысль, с улыбкой прикидывая, каково это будет - тихо, спокойно жить, делать свое дело и бояться только войны или мора. Потом, шутливо сожалея, оставил. Все равно ведь - не дадут.
Следующую ночь я провел в лесу, закутавшись в шерстяную накидку. У костра. Давным-давно не жег костер, и не смотрел на звезды, влажно мерцающие сквозь ажурные ветви высоко в прозрачной черноте небес. Слава богу, ночь оказалась теплой. До холодных ночей еще целый месяц. До осени - два. А до следующей весны еще ого-го сколько! Не загадывай так далеко, малыш Райни.
Утром я пошел дальше. И в следующей же деревне мне пришлось застрять.
Вышло это случайно. Я свернул с большака на тропинку - сам не знаю, зачем, просто ноги понесли. Потом услышал невдалеке шум широкого ручья, - понял, что он бежит вдоль тропы, но параллельно ей, на небольшом отдалении, и решил идти вдоль берега. Люблю текущую воду, как она скачет с камня на камень, и солнце в ней блестит…
Впрочем, эта речушка жила под низкими кронами деревьев, и поэтому солнца в ней не отражалось. Зато там чудесно пахло мокрой корой, и свежестью, и песком, и прелью… Многим не нравится, а я люблю. Волков я вблизи от деревни не боялся, медведей, особенно в середине лета, тоже, поэтому шел не спеша и беззаботно. Нет, конечно, и оглядывался по сторонам, и ветками старался не хрустеть без нужды и, понятное дело, ничего не напевал, но, в общем, не сильно остерегался. И правильно делал. Потому что самая страшная угроза всегда исходит от нас самих.
Так вот, шел я по берегу реки, шел, а потом вдруг сообразил, что стало темнее. Между тем, солнце только поднялось высоко, и до темноты оставалось еще уйма времени. Я запрокинул голову, чтобы посмотреть, не идет ли гроза. И тут же понял, что никакой грозы не было и в помине. Потому что в затылке закололо, я почувствовал ломоту и боль. Не в руке, ноге или животе - болело, казалось, все тело, отказываясь не то что идти по земле, а и вовсе существовать в этом жестоком мире.
- Только не сейчас! - крикнул я, и, кажется, крикнул вслух. Не кричать надо было, а убегать быстрее, пытаться подняться повыше (я шел по краю обрывистого берега). Однако не успел. Эти приступы всегда проходят по-разному. Иногда головная боль и онемение длятся несколько минут, порою даже около часа. Тогда обморок медлит, и я успеваю найти место, где приступ можно переждать. А иногда, очень редко, онемение быстро сменяется параличом, руки и ноги становятся как каменные, и перед глазами вспыхивают черные звезды.
Вот как сегодня.
Разумеется, я полетел в воду. Но всплеска уже не слышал.
4. Записки Аристократа
На сей раз в путь я отправился не пешим. Со мной была моя Иллирика, кобыла выносливой долгогривой породы, какой славится Зеленое Княжество. К седлу была приторочена Безымянная - так звали виолу: до меня она принадлежала пожилому трубадуру Эльфрику из Майне, одному из приближенных герцога. Виола эта не принимала ни одно имя, потому так ее и прозвали.
Эльфрик был из знатной островной семьи, но всю юность прожил на континенте, участвуя со своим тогдашним сеньором то в одной битве, то в другой. Виолу он приобрел где-то на юге, там же научился на ней играть. После гибели того сеньора в очередной стычке трубадур вернулся на Острова и присягнул на верность Хендриксону. Этот человек учил меня одно время, а потом умер. Его виола досталась мне. Других умельцев не нашлось: на островах этот инструмент был пока еще малоизвестен. Может, и никогда не будет… Виола - это не лютня, на которой с грехом пополам сможет бренчать почти любой. И не труба, чей голос поражает воображение, не тонкая древняя флейта, священная в храмах многих богов. Она поет тихо, когда настроена ("настроена" конкретно для Безымянной означает еще и "в настроении"), но от ее голоса хочется плакать. Или петь - это уж по настроению.