– Нет, дым, просто дым глаза разъел, – Илья попробовал поднять веки – слезы побежали сильней.
Небо загрохотало оглушительно и раскатисто, дождь лился с такой силой, что земля превратилась в огромную глубокую лужу. Илья подставил ему лицо, стараясь промыть глаза. После жара огня холодная вода остудила горящую кожу, только в легких еще першило от дыма и дыхание с трудом пробивалось сквозь расцарапанное кашлем горло.
Ветер сменил направление, и Илья, наконец, открыл глаза – теперь струи дождя тушили заднюю стену избушки, как будто кто-то на небе направлял их туда, где огня было больше всего. Вода вокруг поднималась все выше, и грязным потоком бежала вниз, к реке. Сверкнула молния, и через секунду небо раскололось над самой головой.
Илья поднялся и осмотрелся как следует: огонь явно проиграл этот бой. Гроза именно бушевала, в полную силу обрушивая на землю свой гнев – ветер чуть не сбил его с ног, вода поднялась до икр, а стоящему рядом с ним Сережке – до колен.
– Ничего себе! – восхищенно пробормотал Сережка, задирая голову и открыв рот, – вот это буря!
– Да уж, – неуверенно хмыкнул Илья, тоже глядя на небо, открыв рот – беснующаяся стихия приводила его в восторг, и постепенно на смену нервному напряжению приходила радость – щемящая и благодарная. Он раскинул руки, подставляя грудь и ладони под хлещущий дождь и ветер: избушка не сгорит. Как он мог усомниться в том, что Долина защитит ее от огня?
– Эй, может нам в дом зайти? – крикнул Мишка.
Илья покачал головой, хватая воспаленными губами воду, падающую сверху. Как же хорошо! Разве мог он когда-нибудь представить себе, как хорошо стоять под ливнем и смотреть на сверкающее молниями небо?
– Папка! Как здорово!
Илья повернул голову и увидел, что Сережка, так же как и он, раскинул руки и ловит лицом дождь и ветер.
Гроза прокатилась над Долиной за несколько минут – молнии сверкали все дальше, гром грохотал все тише, ветер постепенно успокаивался, только под ногами так же быстро бежал мутный поток.
Илья подошел к избушке и провел рукой по низу стены – обугленные мокрые бревна оставили на руке черный след. Рассмотреть повреждения в темноте он не мог, но, судя по всему, нижние венцы не прогорели насквозь, а верхние просто немного обуглились. Илья погладил стену на уровне окна, и неожиданно заметил, что ему страшно трогать пальцами обожженное тело избушки, как будто она была живой, и его прикосновение причиняло ей боль.
– Ничего, я тебя вылечу, – прошептал он одними губами, – все будет хорошо.
Усталость навалилась на него внезапно, Илья почувствовал озноб и очень захотел оказаться в постели под одеялом. Он обошел избушку со всех сторон, прощупывая нижние венцы, и, наконец, поднялся на крыльцо.
Мишка давно спрятался внутри и теперь вытирал Сережку огромным махровым полотенцем. Окна были распахнуты, но все равно в воздухе стоял устойчивый запах гари.
– Как думаешь, можно окна закрыть? – спросил он, – По-моему, проветрилось.
– Холодина-то какая, – поежился насквозь мокрый Илья, – закрываем, конечно.
– Ты вытирайся, я закрою, – заботливо предложил Мишка и протянул ему полотенце, легонько хлопнув Сережку по мягкому месту.
Илья скинул мокрые трусы и майку – ливень не смыл с них сажи – и посмотрел на себя со всех сторон. Нет, ни одного серьезного ожога не было, разве что кожа местами облезет, не страшней, чем на солнце обгореть.
– Сережка, ты не обжегся? – спросил он сына, залезающего в постель. Мишка натягивал пододеяльник на одеяло – они водились в избушке в изобилии, ведь ночевали здесь иногда шесть человек одновременно.
– Нет, – ответил парень, демонстративно стуча зубами и сворачиваясь клубком.
– Сам-то как? – поинтересовался Мишка.
– Не, нормально вроде.
– Рожа у тебя красная, – сообщил Мишка.
Илья ощупал лицо – да, кожу жгло, что было неудивительно. Он глянул в автомобильное зеркальце – брови местами опалились, но ресницы остались на месте.
Пока он вытирался и искал сухое белье, Мишка успел закрыть все окна и улечься в постель раньше его. Илья погасил свет и собирался влезть под одеяло, когда услышал какой-то звук в столовой. Интересно, а дверь они закрыли на ночь? В том, что избушку нарочно подожгли, не было никаких сомнений, и опасаться незваных гостей, наверное, стоило.
Он прошлепал к выходу и тут же наткнулся на Мару. Она приложила палец к губам и показала на дверь в спальню. Илья кивнул, прикрыл ее и включил в столовой свет.
– Твое? – с хитрой улыбкой спросила Мара и вытащила из-за спины его синюю тетрадь.
Илья выхватил ее у Мары из рук несколько грубей и поспешней, чем следовало.
– Где ты ее взяла? – со злостью спросил он.
Мара кокетливо покрутила головой:
– Какая разница? Вещь твоя, я тебе ее возвращаю.
Илья скрипнул зубами и поставил тетрадь на полку.
– Ну что ты так нервничаешь, а? Да я и так читаю ее, когда захочу, я уже говорила, – Мара повела плечом, как будто хотела приласкаться к нему.
– Прекрати со мной заигрывать, – буркнул Илья.
– А почему? Слушай, мне так понравилось, что ты про меня написал! Я прямо растаяла, честное слово. Мне никто никогда не посвящал стихов, сколько я за мужиками охочусь.
– Может, они просто не успевают? – хмыкнул Илья.
Мара насупилась.
– А может и правда, не успевают? – она удивленно подняла брови, – но все равно, ты первый. Шалунья, значит? Умереть готов?
Илья отвел глаза и цыкнул зубом.
– И я тут подумала, знаешь… Очень мне тебе приятное захотелось сделать. На Купалу я тебе покажу цветок папоротника. Если успеешь его сорвать, то будешь неуязвим для меня. И тогда люби меня хоть всю ночь – ничего страшного не будет. Я честно говорю, можешь спросить, у кого хочешь. И вообще, цветок папоротника – полезная вещь, у него множество разных свойств, так что цени!
– Слушай, вали отсюда, – прошипел Илья, чувствуя, что сейчас решит не дожидаться Купальской ночи.
– Что, боишься?
– Да, считай, боюсь. Иди, оставь меня в покое.
– Ладно, – довольно ухмыльнулась Мара, – так и быть. Ну, хоть бы поцеловал меня на прощание!
– Уйди, – рявкнул Илья, а потом добавил, – и не смей даже близко подходить к моему ребенку!
Она расхохоталась и нырнула в печную дверцу, и он снова не понял, как ей это удалось. Ну как после этого заснешь?
Алексей уехал рано утром, и Ника снова осталась наедине с домашним хозяйством. День пролетел незаметно, и чем ближе время подходило к закату, тем сильней Нику терзало смутное беспокойство. Она не догадывалась, что ее муж задумал сделать с избушкой, и судьба плотника не сильно ее беспокоила, но ей почему-то показалось, что это выльется в нечто страшное, и это страшное не обойдет ее стороной. А может, она и вправду начала бояться темноты?
С тех пор как девочек с утра пораньше домой привел плотник, она не забывала заходить к ним перед сном, и сидела в детской до тех пор, пока они не засыпали. Чтобы они не спали с горящей лампой, она купила им замечательный ночник в виде полярной совы, и внимательно следила за тем, чтобы он был включен на ночь. Она оставляла дверь в их спальню открытой настежь и не закрывала свою, чтобы они могли позвать ее ночью, если им снова что-нибудь привидится.
Этого оказалось достаточно – теперь дети спали спокойно. Может и к лучшему, что Надежда Васильевна уехала и перестала их пугать? Ника теперь нисколько не сомневалась в том, что их ночные страхи объясняются именно провокационными рассказами суеверной старушки.
В этот вечер она сидела с девочками особенно долго. Может быть, ее смутное беспокойство передалось детям, дети ведь очень чувствительны к эмоциям родителей, а может, они и сами ощущали тревогу, поэтому не могли уснуть. Ей пришлось рассказать им на ночь сказку, хотя она не сомневалась, что ее близняшки давно вышли из этого возраста. В историях у нее недостатка не было, она просто пересказала им сюжет одной их книг фэнтези, о принцессах и рыцарях, которые когда-то переводила. Они уснули примерно на середине.
И снова, уже в который раз, по дороге в спальню ей почудился чей-то взгляд из сумеречной гостиной. Темнело теперь не больше чем на час, в городе, наверное, перестали зажигать на ночь фонари – начинались белые ночи. Но если раньше Ника ждала их приближения, как освобождения от кошмаров, то теперь убедилась: в сумерках таится несравнимо больше страхов и опасностей, чем в непроглядной темноте. Потому что смутные образы ее снов стали видимыми отчетливо во всем своем безобразии.
Нет, она не позволит кошмарам влиять на ее поведение, когда она не спит. Ей хватило истории с котом и газовым баллончиком, больше она не намерена превращаться в посмешище. Как бы ни был осязаем взгляд в спину, Ника, стараясь сохранить спокойствие, зашла в спальню, не закрывая двери, сняла макияж, разделась, осмотрев свое тело, к которому по-прежнему не хотел приставать загар, хотя она проводила на солнце не менее двух часов в день. Открытая дверь ее раздражала, ей постоянно казалось, что за ней кто-то подглядывает, она терпеть не могла готовиться ко сну, не закрывшись. И, хотя она гордилась собственным телом, и не делала ничего, что могло бы бросить на нее и малейшей тени, все равно, ей было неприятно. Но чего не сделаешь ради детей!
Ника расчесала волосы, любуясь своим отражением. Интересно, написал бы плотник стихотворение для нее, если бы увидел ее обнаженной, с распущенными волнистыми золотыми волосами, как у русалки? Он же всем пишет, почему бы ему не написать что-нибудь и для нее? Ника сегодня, как никогда, казалась себе похожей на русалку – зеленые глаза ее светились, волосы лежали мягко и послушно, обволакивая точеные плечи, а не торчали во все стороны, как обычно. Кожа, так и не принявшая загара, перестала отливать синевой и приобрела молочно-белый оттенок, оставаясь при этом прозрачной и нежной.
Впрочем, это полная ерунда. Она слишком хороша для того, чтобы плотник даже смотрел в ее сторону. Игривое настроение немедленно сменилось мрачной решимостью, когда пришло время гасить свет и отправляться в постель.
Ника щелкнула выключателем и оглядела темную комнату. Дверь балкона ярким пятном выделялась на фоне бревенчатой стены, в ней, на фоне светло-серого неба, четко обозначились верхушки елей, подступающих к самому забору. Ей показалось, что они сделаны из стали и готовы в любую минуту нагнуться и острыми копьями повернуть в ее сторону.
Она села на постель, откинув одеяло, и прислушалась. Если бы не открытая дверь, ей бы не пришлось этого делать. Огромный дом был полон звуков, гулко разносившихся в тишине. Днем их никто не замечает, а ночью, казалось, дом просыпается и живет собственной жизнью, свободный от своих хозяев. Сухие щелчки высыхающих бревен, скрип паркета, гулкая капля воды, шорохи, постукивания, придыхания… И среди этих непонятных и пугающих звуков Ника вдруг отчетливо услышала шаги, клацнувшие по полу где-то в гостиной. Так ходят собаки, щелкая когтями по паркету. Неужели она плохо заперла дверь, и кто-то из азиатов пробрался в дом?
Ника замерла – шаги доносились откуда-то с лестницы, и тот, кто их производил, явно поднимался наверх, не спеша и не таясь. Да это совершенно точно идет собака! Ника представила себе ленивого Азата, всегда еле-еле ползающего по ступенькам – очень похоже.
Шаги свернули в коридор, миновав детскую, явно направляясь в ее сторону. Неожиданно нагота смутила ее, собственное тело показалось ей беззащитным, уязвимым. Рука непроизвольно потянулась к халату, висящему на спинке кровати. И, судя по походке, Азат направлялся в ее комнату вовсе не потому, что соскучился. Ника вспомнила, как апрельской ночью возле избушки собаки повернули обнаженные клыки в ее сторону, и ей стало страшно. Может, и азиатов здесь мучают ночные кошмары, они сходят с ума и становятся кровожадными? Ведь ее предупреждали, что это непредсказуемые собаки, подверженные приступам внезапной необъяснимой ярости, особенно в переходном возрасте.
Только ярости в приближающихся шагах не чувствовалось. Скорей, инстинкт осторожного охотника, молча приближающегося к добыче. Добычей собственной собаки Ника становиться не желала. Но и повторять эксперимент с газовым баллончиком не собиралась.
– Азат? – робко позвала она.
Шаги, клацающие по паркету, нисколько не изменились, как будто тот, кто шел по коридору, не услышал ее. Или проигнорировал ее зов. Ника накинула халат на плечи, но пальцы отказывались слушаться, и единственная пуговица не желала застегиваться.
– Азат! – крикнула она громче и смелей – шаги подступили к самой двери.
Ее собственная собака – равнодушный хищник, ищущий жертву в темном доме? Ника представила, как Азат появляется в комнате, осматривается по сторонам горящими зелеными глазами и видит ее сидящей на постели. Она инстинктивно подтянула ноги на кровать.
Но какие бы ужасы не рисовало ее воображение, реальность оказалась страшней и безысходней. Это был вовсе не Азат – огромное отвратительное пугало на четырех лапах перешагнуло порог ее комнаты.
Волк? Медведь? Острые уши над вытянутой клыкастой мордой и бесстрастный взгляд человеческих глаз. Грузное тело медведя, поросшее шерстью и богатырская грудь здорового мужчины. Ника вцепилась ногтями в одеяло, подтягивая его к себе и пытаясь закрыться им как щитом.
Зачем он пришел сюда? Что он собирается делать? Она хотела закричать, но только тоненько завыла от ужаса и безысходности. Какая же она была дура! Да в этом доме нельзя было оставаться ни минуты! Надо было бежать отсюда и уводить детей! Почему она не послушала Надежду Васильевну?
Чудовище оглядело комнату исподлобья и медленно двинулось в ее сторону, облизнувшись. Это не сон, как жаль, что это не сон! Как хорошо было бы проснуться сейчас, чтобы не видеть, как косматая тварь приближается к кровати. И цель у него может быть только одна – сожрать ее, сожрать немедленно.
Ника вскочила на ноги, увлекая одеяло за собой, и поискала глазами пути к отступлению. Нет, ей не уйти! Даже если ей удастся выскочить в коридор, эта тварь все равно догонит ее, догонит и сожрет!
Нет, она не позволит этому страшилищу расправиться с собой, как с кроткой овечкой! Она будет защищаться! Ника набросила одеяло на голову неведомому зверю, на секунду лишив его зрения, и кинулась к балконной двери, изо всех сил дергая ручку на себя. Но тут же замерла и отступила: за стеклом плавно покачивалась тонкая фигура, одетая в саван. На синем лице застыла неподвижная улыбка, обнажающая единственный тонкий клык. Сзади по паркету снова клацнули когти, Ника отшатнулась в сторону, и увидела, что у этого пугала человеческие руки, с длинными изогнутыми ногтями. Она прижалась к стене и попыталась продвинуться к двери, но чудище перегородило ей дорогу.
– Что вам надо? Зачем вы явились сюда? – ей казалось, что она громко кричит, на самом же деле из горла вырывался еле слышный шелест.
– Я хочу оставить тебе доказательства своего существования, – выговорило чудовище звериной пастью и поднялось на задние лапы, – чтобы утром ты не забыла о том, что видела действительно меня, а не ряженого на маскараде.
Ника задрала лицо вверх и медленно сползла на пол, не смея оторвать глаз от дьявольской медвежьей фигуры, нависающей над ее головой. Чудовище впилось ногтями в стену и процарапало в бревнах пять глубоких полос.
– Мне бы хотелось оставить такие же отметины на твоем лице, – ненависть гремела в его голосе и светилась в ненормальных человеческих глазах.
Зверь снова встал на четвереньки и вперился взглядом Нике в лицо.
– Но я надеюсь на твое благоразумие, – выплюнул он с презрением, как будто сожалел о том, что не может изуродовать ее немедленно.
Звериная морда замерла в сантиметре от ее носа и оскалилась, приподняв верхнюю губу. И оттого, что дыхание чудовища коснулось ее лица, Ника почувствовала непереносимую дурноту, подкатившую к горлу. Оскаленная пасть закружилась перед глазами и поплыла назад и в сторону, растворяясь, а потом исчезла за черной пеленой забытья.
Она пробыла в обмороке недолго, во всяком случае, ей так показалось. А привели ее в себя крики девочек из их комнаты. Ника немедленно вскочила на ноги – это ерунда, что после обморока долго не можешь вспомнить, что произошло. Она отлично помнила клыки отвратительного чудища, и если неведомый зверь оставил ее в покое, то ему ничто не мешает напасть на ее детей!
– Мама! Мамочка, скорей! – неслось из детской.
Ника кинулась в коридор, спотыкаясь и путаясь руками в полах расстегнутого халата.
– Марта! Майя! Я бегу! Я сейчас! – крикнула она ходу, совершенно забыв о том, что детям надо подавать пример невозмутимости и хладнокровия в любых ситуациях. Если это пугало набросилось на ее дочерей, она разорвет его голыми руками, зубами перегрызет ему горло! Ника совершенно не чувствовала страха, только сумасшедшую ярость и желание вцепиться ногтями в того, кто посмел причинить зло ее детям.
Она влетела в детскую в развивающемся халате, тяжело дыша, и остановилась, не понимая, что происходит. Близняшки стояли у окна, глядя на сумрачную долину, и кричали.
– Что? – выдохнула Ника, – что случилось?
– Мамочка, там пожар! Там пожар! – со слезами в голосе выговорили они хором.
Ника опустилась на одну из кроватей, и из глаз у нее побежали слезы облегчения. Никто не нападал на ее девочек, никакое чудовище не собиралось их загрызть. С ними все хорошо.
– Мама, это же Сережкина избушка, – рыдали они в голос.
Ника постаралась взять себя в руки. Надо объяснить детям, что это не повод так волноваться.
– Надо же им помочь, мама, они же сгорят!
– Не сгорят, – устало ответила Ника. Слов совершенно не находилось. Ну не объяснять же детям, что это их отец велел поджечь избушку?
– Надо вызвать пожарных! Надо же что-то делать!
– Девочки, – тихо сказала Ника и подошла к окну, – я думаю, пожарных вызвали без нас. Мы ничем помочь не можем. Ну, подумайте сами, что бы мы могли сделать?
– Может быть, они спят и не видят! Они же сгорят! – крикнула Марта и топнула ногой.
Ника прильнула к стеклу. Нет, они не спят, вокруг избушки явно кто-то двигается, значит, пытаются потушить. Да и огонь поднимается не слишком высоко.
– Нет, мои милые, они не спят, не беспокойтесь. Посмотрите хорошенько, они проснулись и вызвали пожарных, я уверена.
– Мы что ж, так и будем из окна смотреть? И ничем не поможем? – Марта, в отличие от Майи, перестала плакать.
– Ну, чем же мы им поможем? Две маленькие девочки и одна женщина? Там двое мужчин и Сережа, уверяю вас, они обойдутся без нашей помощи, мы будем там только мешать.
– Может быть, они пострадали? Может, Сережка там лежит раненый, и никто ему не помогает, потому что все пожар тушат? – сквозь слезы пробормотала Майя.
– Не выдумывай глупостей! – фыркнула Ника, – если хотите, можем одеться и пойти туда, посмотреть, все ли с ними в порядке.