Первые четыре из пяти страниц дьявольской главы Лёню немного успокоили. Содержание, стиль и язык вполне соответствовали настроению ранее написанного. В том же ключе соавторы и сами могли сочинить продолжение, что, скорее всего и сделали бы прямо сегодня, не отлучись Друзилкин на заработки. Точнее, не обзови Лёня своего друга приживалой и не укажи ему на порог. "Эх, Геша, Геша. Где-то ты теперь?" – тоскливо вздохнул Пузырьков и продолжил чтение. Пятая страница пришлась Лёне ударом под дых и заставила вмиг забыть о беспокойстве за припозднившегося друга. Читая строчку за строчкой, Пузырьков холодел, чувствуя, как волосы дыбом встают на его голове. В результате остроумной идеи Шайморданова – с двумя холодильниками и вызовом скорой помощи, трагически и нелепо погибла Валя Петухова. Упала лицом на осколок бутылки, которую сама же и разбила. С садистским удовольствием неизвестный описал изуродованное лицо мертвой девушки. Женевьева в квартире Руслана оказалась как в западне, не смогла ни вызволить Шайморданова с Пузднецовым, ни позвать на помощь. Руслан и Илья замерзли, как две свиные туши в рефрижераторе. Жене, судя по всему, помрачилась рассудком и нанизала себя на меч, придуманный Гешей для прошлой главы.
Но ведь Геша выдумал этот сумасшедший артефакт хохмы ради! Это ведь смешно – меч с рукоятью из моржового хрена! Липкий холодный пот затек Лёне под веки, глаза невыносимо защипало. Утирая тыльной стороной ладони и пытаясь сморгнуть проступившие слезы и пот, Пузырьков внезапно рассердился. "Как можно было так бездарно угробить двух основных и двух второстепенных персонаже! И что, на этом все? Конец? Потолкались, потерлись жопами и сыграли в ящик?! А забавная француженка марокканского происхождения, сексуальная, добрая и безотказная, чуточку глуповатая и наивная? Разве она должна была почувствовать на себе ответственность за смерть трех мало знакомых людей? Возможно ли, что персонаж с откровенно комической фамилией Беструссо поскользнется в луже теплой крови, вывернет лодыжку, сойдет с ума и бросится на какой-то херов меч?! Валя Петухова – для того ли мы придумывали тонкости их отношений с Русланом, такой типичный, но неповторимый индивидуальный характер, чтобы она, как пьяный бомж, напоролась на розочку? Нет! Нет! И еще тысячу раз нет! Нужно быть идиотом, мудаком конченым, а не писателем, чтобы такую кровавую баню – концовочку после всего устроить! Да даже если бы мне просто надоело писать, я бы лучше бросил на середине, чем так вот! Я с таким концом не согласен. И Геша никогда в жизни бы не согласился. Почему бы тогда было не убить Пузднецова сразу же, в первой главе! А Шайморданова вообще прописать мертворожденным! На Валю и Жене хуй забить, даже не упоминать их – отличная бы повесть получилась в двух предложениях" – ярость Лёни была настолько сильной, что он почти забыл о таинственном происхождении возмутившего его текста. Страх немного ослабил хватку, пот и слезы на лице Пузырькова высохли от жара праведного гнева. Собираясь порвать кощунственную писанину, Лёня заметил, что смертью Жене глава не заканчивается – поверх белизны бумаги синеет еще один абзац. Не понимая, как и почему, Лёня вновь оказался с ног до головы мокрым от ледяного пота. От злобной уверенности не осталось и следа, когти безотчетного ужаса опять сомкнулись не его горле, едва позволяя дышать.
Трясясь как в лихорадке, Пузырьков прочитал последний абзац и сдавлено вскрикнул. Он все понял. Незримое око – это они с Гешей. Они, словно дети, спрятавшиеся за дверью или в шкафу, шпионят за своими персонажами, оставаясь незамеченными. Они, писатели, невидимые режиссеры и операторы, летают над головами людей, залезают в их спальни, проникают в ванные комнаты. Теряя собственные тела, забывая об их существовании, достигают оргазма одновременно с парочкой описываемых партнеров, морщатся от боли, которую испытывает тот или иной поранившийся персонаж. И ужас, парализовавший Лёню, ни что иное, как удар по лбу резко открывшейся дверью, в замочную скважину которой они с Гешей с таким упоением вглядывались. А за ударом – позор, стыд и угроза расправы. Ведь, по сути дела, они не только подглядывали за частной жизнью людей, часть из которых не выдуманы, а реально существуют, живут со своими чувствами, делами и заботами. Именно Они с Гешей, скрываясь в своем наблюдательном пункте, заставляли этих людей раздеваться и позировать перед замочной скважиной. Не их шпионское любопытство возникает по причине существования обнаженной натуры за дверью, а обнаженная натура возникает за дверью из-за бесцеремонного любопытства незримого ока. Доигрались, как и пророчил Чехов, ступили на живописную дорогу, ведущую никуда. Даже хуже, чем никуда – к погибели.
Лёня, движимый животным страхом и слепым инстинктом самосохранения, рванулся с кровати, намереваясь в два прыжка покинуть комнату и избежать кары. Но порыв оказался неудачным – со всей силы гулко упечатавшись лбом о раму второго яруса кровати, он безвольно повалился обратно. Кровь из рассеченного лба потекла по лицу и вместе с ней, теряя сознание, понял Лёня, вытекает его жизнь.
Пузырьков – виделось ему размыто – лежал в гробу, и ни один венок или траурная лента не украшали его груди. По очереди к гробу подходили желающие попрощаться. Первым подошел Руслан Шайморданов, наклонился к холодному лбу покойника, точно для поцелуя, но, вместо этого, плюнул жаркой слюной. Пузднецов, сам напоминавший труп, на секунду остановился возле тела и, даже не удостоив преставившегося взглядом, пошел дальше. Валя Петухова, одетая во все черное, сжимая в руке две алые гвоздики, вставила в Лёнины ноздри по цветку, фыркнула и удалилась. Женевьева, подойдя к гробу вплотную, задрала пеструю юбочку (вместо горошин ткань украшали довольно улыбающиеся круглые черепа), повернулась задом, приспустила трусики, чуть присела и обдала оплеванное лицо зловонными газами. Следом шли Владик Сяпля, хакер Крыса, Шамиль Нафиков с клочьями пены вокруг черного провала рта, родственники Шайморданова во главе с дедушкой Рашидом, семейство Удальцовых с заштопанным шарпеем Мотей на длинном поводке. Здесь же были директор школы Валерий Петрович под ручку с физруком, сторож дядя Вася, весело позвякивающий при каждом шаге – из каждого кармана его бесформенного ватника торчало по горлышку початой водочной бутылки, одинокая пенсионерка Нина Федеровна в сопровождении десятков кошек… Очередь казалась бесконечной. Каждый подошедший щипал мертвеца за щеки, втыкал в незрячие глаза зубочистки, произносил оскорбления и проклятья, резали бритвами щеки и подбородок, вонзали ножи под ребра и в живот. Артем Удальцов приподнял над гробом зашитого Мотю, и пес тут же излил на грудь Лёни тугую аммиачную струю. А ветхая Нина Федоровна, скаля обнаженную челюсть (щеки и губы были съедены кошками), впилась четырьмя оставшимися зубами в нос Пузырькова. Откушенный кровавый кончик бабушка заботливо сплюнула в гущу своих любимиц, которые, наплевав на правила приличия и траурный этикет, устроили безобразную драку за право скушать лакомство. Похоронную процессию замыкали два персонажа, которых мертвый Лёня, похожий на утыканную булавками куклу Вуду, слепленную из соломы и фекалий, узнал не сразу.
– Э… добрый вечер… – конфузясь и глядя себе под ноги, сказал первый. Внешне он напоминал румяного фарфорового пупса с большими прозрачными глазами голубого стекла. – Вы нас, наверное, не помните…
– Пухлячок, да чё ты с этой падалью трешь? – второй молодой человек, длинный и тощий, с бледными, изрытыми оспинами, щеками. – Эта сука нам кислород перекрыла, а ты ему "добрый вечер"!
"Пухлячок и Пачкун!" – осенило Лёню. – "Точно! Это же я отговорил Гешу от идеи написать про них цикл рассказов…"
– Ухи ему, шакалу, по самый хвост оторвать за такое, – продолжил Пачкун грубым и ломающимся, как ржавая кофемолка, голосом.
– Кажется, уже… – изумился Пухлячок. Действительно, левое ухо Лёне скрутил Владик Сяпунов.
– Дрочиться надо, когда кажется, лапоть, – Пачкун вытащил из широкой ноздри зеленую козявку и щелчком отправил в гроб. – Левое оторвали, за то правое на месте.
– Ну, знаете, это уже как-то слишком… да и запах… – Пухлячок отпрянул всторону, спрятав руки за спиной.
– Эх ты, чумадан драный, – Пачкун крякнул и рванул за правое ухо, и оно с треском отделилось от Лёниной головы. – Во! Совсем другой компот!
– Правда? – Пухлячок улыбчиво вздулся. – Я вишневый компот люблю, с ягодками – он такой кисленький. Бр!
– Пошли отседова, – Пачкун сунул трофейное ухо в карман и увел Пухлячка от окончательно оскверненного тела Пузырькова.
"Правильно, поделом мне", – чувствуя, что начинает портиться и наливаться трупным ядом, сокрушенно думал Лёня. – "Чего меня дернуло в эту аферу впрячься? Мне по жизни писательство в сраку не уперлось, а тут поди ж ты! Страдает графоманией Геша, а я теперь давай, расхлебывай. Совсем мертвый стал, как хрен знает что… И что дальше? Так меня в гробу и бросили, земле не предав. Гнить трупом да белеть костьми до скончания времен? Не такой я себе жизнь после смерти представлял… уж лучше бы ее вовсе не было, этой посмертной жизни!".
Погруженный в свои дохлые мысли, Лёня не заметил, что один из персонажей так и не появился на его похоронах. Да и стоило ли задуматься, почему дряхлый слепой старик не пришел с ним попрощаться?
26. Реки вспять
Я все понял – это неправильные пчелы и они делают неправильный мед.
Релика Винни-Пуха из м/ф "Винни-Пух"
Алексей подробно объяснил Геше, как кратчайшим путем добраться до общежития – всего-то квартала три-четыре. Но Друзилкин был настолько счастлив и беззаботен, что ни одна мысль не удерживалась в его переполненной воздушными мечтами голове. Естественно, Геша заблудился, сам того не заметив, – он просто гулял по темным улицам, пока небо из темно-синего не стало грязно-серым, а над домами забрезжили первые лучики солнца, пыльного от городского смога. Бессонная ночь никак на воодушевленном писателе не сказалась – шаг пружинил, бедра еле заметно виляли, намекая на игривость настроения своего владельца, ввысь возносилась насвистываемая мелодия. "Здравствуй, утро!" – радостно воскликнул Геша и громко рассмеялся, когда не замечать наступление этого времени суток и дальше было уже невозможно – слишком уж много угрюмы сонных людей, спешащих на роботу, встречалось по пути. Они со злобной завистью смотрели на бодро вышагивающего Гешу, увидев его широченную улыбку, понимали, что настроение на весь день испорчено, и воротили носы. Один прохожий, не выспавшийся и похмельный, специально споткнулся, в результате чего основательно наступил Геше на ногу. Эта мелкая бытовая неприятность на мгновенье спустила сверх нового гения с небес, но и этого хватило, чтобы Геша вспомнил о земных заботах. "О-ё-ёй" – спохватился он, – "Лёня ждал ужина, а тут уж и для завтрака поздновато будет". Оглядевшись по сторонам, Геша с облегчением обнаружил, что находится совсем недалеко от общаги. Продав заработанные доллары в ближайшем пункте обмена валют, Друзилкин опрометью бросился в ближайший продуктовый магазин. Через десять минут, держа в каждой руке по тяжелому пухлому пакету, набитому изысканными яствами и качественным алкоголем, он поднимался по узкой лестнице – транспортной артерии коробки общежития.
– А вот и я! Заждался?! – Геша ногой открыл дверь Пузырьковской кельи. – Просыпайся! Ужин проспишь, тетеря сон…
Последнее слово, ровно наполовину выйдя из Гешиного рта, застряло – ни туда, ни сюда. Улыбка сползла с лица и, сочно чавкнув, шлепнулась к ногам. Пакеты выпали из рук, вываливая из своих широких сомовых пастей содержимое – клубки нежно-розовых, как младенец, сосисок, бело-красные упаковки крабовых палочек и празднично яркие пакетики чипсов. Бутылка хорошего массандровског портвейна от негостеприимной встречи, оказанной полом, разбилась, наполнив комнату пьяно-фруктовым ароматом.
Повинен в резком изменении настроения Геши оказался Лёня – он лежал поперек кровати, ноги на полу, руки раскинуты по сторонам, глаза открыты, на лбу кровавой лилией зияет вмятина.
– Лёня Лёнечка да что же это да как же ты так Лёня ну пожалуйста миленький прошу тебя все хорошо только ты пожалуйста не надо Лёнечка ведь все же я не надолго а ты пожалуйста не надо как же так… – Геша бросился к телу друга, не зная, что делать, гладил его по щекам и приминал ладонью растрепавшиеся волосы, ронял слезы на еще свежую рану. – Лёня не оставляй меня я же совсем не надолго и как теперь мне пожалуйста не надо ну пожалуйста вот я и покушать принес мы с тобой сейчас ужин вот он смотри ну скажи мне хоть что-нибудь скажи хоть слово посмотри на меня Лёня-а-а-а-а-а!!!
Голова Геши соображать отказывалась напрочь, но в сердце уже появилась свинцовая дробинка чувства вины, которой в скором времени (когда мыслительные процессы возобновятся) предстояло вырасти в полноценную пудовую гирю, тянущую вниз, на самое дно ада. Уж слишком четко на карте жизней, где переплелись судьбы Друзилкина и Пузырькова, прорисовывалась точка невозвращения – развилка, на которой Геша выбрал неверную дорогу. Ведь если бы Геша не шлялся всю ночь счастливым идиотом по улицам, а поспешил вернуться к другу, тот был бы сейчас жив. Или нет? Поздно об этом думать, но ударься Лёня головой в присутствии Геши, друг оказал бы ему первую помощь, вызвал врачей, сделал искусственное дыхание или наружный массаж сердца – да хоть что-нибудь, чтобы спасти жизнь самого близкого человека в мире. Но получилось так, что Геши рядом не оказалось, придя, он уже не мог сделать ничего. И с этим придется жить все оставшуюся жизнь, не прощая себя, не придумывая себе оправданий – их беспощадная совесть все равно не примет. Не вспомнил, не подумал, не почувствовал – виновен. Слезы искреннего горя – не искупление, самобичевание – не наказание. Живи, Геша, живи, и попытайся забыть – вдруг да получится. А если не получится, наложи на себя руки или заточи себя в темницу пожизненно – один на один с комплексом вины, умри внутри нее, продолжая по привычке передвигаться, поглощать пищу, разговаривать. В любом случае, жизнь – то, что раньше для тебя было жизнью – не вернется. Останутся только тяжесть в сердце, кошмары по ночам, покорность любым невзгодам, восприятие их как справедливой кары, постоянное прокручивание в голове черного дня – точки невозвращения. И никакого облегчения, лишь замкнутость и моральное уродство. Геша, ссутулившись, сидел на краешке кровати и смотрел в окно – утро казалось отнюдь не добрым, небо затянули тучи, моросил дождик, чертя косые полоски на грязном стекле. Норма жизни, вселенский закон сохранения энергии – уверовав, что пережил счастливейший день, готовься пережить день чернейший.
– Не-на-ви-жу! Не прикоснусь больше ни к ручке, ни к бумаге, строчки не напишу, а если напишу, то отрублю себе руку, клянусь! – дробинка, тяжелеющая с каждой секундой, уже выросла до полукилограммовой гирьки.
– Ну, смотри у меня, если наврал, – услышав слабый голос Пузырькова, Геша чуть не запрыгнул на потолок.
– Лёнечка, жив! Живой! Родной ты мой! Живой! Счастье-то какое! Голодный, да? Я сейчас все сделаю… – Пузырьков смеялся сквозь слезы, целовал лицо друга, грел его холодные ладони в своих руках и снова смеялся, смеялся, смеялся.
– Врача позови, придурок, – морщась от адской боли, раскалывающей голову на куски, шипел Лёня, тщетно пытаясь увернуться от влажных ласк.
– Я мигом, Лёнечка, только ты лежи, не двигайся, ч сейчас, мухой слетаю, не волнуйся, я быстренько… – не переставая нести что-то радостно-успокаивающее, Геша выбежал из комнаты.
– Ох уж мне эти творческие натуры, – вздохнул Лёня и закатил глаза.
Доктора Геша отыскал и привел действительно очень быстро.
– Как он, доктор? Это опасно? Состояние не очень тяжелое? Его увезут в больницу? Когда он сможет встать с постели? Как часто повязку менять? – пока врач обрабатывал рану перекисью водорода и обматывал голову Пузырькова бинтом, Друзилкин вился вокруг, как голодная оса над розеткой малинового варенья.
– Вместе живете? – как-то странно покосившись на рассыпанные по полу продукты, спросил доктор, закончив с Лёней.
– Уже несколько дней, но…
– И как, нравится вам это? – доктор нахмурился.
– Ну, да…
– Счастливого медового месяца, молодожены. Больше не ссорьтесь, – с этими словами доктор ушел, не закрыв за собой дверь. Из коридора послышалось эхо затихающих шагов и бормотанье: – Тьфу, развели петушарню…
– Ты ему что про мою травму сказал, паразит? – Лёня цедил слова сквозь зубы, сверля глазами в Геше дырку за дыркой.
– Как, что? – опешил Геша. – Что ты головой о кровать ударился.
– Слава Богу, не ляпнул, что ты меня сковородкой по лбу приголубил.
– А… – Геша густо покраснел, метнулся к двери, высунул голову в пустой коридор и крикнул: – Хам! Гомофоб сраный!
– Полегчало? – Лёня немного оттаял.
– Хватит издеваться, – после бессонной ночи, пережив в течение суток два счастливейших момента и один скорбный, Геша почувствовал тысячелетнюю усталость и решил, что право на раздраженность заслужил. – Ты мне лучше сам поведай, что с тобой приключилось. А то, знаешь, я и сам не понимаю, с чего тебе вздумалось полчерепа снести.
– Сейчас узнаешь. Не удивлюсь, если тебе после этого захочется снести себе череп целиком, – и Лёня, жадно глотая сосиски и крабовые палочки, пересказал Геше мистическую историю, приключившуюся с ним прошлой ночью. Молодой писатель слушал внимательно, не перебивая.
– …так что удивительно, как мне удалось выжить. Но предупреждаю – висеть на кресте вместо тебя я больше не собираюсь, – закончил Лёня – сосиски тоже закончились. Геша молча подобрал с пола страницы повести и собственными глазами убедился в том, что новая глава действительно присутствует. Мог ли Пузырьков написать главу в его отсутствии и выдумать бредовую историю про ее мистическое происхождение? Геша прекрасно помнил свои чувства, когда пришел с прогулки и обнаружил, что Лёня за два часа умудрился сочинить целых три качественные главы. Есть ли нить, связующая эти два момента?
– Если ты не поверишь мне сейчас – мы больше не друзья, – будто прочитав Гешины мысли, предупредил Лёня, – я сию же минуту выставлю тебя за дверь и забуду о твоем существовании, обещаю.
– Что ты, что ты, конечно же, я тебе верю, – Друзилкин испугался вновь потерять друга.
– Если веришь, то скажи мне, что думаешь по этому поводу, – Лёне требовались доказательства лояльности друга.
– Есть у меня теория по этому поводу, – Геша дал волю своей писательской фантазии и теперь породить в нем сомнение не смог бы ни один из доводов логики. – Произведение, в которое автор вкладывает слишком много себя (читай – своей жизненной энергии), становится живым, по сути, организмом. Ожившее произведение ведет себя почти как человек – у него появляется характер, настроение, чувства и желания. Наш с тобой рассказ, думаю, как раз из таких живчиков. Мы оставили его недописанным, забросили из-за того, что проголодались. Вот он и стал расти самостоятельно.
– Замечание номер один: если он так хотел вырасти, то почему в первой же написанной им же главе фактически покончил жизнь самоубийством – написал предсмертную записку и укокошил основных персонажей? Да еще с таким садистским смакованием подробностей! Это же самый настоящий суицид!