Как-то в народе разлетелся слух о том, что горлышко бутылки из-под шампанского по диаметру соответствует размеру десятикопеечной монетки, гривенника. Трудно сказать, открылась ли тогда какая-нибудь Америка, но энтузиазм весьма быстро овладел массами: "десьтюнчики" стали редкостью. Мы также обзавелись соответствующей посудой, ежедневно старались просунуть внутрь побольше якобы случайно образовавшейся в карманах мелочи, но прозрачность бутылки, возможность постоянно видеть количество накопленного погубили идею на корню. Примерно через месяц мы опытным путем установили, что вытрясти гривенники из "шампанского" не труднее, чем просунуть в него.
Вторая попытка связана с канонической копилкой. Да не в виде свиньи или еще какой плебейской чуши, а вполне скромной деревянной кубышкой величиной с два хороших кулака, расписанной под хохлому. Прорезь позволяла наполнять кубышку цельными металлическими рублями. Постепенно в ее недрах образовалась сумма, которой суждено было способствовать появлению одной из важнейших вещей в моей жизни. Упрочить то, что живет во мне до сих пор и что во мне останется, надеюсь, до самой смерти. Об этом сейчас и поговорим.
"Комета-209"
Музыка – первый жизнетворный наркотик для меня. Он же, видимо, и последний. По крайней мере, сколько себя помню, я всегда представлял, как в заключительный день, когда закончатся все необходимые ритуалы – ответственные до ужаса, откровенно страшные, но столь необходимые для субъекта, которому небезразлично, где он окажется после смерти: в адовом жерле или под сенью райских кущ, – я прошу поставить мне (название произведения с возрастом постоянно меняется), поставить мне эту музыку и удалиться, ибо она – единственное, что я хочу слышать на закате своей жизни, а видеть я вообще ничего не хочу, поэтому намерен слушать чарующую мелодию закрыв глаза.
Можно ли рассуждать так – не знаю, но мне порой думается, что музыка равнозначна сну. Если воспринимать сон как нечто высвобождающее, снимающее напряжение, провоцирующее оракульность, некую оргазмическую форму существования, то удастся распознать много общего между гармонией звуков и снами – "маленькими кусочками смерти", по выражению Шекспира. Здесь, правда, следует понимать разницу: речь идет именно о состоянии небодрствования. Сновидения же, то есть сюжеты, заполняющие время сна, сродни мелодиям, которые, конечно, бывают величественно прекрасными, а бывают попросту отвратительными, бездарными. Это уж как повезет. Песни мы выбираем, сновидения выбрать невозможно.
О божественной природе музыки сказано уже столько, что хочется переиначить известную фразу: "Не мешайте детям приходить к ней". Хотя достаточно говорилось и о дьявольской подоплеке музыкального гения. В одном из классических романов на эту тему сатана прозрачно намекает о своем непосредственном участии в создании тех или иных музык и даже подсказывает, где чаще такие сочинения удается встретить – "в тех отделах магазина, где меньше всего народу". Парадоксально, но факт: в любом мультимедийном супермаркете самыми безлюдными являются отделы с классической музыкой. Но это так, к слову.
Мое музыкальное образование начиналось с инсценировок, иногда откровенно придурочных театрализаций на сказочные темы, которым я внимал часами. Не только собственно песни, но и тексты, паузы, различные оформительские шумы имели для меня одинаково важное значение, хотя теперь-то кривить душой ни к чему: художественная ценность слушаемого часто была ниже всякой критики. Что-то на уровне заглавной песенки в одной из наиболее пресных телепередач того времени, предназначенной для детей. Передача называлась "Выставка Буратино", а песня в ней исполнялась от лица обозначенной куклы хриплым и в то же время высоким, кастратическим голосом:
Выстабура, выстабура, Бура-буратино.
До чего же хороши разные картины!
Куча виниловых грампластинок постепенно росла, все большее место в ней занимала советская эстрада. Причем такого пошиба, что доведись мне, к примеру, родиться сыном Пастернака (а у них в доме, как известно, даже телевизора не держали – надо ли объяснять почему?), то за прослушивание такого материала остаток детства я провел бы в сиротском приюте.
Вот попробуйте ответить честно на вопрос: в состоянии ли нормальный, образованный, культурный слушатель получать удовольствие от популярного шлягера со следующим припевом: "Человек улыбается, значит, человеку хорошо. Человек улыбается, значит, человеку хорошо"? А ведь это – классика отечественного эстрадного жанра!
Разумеется, дети с готовностью вбирают и хорошее семя, и дурное. Тем более что "холить и лелеять приходится злаковые – сорняки растут сами". В детстве изредка заходящих к нам гостей я тянул к проигрывателю, дабы те могли вместе со мной отправиться в виртуальное звуковое путешествие. Помнится, хватало гостей на несколько минут демонстрации, потом они вежливо откланивались, а я самостоятельно в сотый раз дослушивал белиберду, предназначенную "для лучшего усвоения школьниками внеклассного чтения". Теперь иногда ситуация повторяется. Только теперь уже меня чья-то недоросль тянет слушать компакт-диски с глупостями, одобренными в каких-то там РОНО еще при царе Горохе. Бывает, я задерживаюсь больше чем на несколько минут, потому что, напуская на себя "все внимание", отправляюсь мыслями в прошлое и думаю совсем о другом – об абсурдности замкнутого цикла под названием "жизнь", например…
Вернемся к предмету разговора.
Деревянная копилка-кубышка сопровождалась инструкцией по вскрытию. Чего-то там следовало подержать над паром, потом стукнуть, крякнуть, верхняя часть отлетала, содержимое являло себя народу. Все так и сделали – килограммовая россыпь кругляшей раскатилась по полу. Когда деньги пересчитали, выяснилось, что накопить удалось целых сто десять рублей. Половину суммы .
История порой успешно борется с хронологией, поэтому я сейчас не могу ответственно свидетельствовать о том, какую вещь нужно считать первичной: копилку или То, Что мы купили на скопленные деньги. А это был…
МАГНИТОФОН!
Монофонический, правда. Второго класса. Но зато четырехдорожечный и трехскоростной. Весьма прогрессивный, по меркам того времени. "Комета-209". Целая Вселенная за двести двадцать целковых!..
Как восстановить мне красноречие?! Как призвать самообладание?! Мысли путаются… Слишком много всего. Прожита не просто отдельная жизнь, а жизнь идеальная, счастливая. Роман с предметом. Насыщение таинствами.
Первой на появление чуда в нашем доме отреагировала бабушка (бурый клавиш, grandмазафака). Вооружившись флаконом вонючей туалетной воды "Красная Москва", она принялась усердно протирать магнитофон от… "грязи". Его передняя решетка, закрывающая динамики, изменила благородный коричневый цвет на траурный черный. До потасовки, впрочем, не дошло, все ограничилось истерикой с моей стороны.
Когда умолкли визги и высохла вскипевшая слюна, началось детальное исследование: шнуры с трехштырьковыми оконечниками, ручки, кнопки, боковая панель, серенький микрофончик, в который я тут же что-то прорычал, изображая из себя звезду . А самое главное, господа мои, самое главное – запах, ни с чем не сравнимый аромат совершенства. Рай в моем представлении (должен сразу вас предупредить) насыщен ароматами новой радиоаппаратуры и жидкости для пропитки железнодорожных шпал. Так что не обессудьте!
В конце концов, стоит ли многого ожидать от мальчика восьми лет? (Я уже о другом.) Мои первые записи – не только чудовищного содержания, но и вдвойне чудовищно записанные – на средней скорости, микрофоном, с телевизора. Боги! Боги!
Потом кто-то из умников соседей рассказал о своей гениальной догадке: записывать так же, с телевизора, художественные фильмы. После, стало быть, крутить-вспоминать.
Согласен, согласен. Хороший фильм, смешной, комедия какая-нибудь дефицитней черной икры, но… как же так можно?! Несколько классических наших комедий я, боюсь, безвозвратно для себя испортил, потому что их звуковой дорожке, по моим представлениям, теперь вечно суждено транслироваться из динамиков "Кометы-209", моего магнитофона. Когда на экране затишье, я с удвоенным тщанием вслушиваюсь в малейшие шорохи. Как когда-то слушал, склонившись над медленно вращающимися бобинами с пленкой. Метафизика видеоряда по завершении таких экспериментов уже не может примкнуть к звуковому оформлению. Это как расслаивающиеся ногти или… в общем, тьфу!
Должен отметить, что магнитная лента не отменила грампластинок. Даже больше того: энное количество километров пленки ушло на то, чтобы – зачем-то! – переписать пластинки на пленки. Это уж действительно случается, если нечего, наверное, делать или питаешь слишком особенные к музыке чувства. Второе, пожалуй, вернее.
Периодически в поддержку механических воспроизводителей звука (а кроме "Кометы", в доме еще наличествовал проигрыватель "Аккорд") предпринимались попытки обзавестись каким-нибудь музыкальным инструментом. Так в свое время была куплена мандолина, которой тем самым отводилась роль заменителя гитары. Промежуточной цели достичь удалось: игра не получалась, но звуки я усердно издавал. Округлое деревянное изделие с грифом средней длины и восемью струнами, натянутыми попарно, пережило воистину дьявольские муки. С помощью мандолины мной сочинялись фатально психиатрические пьесы, когда, например, в течение минут двадцати, а то и получаса дергалась одна и та же струна – то резче, то плавнее. Потом следовал перебор, краткий период скрежетания, пилящего подвывания, и вступала следующая струна – еще на полчаса. Все это также исправно записывалось на магнитофон. Само собой, будь моя фамилия Берроуз или Уорхол, на средства от продажи этих произведений я мог бы безбедно существовать до глубокой старости. Но приходится мириться с истинным положением вещей. Я представлял собой чересчур нормального человека для покорения всего мира или хотя бы извращенной его части. Мои достаточно тривиальные чаяния и потребности сливались с основными потребностями окружающих.
Помимо культового книжного магазина, о котором шла речь выше, в Городе имелся и магазин по продаже грампластинок. Разница между ними заключалась только в том, что новые грампластинки привозили не по четко установленному графику, а как придется. Как тать в ночи, как вдохновение к художнику являлся иногда замызганный грузовичок или разваливающийся на ходу пикапчик-Иж, магазин временно закрывали. Наконец, после приемки товара, горожане могли вволю давиться, не отходя от кассы. Каждую пластинку полагалось достать из конверта здесь же, у прилавка, дабы проверить на кривизну. Публику охватывал особый восторг – детский, телячий, к которому примешивалось ожидание чуда, гордость добытчика пищи духовной, изумление от некоторых оформительских идей, явленных на конвертах. Если привозили иностранцев , все перечисленные чувства возрастали в геометрической прогрессии. В воздухе носилось то благостное опьянение, какое бывает на кавказских свадьбах, когда думаешь, что весь мир ликует и гуляет, безмерно радуется за молодых.
Разумеется, у черного входа любого магазина всегда текла своя жизнь, и периодически возникали свои фигуральные давки. Черный ход магазина грампластинок благодаря определенным знакомствам в семье был для меня приоткрыт. Я прекрасно понимал, что здесь ассортимент несколько иной, более расширенный, поэтому следовало проявлять с одной стороны выдержку, а с другой – вооружиться интуицией. Конструктивной подозрительностью в таких случаях пренебрегать не стоило. Впрочем, меня и мои вкусы хорошо знали.
Откуда-то оттуда, из каких-то там картонных коробочек появлялись образцы настоящего грандиозного попа и рока . Одна, максимум две пластинки.
Делая вид, что у меня пересохло во рту и начались перебои с дыханием (хотя чаще всего так оно и случалось), я восхищенно осведомлялся:
– Это американцы?
– Нет, – отвечали мне, – но они не хуже. Тебе понравится.
Я продолжал рассматривать ошеломляющие конверты.
– А они орут?
Знакомая тетенька-продавщица старалась хранить терпение.
– Орут.
– Да?.. – тянул я паузу. – А что, это все? Больше ничего не привезли?!
Взгляд тетеньки становился безжизненным, а лицо заметно твердело. Через минуту она несла еще одну, максимум две пластинки. Только тогда я становился убежденным, что сегодня брать больше нечего.
Возможно, здесь сказывались гены, унаследованные от рара , знаменитого редким совмещением инженерного дара с музыкальным. Рара блестяще играл на фортепиано и аккордеоне, имея внушительный успех на различного рода свадьбах и прочих гульбищах. От человека, которого музицирование покатило в результате по наклонной плоскости, я действительно перенял крайнюю неустойчивость к упорядоченным звукам, но если и катился куда-либо, то, безусловно, снизу вверх – может быть, как раз потому, что никаких денег в ходе процесса не получал.
Мое окружение трудно было считать в музыкальном смысле академическим. Для многих обывателей песня не являлась, конечно, условием жизни или хотя бы одной из ее составных частей. Подавляющее большинство владельцев проигрывателей, магнитофонов, магнитол пользовались ими крайне хаотично. Из соседних квартир лилась в основном густая вязкая тишина, но стоило только поверить, что вокруг тебя обитают мертвецы, как откуда-нибудь сверху или снизу разражалось громоподобное, сотрясая весь дом до самого основания:
ЖИ-И-ИЗНЬ НЕ-ВОЗ-МО-ЖНО ПО-ВЕР-НУТЬ НАЗА-А-АД, И ВРЕ-МЯ НИ НА МИГ НЕ ОСТАНОВИ-И-ШЬ…
"О! – думалось в такой момент. – Вот и у людей наконец праздник".
Но не успевали вы толком продумать свою мысль, как едва начавшаяся песня глохла на полуноте, и мертвая тишина вновь воцарялась на долгие недели.
Выводить музыкальную культуру за рамки квартир пробовали. В городской "стекляшке" (что-то среднее между фойе местного киноспортзала, выставочной галереи и недостроенной столовой) однажды устроили дискотеку со всем подобающим декором: цветомузыкой, спертым воздухом, милицией. Понятия "диджей" еще не существовало, но люди за пультом умудрялись демонстрировать лакомые образцы танцевального авангарда. В то время как в Западном полушарии толпы перманентных революционеров достигали пограничного состояния с помощью тантр и мантр, ЛСД и мексиканских кактусов, в полушарии Восточном, в двух шагах от столицы Империи Зла, какая-то часть идеологически дебилизированной молодежи с легкостью чрезвычайной, без всякого ущерба для здоровья ныряла в пучину эйфории, идентичной по глубине с трансом юродивого Христа ради, да и то если юродивому изрядно подфартит.
Ответственные лица, конечно, испугались. И не потому, что происходили беспорядки, а по причине мнительности, безошибочно действующей и напоминающей известную мудрость: большой смех – перед большими слезами.
Со временем дискотека переехала в более чопорные апартаменты; причем само слово "дискотека" старались искоренять. Теперь на афишах стояло безутешно обывательское название "ТАНЦЫ", каковое в народе удачно обыгрывали с помощью утрирования. Говорили, например:
– Надо бы вечерком пойти сегодня, сплясать .
– А крутит кто?
– Каштаныч.
В Городе проживало всего несколько человек, регулярно обновляющих запасы буржуазных хитов. Статус небожителей позволял счастливчикам жить независимо в финансовом отношении, а кроме того, придавал жизни исключительную осмысленность, приобщиться к чему желали десятки, если не сотни рядовых членов общества. Избранные свободно оперировали такими терминами, как "площадь излучения" и "стеклоферритовая голова". Они могли часами обсуждать, сколько "ватт на канал" и "килогерц по верхам" дает тот или иной аппарат. От привозимой ими музыки хотелось благоговейно рыдать, а от вида их магнитофонов – истерически смеяться…
Я, разумеется, учитываю собственную пристрастность по отношению к данной теме, но я, как и многие представители моего поколения, родившись в определенное время, оказавшись в определенном месте, наследовал тот особенный голод и ту мощную восприимчивость, которые вполне эксклюзивны в историческом аспекте либо подлежат апробированию медициной – той же детской психиатрией, например.
С одним из школьных приятелей мы устраивали многочасовые камлания над его японской магнитолой. Совершенство чудо-механизма, инопланетная лаконичность конструкции, плавность выдвижения крышек у кассетоприемников. Целых двух! Да еще тюнер – с ума сойти! Другая философия! Новая метафизика! Один запах чего стоил!
В принципе на судьбоносных сверстников мне явно везло. Некоторых, учитывая нашу тему, хотелось бы выделить особо.
Первая достойная фонотека была мной собрана благодаря Басу. Его проблемы с идентификацией записей и манера протирать магнитофонные головки пальцем, предварительно поплевав на него (когда отсутствовал спирт), с лихвой покрывались качеством аппаратурного звука, который по сию пору является для меня эталонным. Позднее эстафету перезаписывания подхватил другой мой добрый товарищ, SоVа. Вес его магнитофона и стандартного мешка с картошкой был примерно одинаков, а мощность данного агрегата позволяла задумываться о бренности всего остального, в первую очередь нас самих.
Моя "Комета", кстати, тоже весила изрядно. Ее приходилось катить на двухколесной коляске, периодически одалживаемой у бабушки. С целью защиты электронного изделия от грязи, каковую бабушка (вервие простое, цыганочка без выхода) усматривала тотально везде, изделие приходилось облачать в специально пошитую наволочку. Затем магнитофон пихался в сумку коляски, перетягивался ремнями для верности и доставлялся к кому-либо из доноров звука.
Каждая, как бы теперь сказали, сессия предусматривала запись сразу нескольких альбомов. Процедуру иногда притормаживали: охлаждали сильно греющиеся магнитофоны, протирали лентопротяжный механизм и с трепетом готовились к тому, что в любой момент и, как полагается, на самом интересном месте окажется "яма" – провал в уровне звучания, вследствие размагничивания ленты. Материалом пользовались отечественным, поэтому оставалось надеяться только на чудо.