О, если б знали вы – что такое полное отсутствие жалости! Отсутствие чего-либо вообще, на уровне абсолюта!..
* * *
Если допустить, что жизнь каждого из нас – пиксель в некой "плазме" с необозримой для простого смертного диагональю, то все они вместе должны представлять для Бога своеобразную картину в заведомо выбранном Им жанре.
Но среди пикселей неизбежно попадаются битые . И когда Господь все-таки решает убрать один из таких – значит, Ему просто надоело видеть на долгом крупном плане неуместную родинку высокохудожественного лица, или гадкую перхотку в смоляных волосах, или единственную статичную звезду на сплошь мерцающем небосклоне ночного юга.
Это просто нужно понимать.
* * *
Может, я долгие годы заблуждался на свой счет? Думал о себе как о мазохисте, хотя взращен подлинным садистом?
Однако, сколько помню, если мне и приходилось издеваться над кем-то, мучить, пытать неестественными предметами, так только затем лишь, чтобы они сами потом говорили "спасибо". Если даже грань переступалась, то очень быстро интерес к процессу утрачивался. Я просто не понимал – что следует делать дальше. Расчленять трупы и сносить их на мусорку мне доводилось только на бумаге. Подозреваю, в жизни оно совсем по-другому как-то. Повсюду где-то. Во всем.
* * *
Я слышал, теория есть одна (как утверждают – влиятельная), объясняющая, почему в мировой популярной музыке давно нет никакого прогресса. А потому, дескать, что за последние двадцать лет не создано ни одного принципиально нового наркотика.
Но ведь не только в музыке ничего не происходит. Ничего не происходит в литературе, например. А живопись так вообще умерла больше века назад. Если происходит в кино, то – плохо и непонятно зачем. В театрах, надо полагать, происходит. Каждый вечер. Одно и то же. Под жидкие аплодисменты.
Когда-то, давным-давно, происходящее на сцене выглядело намного завиднее обычной натуральной жизни. Ну, в самом деле: пыль, песок. Идет верблюд. Пукает, хрюкает. Все давно немытые. "Заунывная песнь муэдзина". Повеситься можно!
На сцене – другое дело: страсти, молния, один скачет, другой с мамой спит. Нетривиально.
Теперь смотрим в корень. Самое противное в театре – это то, что актеры получают несравненно больший кайф, чем зрители. Сидящие в зале потратили деньги и согласились пару часов преть в интеллектуальной позиции, то есть без пива, чипсов и при выключенном мобильнике, только для того, чтобы понаблюдать за наркотическими ломками нарциссов.
Кто тут кому нужнее, скажите мне?!
Опять же, раньше, понятно – был взаимовыгодный обмен. На фоне отсутствия жизненных впечатлений (если только не война, мор или повальный сифилис), пожалуйста, кривляйтесь сколько хотите! Нам бы хоть на это посмотреть. А сейчас-то что? Сегодня – зачем? И ладно бы ненависть приключилась. Нет! Полное равнодушие… Суть истинной нелюбви заключается в равнодушии.
* * *
Порядочному человеку, желающему выглядеть образованным, приходится считаться с наличием в природе и театра, и оперы. Тут-то как раз встает вопрос о методе максимально безболезненного восприятия. Так, чтобы еще и польза от восприятия была.
Паваротти, когда его попросили дать рекомендацию в помощь тем, кто только начинает постигать искусство оперы, приведя пару названий, отметил: "Что хорошо – там никто не умирает. Потом нужно перейти к опере, в которой кто-то умирает. Сперва – где один человек, потом – где два и наконец – где три".
Забавно, но в литературе – ровно наоборот. Аборигену, "берущемуся за ум", следует читать прежде всего трагедии. То есть описание тех историй, где умирают все. Смысл трагедии, конечно, малость в другом направлении, но для начинающих это не важно. Главное – узнавание правды бытия посредством напряжения особого рода. Первый автор, которого можно принять к изучению, – Шекспир. Греческие античные мастера (Еврипид, Софокл) находятся выше, но к ним следует готовиться. К Шекспиру – не надо. Сонеты и комедии оставляем до лучших времен. Трагедиями вооружаемся и читаем. Читаем все, кроме паршивого "Гамлета". "Гамлет", он – для так называемых актеров, репетирующих ожидание прогрессирующего маразма.
* * *
Видеть во мне человека окружающим с каждым днем все труднее.
– Как?!! – ошарашенно воскликнула К. и, кажется, даже на секунду забыла – что ей делать с воспитанными на сольфеджио руками. – Не любишь те-а-тр?!
– Да, – ответил я.
По тому, как она успела нажать кнопку на звукорежиссерском пульте – причем нажала нужную, – я понял, что самообладание к ней пусть частично, но вернулось.
Спустя несколько минут она робко прощупала бастион моего невежества:
– Ну, может, классический?.. Или современный хотя бы. Экспериментальный!
– Нет.
– Что, совсем никакой?
– Ye!.. – произнес я с равнодушием Антона Чигура, приводящего в действие газовый баллон для забоя скота.
Со временем К. узнала, что я также равнодушен к оперетте и вообще к академической музыке. Скульптуре, архитектуре. Еще живопись меня не трогает, кроме тех случаев, когда она лучше фотографии. А нелюбовь к поэзии и незнание ее сыграли со мной откровенно злую шутку.
Много-много лет назад девочка, с которой у меня была без-умная любовь (именно такая она и была – "без-умная"), прислала мне строчки:
Кольца роскошным часом,
Ярок восторг высоты;
Будем мы вечно встречаться
В вечном блаженстве мечты.
Жаркое сердце поэта
Блещет, как звонкая сталь.
Горе не знающим света!
Горе обнявшим печаль!
В груди у меня захолонуло. От осознания того, что мне посвящают стихи… Более того, для меня их сочиняют!.. Конечно, от такого можно было утратить остаток разума. Я пребывал в полнейшем восторге!!
Через какое-то время она прислала еще одно:
Мы оба любили, как дети,
Дразня, испытуя, играя,
Но кто-то недобрые сети
Расставил, улыбку тая, -
И вот мы у пристани оба,
Не ведав желанного рая,
Но знай, что без слов и до гроба
Я сердцем пребуду – твоя.
Долгие годы, повторяю, числом коих не менее десяти, я искренне думал, что эти тонкие, наивные, кое-где неряшливые строчки избранница моя сочинила лично. А значит, даже такой неоднозначный субъект, как я, такой весь из себя квази-Байрон (но все уже – в прошлом, да, в прошлом, давно уже), может служить источником поэтического огня и прочих, вполне горних материй.
Конечно, с течением времени авторство можно было проверить. Достаточно в том же Гугле набрать первую строчку. И я набирал. Прилежно. Ответственным и аккуратнейшим образом набирал! И разумеется, даже мощи Гугла не хватало для идентификации личности света очей моих и услады моего, в том числе, сердца.
А потом вдруг однажды я взял да и набрал в Гугле не первую строчку, а пятую. А потом еще какую-то, уже из второго стишка…
Скверный анекдот вышел, господа мои (и дамы). Первый опус принадлежит Гумилеву. Второй – Цветаевой. Да-с. Именно так-с!
А с первой строчкой получилось, надо полагать, следующее. Операционистка, которой для отправки на мой пейджер диктовали оригинал, гумилевскую строчку "кольца роскошные мчатся" расслышала по-своему: кольца роскошным часом . Что и предопределило мои последующие чувствования и некоторую сумму убеждений на достаточно продолжительный срок.
* * *
Очень легко определить – как женщина к тебе относится. Если женщину тянет, то ее тянет буквально. Совершенно невозможно становится идти рядом и прямо. Она ведь льнет, ты поддаешься: только что шли посередине и вот уже на обочине. Приходится выравнивать вручную.
И еще момент. Когда говорят "я тебя люблю", не обольщайтесь. Речь о чистосердечной приязни. В любви она признается, только когда поменяет местами два последних слова. Я тебя люблю – вы ей друг. Я люблю тебя – готовьтесь к худшему.
* * *
Мы все продолжаем смотреть друг на друга. Многие – за стеклом. Через стекло.
Подозрительно молчат умы, спорить не о чем.
Вы полагаете, из-за наркотиков все? Из-за их отсутствия почему-то не живется в последнее время? Не пьется и не курится, не работается почти и мало разговаривается, не пишется, не думается, не спится и не снится…
Все как-то через жопу. Кроме секса, пожалуй. И – иногда – кроме работы. Хотя последняя все чаще напоминает присказку о суме и тюрьме.
– К сожалению, ситуация на рынке такова, что мы вынуждены оптимизировать фонд заработной платы, пересмотреть штатное расписание и-и… для начала хотим уволить ведущих эфира.
– Как?!
– Да… Нет, ну подумайте сами. Что изменится без ведущих? Практически ничего.
– Но ведь мы – информационная станция!!
– Вот именно! Радио на то и существует, чтобы выискивать новые формы, оптимизировать, сокращать… удалять длинноты. В этом, знаете ли, суть журналистики! Поэтому вторым шагом будет увольнение продюсеров эфира, звукорежиссеров и референтов.
– Что?!!
– Да, и корреспондентов тоже. Полагаю, без них прекрасно можно обойтись.
– Но ведь…
– Акционеры согласны.
– Постойте! Но как же в таком случае мы сможем давать информацию?! И потом. Есть еще слушатели. Как же они смогут нашу информацию получать?!
– Как?
– Да! Как?!
– По наитию , разумеется!.. Господи-ты-боже-мой! Это что, так сложно?..
* * *
Убегая от действительности, погружаюсь в глянцевые дебри. Лучше всего спасает интервью. Особенно – эксперименты с интервью.
"Федор Дядя К. Владелец строительной фирмы. Сорок один год.
Отмостку вам? Как пожелаете. Мы сделаем все, что вы захотите.
Я ей говорю: зачем тебе три этажа? На третьем будет паутина с мухами. На второй ты поднимешься только лечь поспать. Вся жизнь – на первом.
Дом маленьким нужно строить, для человека. Все помещения должны работать. Надо, чтобы в каждое помещение интересно было войти. Иначе, какой смысл?
У меня две жены – одна старая, другая молодая. У первой от меня два ребенка, и у второй… сейчас уже два. Вроде все идет нормально так, ничего. А потом – дети откуда-то. Ну, я православный. У них ведь, мусульман, если жена не нравится – значит, отношения не наладил. Вторую тебе не дадут. А у нас? Поматросил – бросил.
Одно непонятно : очень много наших женщин за китайцев замуж выходят. Это нормально? Ты ж смотри куда! Зачем он тебе? Я и русских наших потому заставляю вламывать. Мне одна говорит: купи у меня двадцать китайцев. А на кой они мне? Генофонд-то составлять надо!
Поля многие не распаханы. Нет смысла. И машины. "Лексусы" нам выпускать ни к чему совершенно. У нас один танк – вы знаете? – по цене как восемьдесят "лексусов".
Деньги – да , это свобода. Но ничего более".
* * *
Когда на вечер берешь Девушке Moеt & Chandon Nectar Imperial (не буду уточнять стоимость), а она в тот же момент звонит, сообщает, что у нее мигрень, и просит купить нужных таблеток за четыре рубля шестнадцать копеек, чувствуется во всем происходящем нечто циническое со стороны главного драматурга . Мое мнение такое.
Тем не менее куплено было все. Вплоть до букета в триумфальном исполнении обертки.
И вот – с цветочной вампукой, шампанским, контрольной бутылкой пива, в грязных до пояса штанах – я вваливаюсь в подъезд.
Умеренно древняя консьержка понимающе кивает мне.
– Да! – киваю я в ответ. – Тридцать исполняется!! Приходится соответствовать…
В глазах консьержки появляется всевозможный спектр.
– Тридцать!! – восклицает она. – Но вы выглядите моложе! Намного!!
– Да…
Из вежливости сдерживаю галоп. И уточняю:
– Девушке моей. Тридцать.
– Бо-оже… – произносит консьержка, прикрывая рукой глаза.
И ведь совершенно же очевидно, что, зарабатывай я на несколько десятков порядков больше среднестатистического горемыки-налогоплательщика, искренне не понимал я бы – "кто все эти люди", что им всем от меня нужно, почему они путаются под ногами, отчего до сих пор живы. Я бы искренне думал, что кризис произошел от ебланов и в их только среде должен иметь актуальность, расточал бы повсюду жалобы на внезапно потрудневшую жизнь, ужасался во сне необходимости спускаться в метро, брезгливо втягивал носом столичный воздух, то и дело демонстративно покидал бы вавилоны, дабы променять их на все четыре стороны света, оставляя за собой инверсионный след презрения к себе подобным, но конечно же далеко не таким, как я, значительно худшим, чем я. Значит, все происходящее со мной сейчас исключительно справедливо. И разумеется, ничему меня не научит.
* * *
Замечу о вавилонах. Иначе – местах скопления. Объездил десятки их, в различных странах. Из всех обшарпанных, кривых, зассанных в большинстве своем переулков больше всего мне понравились переулки Saint-Tropez. Они ничем не пахнут. В них, видимо, не ссут. Причем и в фигуральном смысле тоже. Ходить по ним безопасно и бессмысленно. Можно преодолеть километр вдоль волглых, обляпанных песочной штукатуркой стен, с узким фарватером истошно-синего неба над головой, и увидеть магазин, в витрине которого выставлен портативный CD-плеер за одну тысячу евро. И все.
Я приобрел там часы на порядок дешевле, но с ними меня примут в любых приличных домах. При условии, что я потрачу еще чемодан денег на костюм, обувь, телесный мейк-ап и спутницу жизни.
* * *
Уверенно заявляю: в мире всякое можно увидеть. Особенно если судить по меркам крепких на передок ханжей. А вот чего там точно нет нигде, так это наружной рекламы женского нижнего белья, покрытой следами от разбившихся банок с краской. Для наших же мест это – в порядке вещей.
Я часто пытался представить себе человека, способного метнуть красящую "несмываемым позором" гранату в очаровательное, вполне прилично выглядящее создание, которое отважно противопоставило достоинства фигуры царству вони, грязи, мрака и помоев. Всему тому, чем славится лишенный культуры уличный быт наших окрестностей. Может, думал я, то бесчинствует озверевшее от воздержания племя бомжей? Или какой-нибудь опрыщавленный гормонами подросток куражится, перепив "Клинского"? Нет, не складывался портрет. Чувствовалась в этих актах вандализма некая программность, гражданская позиция, даже религиозное что-то… И вдруг – догадка!
Ну конечно же… Вот он идет. Средний обыватель. Невзрачный, кургузый, в длинном пальто. Начитанное чело противопоставлено треугольной мочалке бороды. Не просто так идет, а на дело. Поскольку в прошлый раз еще приметил. Запомнил. Поклялся себе порядок навести, искоренить скверну. Специально на кровные рублики приобрел Наш Ответ, не пожалел времени ехать. Размахнулся праведной дланью и метнул ею не дрогнув. Миг – и нет красоты. Один лишь порядок с правосознанием. А поверх – мерзкая печать-удостоверитель. День, стало быть, не зря прожит. Можно уходить с чистой совестью и чувством единственно возможного удовлетворения.
Он и уходит. Совершенно спокойно. Разве будет его кто-то хватать и привлекать? Он – радетель за нравственные основы. Сейчас пойдет водочки купит, отметить это дело. Расскажет братьям своим по единомыслию о подвиге ратном, рутинном. Да. Надо ж рассказать! А будет проходить мимо церкви, непременно остановится, дабы, сотворив односложную молитву, перекреститься.
2
Случилось так, что мы вновь переезжаем. Астрономическое количество книг и дисков нужно упаковать в коробки. За ними приходится ходить в супермаркеты, и вот там-то начинается самое интересное. Больших супермаркетов вокруг нас ровно четыре, по числу сторон света. Образуют они крестоподобную фигуру, в центре которой распят я (классический случай). Все супермаркеты разные. Один представляет собой гипертрофированный ларек, другой – несколько лучше, третий попросту замечательный, а последний вообще называется "№1". Я называю его "Первый Нах".
Не буду утомлять вас перипетиями. Скажу сразу, что в том магазине, которым я откровенно брезговал – мол, и ассортимент в нем плюгавый, и люди третий сорт, – ко мне отнеслись с необъятным вниманием, радушием и благожелательностью. Ухаживали и обхаживали, помогали ломать коробки, подсказывали, как лучше их вязать. Магазин же образцового уровня и качества, с чистотой неимоверной, с изобилием всего, с персоналом, вышколенным лучше, чем запуганный Полкан, отличился совсем не в ту сторону.
Я подошел к охраннику, обстоятельно все ему объяснил. Тот вызвал старшего охранника, я обстоятельно все ему повторил. Старший вызвал главного. Главный – администратора-женщину. Женщина – весом в полтора меня, блесткая, в непрозрачном лифчике под прозрачной блузкой, на каблуках, вся из себя, типа кинопродюсер, Метро-Голдвин-Майер такая и отчасти Голан с Глобусом, – выставив грудь и ногу, сказала:
– К сожалению, ничем не могу вам помочь!
– Как?! – воскликнул я. – Вы ж эти коробки все равно под пресс пускаете, выбрасываете! Вам же лишний мусор, возни столько. А я сейчас разломаю их по-быстрому, скотчем перетяну да и уволоку. И вам хлопот меньше, и мне помощь.
– Извините, у нас правило, – чеканно заявила Метро-Глобус. – Мы коробки не даем и не продаем. Если, допустим, вы упаковку водки будете брать, тогда мы вам ее с коробкой отдадим. И коробку – бесплатно!
И коробку – бесплатно , дошло до меня.
Я враз помрачился. И вышел вон. И многое понял в этой жизни. Осознал, в очередной раз убедился, и вы тоже знайте: Дарвин не прав. Гитлер – тоже. Низшие нас спасут. А высшие, случись что, они и расстреливать будут по принципу "первая пуля – бесплатно".
* * *
Послушайте, как порой разговаривают близкие люди. Как разговариваем мы. Я и она.
– Ух ты! Фигажсе!! Смотри – вот это посуда!
– Белая?! У тебя нет вкуса… Вот красивая.
– С гусями?!!
– Да. Потому что должен быть рисунок.
– Плебейский вкус!
– У тебя еще хуже: посуда белая, кругом хай-тек, закрыть шторы и голову не мыть!
– Хорошая же из тебя мещанка к старости получится…
– Лучше мещанка, чем Плюшкин.
– Тьфу!
– Тьфу!..