– Будет! – заверил Сергей. – Следующим вертолетом пришлю тебе тонну живой форели со своего форелевого завода. Запустишь в верховья Кумарха и лови, сигаретки покуривая. Сеткой только не забудь ей путь в низовья отрезать, а то в Ягноб уйдет...
Я закурил и представил, что подумают местные жители, увидев меня с удочкой на берегах отродясь нерыбного Кумарха. А Сережка подошел к телефону и, дозвонившись до рыбозавода, заказал на вторник сто пятьдесят килограммов живой форели среднего размера. Положив трубку, спросил мечтательно:
– А помнишь, как мы ловили рыбу на Каратаге? На День геолога? Сидели за достарханом на берегу и ловили. Один раз я даже чуть водкой не подавился, такая крупная попалась...
– Помню! – улыбнулся я, вспомнив фотографию, на которой красовался Сергей со стаканом водки в одной руке и зарыбленной удочкой в другой. – А помнишь...
* * *
Вспоминали мы до вечера. После ужина с Анастасией, хорошо отдохнувшей и выглядевшей весьма и весьма премиленькой, поехали к Сережке на дачу, вернее в загородный филиал его предприятия. На заднем сидении машины возлежала томная Дельфи.
"Как это ни странно, но за всю свою многострадальную жизнь я ни разу не спал с профессиональными проститутками... – думал я, искоса поглядывая на жрицу любви. – Нет, вру, спал. Да сразу с двумя... В Приморье, на яхте Восторг в ночь перед тем, как нас с Ольгой, Баламутом, и Бельмондо зомбировали... Ольга их подсунула. Намеренно. Чтобы превратить в пустяк, то что между нами случилось. Хотя, нет, не спал с проститутками – денег ведь тогда не платил, хозяин яхты, Валерий Никанорович, платил. И за Дельфи платить не буду. Значит, она честная девушка? Вот блин, так видно в этой графе галочку и не поставлю.
...Дельфи меня потрясла. И в смысле белья, и в смысле телесной конституции, вдобавок она прекрасно танцевала танец живота и строила глазки на пять с плюсом. Но действительно оказалась с вывихами.
Самый незначительный из них заключался в том, что ближе к концу прелюдии она вколола себе в молочные железы по сто пятьдесят граммов французского коньяка и потом заставила его отсасывать. Короче, я назюзюкался почти до поросячьего визга, но скоро отрезвел, потому как завершить второй по счету сексуальный цикл Дельфи предложила на крыше. Предложила, и тут же выпорхнув из моих объятий, вылезла из окна на пожарную лестницу и скрылась в засыпанном звездами небе.
Что мне было делать? Я полез за ней. Забравшись наверх, увидел ее лежащей на небольшом листе то ли линолеума, то ли еще чего, на самой середине ската довольно крутой крыши, крытой новеньким оцинкованным железом. Ноги ее были согнуты в коленях, чуть раздвинуты и упирались голенькими пятками о едва заметный горизонтальный шов на обрезе кровли. Полногрудая, волнующая, беленькая на блестящей под звездами крыше... Ну, как не поставить галочку? Да и не идти же на попятный, она же Сережке все расскажет?
И, лицемерно вздохнув, я расположился на девушке. И не пожалел об этом поступке, хотя он оказался весьма и весьма рискованным. Рискованным, потому что закончился он весьма необычно: Дельфи за несколько мгновений до того, как застучала ее матка, закричала от охватившей ее бури чувств, подняла ноги и мы заскользили вниз по крыше, заскользили на листе линолеума, заскользили, как на салазках. А оргазм состоялся в свободном падении. Можете представить себе оргазм в свободном падении? Вряд ли... Это надо быть Эйнштейном, чтобы представить, не испытав.
...Любовь в свободном падении закончилась на высокой и хорошо взрыхленной клумбе, сплошь поросшей мясистыми георгинами, и прочими весьма приятно пахнувшими цветами. Сергей стоял невдалеке и курил длинную тонкую сигару.
– Что, пора ехать? – спросил я, поднявшись с разметавшейся по клумбе девушки и подойдя к другу.
– Да нет... – ответил Кивелиди, чему-то ухмыляясь. – Она тебе еще не все показала. Это только начало.
В это время из цветов поднялась Дельфи с георгином за ухом. И уставилась в луну, вожделенно потягиваясь, выпячивая грудь и водя одной ладошкой по бедру, а другой – по животику.
– Дворнику позвони. Забудет еще посадочную площадку в порядок привести, – сказал ей невозмутимый Сергей и, щелчком выкинув окурок в декоративную мусорницу (Деймос с разинутой от ужаса пастью), пошел прочь.
Я не стал испытывать судьбу и, благодарно чмокнув девушку в щеку, пошел за другом. В который раз думая, что нет ничего лучше тривиального секса.
2. Синичкина прощает. – Петруха и чабан. – Молитва под винтом. – Арбуз и ревность... – "Не бензин, а карасин", – улыбнулся пилот. – Последние микроны.
Ровно в девять утра 28 июля мы были на вертолетной площадке душанбинского аэропорта. Сережка с нами решил не ехать, как я его ни уговаривал.
– Мне кажется, твоего Веретенникова лучше в городе поискать, – сказал он, проводя нас с Синичкиной в обход зоны досмотра. – Они с Баклажаном заявятся в Душанбе с часу на час, и, если твой дружок не осел, то сможет попасть на глаза милиции. Фотография у тебя есть? Отдам друзьям в МВД, будут искать, как миленького.
Фотография Веретенникова у меня была – взял специально. Передав ее Кивелиди, сказал:
– Слушай, Серый, я понимаю, ты многому не веришь, в частности, в существование фаршированного алмаза. Но если ты забудешь об Веретенникове тотчас же после моего отъезда, человек может пропасть...
– Ты что, Черный, за фраера меня стал держать? Да я уже навел в Москве справки о твоем Веретенникове... Пропал, он, точно... Ищут по всей России, жена его по первому каналу объявление давала... В общем, не бойся, я обещал – значит сделаю! Вон ваш вертолет, топайте, а мне пора – в одиннадцать у меня планерка.
* * *
...Анастасия со мной все утро не разговаривала, отводила глаза.
"Вот ведь послал бог на мою голову! – сетовал я, направляясь к разогревающемуся вертолету. – Сколько лишних слов и переживаний! Веретенников, наверное, сейчас не живой, не мертвый, а я думаю, не как его поскорее найти, а как наладить нормальные отношения с этой темноглазой девицей. Нет, надо с ней оформить отношения. Товарищи – и все, никаких гвоздей! А иначе Валерке несдобровать".
И надо же, как только я это подумал, Анастасия, шедшая впереди, обернулась и одарила меня прощающим взглядом. Вы знаете эти прощающие взгляды? "Ну, хорошо, милый, нашкодил, так нашкодил... Но ты ведь мой, да?"
И я ответил глазами (а что мне было делать?): "Ну, да, конечно, милая, конечно, я твой навеки..."
В Ми-восьмерке кроме пилотов находились еще двое человек – серьезный, высокий, дочерна загоревший таджик в коричневых брезентовых сапогах и чапане и веснушчатый разбитной русский парень в штормовке, болотниках и с удочками. Последний сразу назвался Петрухой.
Удивившись их присутствию, я спросил пилотов, что, мол, за люди? Штурман ответил, что зарплата у них маленькая, а эти просятся за три сотни рваных доставить их до Арху – у таджика там стадо баранов, а русак форелью мечтает побаловаться. Я возмутился, хотел дать пилоту тысячу с тем, чтобы он отправил свой левый груз восвояси, но Петруха скорчил такое несчастное личико, что Анастасия взглядом попросила меня смилостивится.
Когда машина уже почти прогрелась, чабан сказал что-то по-своему штурману (тоже таджику), вылез из вертушки, отошел в сторону и начал омываться водой из армейской фляжки. Неторопливо, с достоинством.
– Помолиться ему надо, – смущенно улыбаясь, ответил штурман на наш с Синичкиной немой вопрос.
Мне пришлось брать себя в руки. Если бы не Анастасия, устроил бы скандал...
Молился чабан на газоне метрах в двадцати от вертолетной площадки, там, где ветер позволял ему более-менее свободно совершать положенные поклоны и челобитья. Как ни странно, его неспешное общение с богом под рев вертолета успокоило мои подозрения: увидев нежданных попутчиков, особенно того, с удочками (такие живчики рыбаками не бывают), я не мог не заподозрить в них людей Баклажана.
Но кой-какой опыт, приобретенный в переделках последних лет, не позволил благодушию воцарится в моем сердце. Как только чабан вернулся в машину, я тщательно обыскал его, затем принялся за рыбака. Ничего подозрительного не обнаружив, хотел усесться на свое место, но рыбак, добродушно улыбаясь, предложил мне осмотреть свой рюкзак, а также мешок чабана... Что я, ничтоже сумняшися, и сделал.
Конечно же, я поступил опрометчиво, позволив летчикам взять в машину незнакомых людей. Будь с нами Сережка, он, не раздумывая, отправил бы их к чертовой матери. И оказался бы прав – долетели бы мы до места без всяких приключений.
А с ними влипли мы с Синичкиной по самые уши. Потому как далее произошло следующее: как только вертолет, подлетая к Арху, начал потихоньку снижаться, Петруха сказал Синичкиной, что перед тем, как покинуть винтокрылую машину, он мечтает сделать ей небольшой подарок. И, подмигнув мне, полез в рюкзак и достал из него большой арбуз. Анастасия, конечно, обрадовалась. И вовсе расцвела, когда рыбак вынул из арбуза и вручил ей сочную красную пирамиду, вырезанную продавцом в целях демонстрации спелости своего товара.
Пораженный лучащимися глазами девушки, я несколько растерялся (вот ведь бабы – за кусок арбуза готовы дарить черт знает кому такие драгоценные улыбки!). А рыбак тем временем развалил полосатого утолителя жажды небольшим перочинным ножом, и в самой его середине в тонком целлофановом пакете я увидел нечто очень знакомое. Что представляет собой это нечто очень знакомое, я осознал лишь после того, как оно удобно расположилось в правой руке бессовестного обольстителя моей неотъемлемой собственности – это был "макар", "макар", нацеленный прямо мне в живот. А чабан, понаблюдав с одобрительной улыбкой за действиями своего сноровистого сообщника, подошел к двери, ведущей в кабину пилотов и, просунув в нее голову, спросил на ломанном русском:
– Камандир, там, в хвост твой машина болшой желтый бочка стоит. Там, бензин, да?
– Не бензин, а карасин. Если полет дальний, то мы в ней карасин возим на обратную дорогу, – улыбнулся пилот, не оборачиваясь.
– А если в нее пуля стрелять, что будет?
Командир недоуменно повернул голову и увидел сначала рыбака, корчащего идиотскую улыбку, а потом и пистолет в его руках. "Макар" был уже освобожден из целлофановой оболочки и выглядел весьма убедительно.
– Давай, Ягноб лети, – сказал чабан командиру. – Я окно смотреть буду. Если радио говорить будешь, один человек убью, если не туда будешь лететь – другой убью, если свой пистолет не отдаешь, всех убью.
Летчики, – бледные, озабоченные, – отдали свои пистолеты и начали подымать машину: невдалеке пилил небо Гиссарский хребет, и надо было срочно набирать полтора километра высоты.
Удостоверившись, что вертолет летит в нужном направлении, чабан вернулся в салон. Петруха приказал ему последить за нами, а сам, обыскав меня и отняв бумажник с документами и деньгами, прошел в кабину пилотов. Перегнувшись через спину бортрадиста, он уверенными движениями сведущего человека привел в негодность все средства связи.
Я смотрел ему в спину и думал, что разговор чабана с пилотами уже сидит в черном ящике, и террористы, по всей вероятности, не захотят, чтобы он попал в руки соответствующих органов. И, значит, пилоты обречены...
В это время, – вертолет уже летел над хребтом, и были уже видны кумархские скалы, – Синичкина посмотрела на меня своими пронзительными глазами, и тут же у меня в мозгу сверкнул ее мысленный приказ: "Толкни его в спину!!!"
И я без рассуждений (вот дурак, женщину послушался!) бросился на Петруху и втолкнул его в кабину к пилотам. А Синичкина бросилась на чабана, однако, неудачно: прежде чем упасть, он успел выстрелить трижды.
Первая пуля пробила потолок салона, вторая – иллюминатор напротив, а третья полетела в двух кубовую емкость с керосином.
Я видел, как она микрон за микроном вдавливается в крашенный желтой краской дюралюминий.
3. В подвале под гаражом. – На всю оставшуюся жизнь. То есть максимум на сутки. – Яйца, нож и пассатижи. – Значит убьют... – Проверка на вшивость.
Веретенников был Лев по зодиаку и к людям относился соответственно. Чернова он выделял, но цену ему знал – говорила, копун и не нужник. После того, как Валерий уволился из НГИЦ РАН, они встречались раза два в год. Почему? Может быть, потому, что Черный искренне считал его другом? Или "говорил про другое"? Или делал на трезвую голову то, на что Веретенников мог решиться разве что спьяна? Наверное, нет. "Зачем же я поперся к нему на дачу? – думал Веретенников, отчаявшись освободиться от пут. – В народ пошел? По-видимому, да..."
Лет пять назад Черный рассказал ему, что под Новый год, а именно часов в девять-десять, когда одна половина Москвы едет в гости к другой половине, он ходит "в народ", то есть с бутылочкой хорошего вина в дипломате становится где-нибудь в людном месте и ждет, пока кто-нибудь на него не найдет. Общительный одинокий москвич, которому некуда идти, колоритный бич с колоритным лексиконом, крепкий парень первый раз в галстуке и с цветами, второй час ждущий то ли Ниночку, то ли Валечку. "Вот и я поперся, чтобы хоть на пару часиков вырваться из себя... И вырвался", – подумал Веретенников, наливаясь "ершом" из злости и отчаяния.
* * *
...Баклажан нес алмаз в упаковке из Веретенникова как пушинку. Добежав до очередного забора, перекидывал через него Валерия, перебирался сам, хватал и бежал дальше. Добравшись таким образом до своей машины, закинул в багажник ношу, еще не пришедшую в себя после преодоления последнего препятствия, включил зажигание и был таков.
Очнулся Веретенников на матрасе в подвальном помещении.
"Гараж", – подумал он, вдыхая в себя резкие запахи смазочных масел и бензина. Подумал и весь сжался от страха – недавно, кажется в прошлую субботу, краем глаза видел телефильм о нескольких женщинах, много месяцев промыкавшихся в подвале под гаражом в плену у сексуального маньяка.
Боялся Веретенников минут пятнадцать, потом начал отходить. Рук и ног не чувствовал – видимо, они были туго связаны проволокой или тонкой капроновой веревкой и потому совершенно онемели.
"Если не развяжут через полчаса, то на всю жизнь останусь инвалидом, – неожиданно равнодушно подумал он. – На всю жизнь... То есть максимум на сутки".
И, закричав во весь голос, задергался, забился о матрас – мысль, что Баклажану нужен не он сам, а алмаз, якобы содержащийся в его кишечнике, – лишила его остатков самообладания.
– Заткнись, подлюка... – раздался из глубины подвала недовольный сонный голос.
Валерий мгновенно затих и стал напряженно вслушиваться. Когда он уже подумал, что у него начались слуховые галлюцинации, сзади протяжно зевнули:
– А-а-а-а. Поспать не дал, сука драная. Мне маманя снилась... Вся в белом, а зубы железные, к чему бы это? А-а-а-а!
После очередного "А-а-а-а" раздался щелчок выключателя и в подземелье вспыхнул свет. Еще не привыкнув к нему, Веретенников посмотрел себе за голову и увидел на небеленой стене черный выключатель, под ним – раскладушку, на ней – Баклажана. Он лежал на спине и смотрел на своего пленника заспанными глазами.
– Не глотал я алмаза, не глотал! – сказал Веретенников срывающимся голосом. – Его Черный наверняка проглотил!
– Да не суетись ты! – недовольно поморщился Баклажан. – Не буду я тебя резать. Резону, ха-ха, нет. Сейчас отосрешься, и если стекляшки не будет, то я тебя шнурком от ботинка удушу.
– Я знаю, где много таких алмазов! Чернов мне рассказывал! – крикнул Валерий, представляя, как его мертвое тело бросают в яму, зияющую в углу подвала.
– В самом деле? – протянул Баклажан, потягиваясь и зевая. – В самом деле???
Второй раз "В самом деле" бандит произнес резко привстав.
– Да знаю! – засверкал глазами Веретенников. Он понял, что у него появилась соломинка, по которой он сможет выбраться на волю.
– Где? – вопрос прозвучал уже с показным равнодушием. Бандит взял себя в руки.
– Скажу в обмен на свободу...
Баклажан, огорченно покачав головой, улегся на раскладушку и подпер взглядом потолок.
– Дурак... Торгуешься... – сказал он через минуту. – Я же тебя изувечу, и ты все расскажешь и про алмаз, и про жену и про мамочку с папочкой и про то, как онанизмом в детстве занимался...
– Я могу обмануть, и ты потом от досады яйца себе оторвешь.
– Яйца? Интересно... – задумавшись над словами Веретенникова, проговорил Баклажан. – Яйца я тебе прямо сейчас отхвачу, чтобы много не разговаривал. Так, где там у нас ножик...
Ножик нашелся под матрасом. Лезвие вылетело эффектно – "Чек".
– Отрежешь – заражение крови может случиться, – стараясь не смотреть на нож, выдавил Веретенников. – Или что-нибудь с моей психикой... Если ты действительно хочешь алмазы найти, то должен меня беречь... Вот руки и ноги у меня обескровились... Еще час-полтора и гангрена может начаться. Как ты меня без рук, без ног в Таджикистан повезешь?
– В Таджикистан? – удивился Баклажан. – Не в Якутию?
Веретенников сделал паузу.
– Нет, в Таджикистан. Там в горах на одной штольне есть алмазная жила... И Чернов в ней, может быть, уже копается.
– В горах алмазная жила... – повторил Баклажан задумчиво. – И Чернов в ней копается...
– Да, жила набитая алмазами... Сотни, тысячи розовых ювелирных алмазов!
– Сотни, тысячи розовых алмазов... – переваривая услышанное, Баклажан перешел в положение сидя, затем оперся локтями о колени и, поместив подбородок на оттопыренные большие пальцы, задумался. Посидев так несколько минут, пошарил рукой под раскладушкой, нащупал и достал пассатижи, встал, подошел к Веретенникову и начал перекусывать вязальную проволоку, стягивавшую руки и ноги пленника. Валера был парень спортивный, но вряд ли мог быть опасным в ближайшие полчаса – затекшие руки и ноги ему не подчинялись.
Освободив пленника от пут, Баклажан пошел к лестнице. Поставив ногу на первую ступеньку, обернулся к Веретенникову и сказал бесцветным ровным голосом:
– А как ты думаешь, есть в той жиле алмазы с мухами?
– Конечно, есть! Черный мне говорил, что мухи в алмазах давно предсказывались некоторыми видными учеными-минералогами Соединенных Штатов, Австралии и Островов Зеленого Мыса, – не моргнув глазом, соврал Веретенников. – Дело в том, что некоторые земные слои насыщены ископаемыми насекомыми, в частности древними членистоногими хоботковыми мухами. И если трубки взрыва образуются в этих слоях, то насекомые служат для алмазного вещества центрами кристаллизации. Все очень просто. Ты ведь знаешь, если в солевой раствор опустить затравку на ниточке, то скоро она окажется заточенной в кристалле галита, то есть поваренной соли. Точно также кристаллизуется и алмазное вещество.