– Так, посмотрим, что тебе прислали из жаркого Узбекистана… – Большой Зам запустил руки внутрь посылки, разгребая мясистыми пальцами в стороны письма родных, конфеты и пряники. – Не положено, – он выловил из глубины посылки магнитофонную кассету, с недовольством отмечая, что, судя по этикетке, кассета бесполезная, с какой-то узбекской музыкой. – Выдавай! – бросил он сидящему подле его ног Крапову, перекладывая неположенную кассету в свой специально подготовленный мешок.
Крапов, как бы ненароком, запустил руку внутрь посылки и, особо не таясь, выудил оттуда пригоршню конфет и сухофруктов. Он деловито переложил выуженное добро в свой пакет, отдельный от мешка Большого Зама. Большой Зам сделал вид, что не заметил.
– На, держи! Следующий! – сказал Крапов, отдавая карасю слегка полегчавшую посылку.
Годки оттащили свою первую жертву подальше от рубки и глаз Большого Зама.
– О, братан, ну, что, получил нашу посылку?… Ну, тебе подвалило!.. Что мамка-то прислала – конфеты, блин, пряники!.. О, шоколад! Клёво! Да, забудь ты про кассету, зёма… Пойдём. Мы поможем поделить!
На несколько минут карась стал лучшим другом годков. Его бережно подхватили в охапку и, охраняя от годков из других боевых частей, как дорогого гостя, под руки повели в кубрик. В кубрике делили по справедливости. Карась получал почти столько же, что и каждый из годков. Строго следили за тем, чтобы карася совсем не обожрали. Западло. Только очень редко случалось, что в суматохе вокруг посылки про карася случайно забывали и тому оставались лишь пара конфет и письмо из дома. Покончив с одной жертвой, годки снова выходили на охоту.
– Следующий!
Подошла моя очередь. Крапов распечатал потрепанную посылочную коробку и передал замполиту. Большой Зам с интересом запустил в неё свои руки. Какое-то время он сопел, старательно вороша содержимое.
– Оп-ля! – Он выудил из посылки пачку душистого индийского чая со слоном. Довольно улыбнувшись и по достоинству оценив витающий аромат, он переместил мой чай в свой, уже порядком растолстевший мешок:
– Не положено!
Досмотр продолжался.
– Неплохо! – Из глубины моей посылки показалась банка с дефицитным бразильским кофе.
"Растворимый": отметил я про себя. По правилам, можно. Должен пропустить.
Но Большой Зам не торопился. Он вертел в руках банку, рассматривая её на свет. Кофе-то уж больно хорош. Наконец он раскрыл рот…
– Не по…
– Товарищ капитан третьего ранга, растворимый кофе правила не запрещают, – упредил я его на полуслове.
Физиономия Большого Зама сморщилась от досады. Он и сам отлично знал, что растворимый кофе правила действительно почему-то не запрещали. И какого хрена не запрещали? Теперь просто так забрать нельзя. Кто её знает, эту матросню, напишут рапорт начальству, разбирайся потом. Геморрой.
– Когда кофе захочу – тебя вызову. Занесёшь. Понял? – Большой Зам с досадой бросил банку кофе обратно в мою посылочную коробку.
Я молча кивнул, думая про себя: "Хрен тебе жирный, сегодня же с ребятами разопьём." Большой Зам и сам понимал – пропал кофе.
– Выдавай! – с досадой кинул он почтальону.
Крапов сигнал принял и, запустив свои грабли ко мне в посылку, облегчил её на горсть конфет и банку сгущёнки. Большой Зам в это время внимательно изучал грязное пятно на переборке.
– Рожи отожрали, в иллюминатор не пролезают! – кинул я, вполголоса, в сторону почтальона и его начальника, отойдя от рубки на безопасное расстояние.
– Ну, их к черту, Шура. Козлы они и есть козлы, – успокаивали меня друзья: – Пошли!
К тому времени я отслужил на корабле полтора года, а для годков забрать посылку у "полторашника было не так-то просто. Да тут ещё друзья-однопризывники вокруг. Годки с досадой провожали меня и мою посылку глазами. Им оставалось только ждать более лёгкой добычи.
На следующий день у нас на корабле случилось ЧП!
– Экипажу корабля построиться по сигналу "большой сбор" на юте!!! – неслись из репродуктора крики Большого Зама.
Экипаж выстроился по левому и правому борту. Большой Зам нервно вышагивал туда-сюда посередине площадки, ожидая, когда все офицеры доложатся о наличии личного состава. Рядом с ним, белый как мел, стоял главный корабельный старшина Крапов.
– Среди нас вор!!! – с пеной у рта заорал Большой Зам. – У корабельного фотографа украли фотоаппарат "Зенит"! Это позор!!! Вор у нас на корабле! Пока не найдём, будем строиться через каждые пятнадцать минут! На поиски фотоаппарата – разойдись!!!
Начался "Большой Шмон". Экипаж строили через каждые пятнадцать минут, проверяли наличие людей, спрашивали о результатах поиска, снова распускали и снова строили. Это продолжалось два дня, но фотоаппарат как в воду канул. На третий день, когда все попытки найти фотоаппарат не увенчались успехом, весь экипаж согнали на берег. На корабль по трапу поднялся Большой Зам, и он по одному запустил туда одних офицеров. Пока матросы ждали на берегу, кадеты шмонали корабль. Они рылись в вещах, под матрасами, в рундуках, под пайолами, в трюмах. За этот день у экипажа было конфисковано или просто пропало множество неуставных вещей, многие из которых собирались и готовились годами. Среди пропавших вещей значились фотоальбомы, с добытыми с большим трудом флотскими фотографиями, магнитофон, кипятильники, электроплитки, машинки для наколки татуировок… Нашли и конфисковали ещё множество других неуставных вещей, которые как-то скрашивали наш однообразный казённый быт… Не нашли только пропавший фотоаппарат Крапова.
На четвертый день серый от злости и бессонных ночей Большой Зам остановил поиски и построил экипаж.
– На наш корабль пал несмываемый позор! – хрипел он: – Вор – трус, он прячется среди вас! А вы, трусы, его покрываете! Позор!
Слово "позор" мы слышали за эти дни много раз. Измученный бессонными днями и ночами поиска экипаж уже ни на что не реагировал и, понуро опустив головы, молчал.
– Чтобы хоть как-то расплатиться за этот позор, – продолжал орать Большой Зам, – со всего рядового состава экипажа!.. со следующей зарплаты!.. с каждого!.. будет удержана!.. часть стоимости фотоаппарата!
Нам это было не впервой. С нашей мизерной зарплаты удерживали за всё: за потерянные бушлаты, за комсомольские взносы, за всякую прочую хрень, давай, удержи ещё и за фотоаппарат. Большой Зам удержал. В тот месяц после всех вычетов я получил на руки пять рублей десять копеек. Хватило на чай, одеколон и пару пачек печенья…
– Хорошо ещё, что я не курю, – размышлял я, сидя в носовой электростанции и делясь своими наблюдениями с Олегом Кротовым, – на сигареты не надо тратиться…
– Хорошо тебе, – Олег тяжело вздохнул, ища, не завалялся ли где годный к повторному употреблению "хабарик".
"Броняшка" открылась, и в электростанцию вошли хохол Лёха Соленко и золотозубый фотограф Крапов. Леха был неплохой парень, он был из БЧ-5, отслужил на год больше меня. Он завёл знакомство с Краповым в основном из-за фотолаборатории: ему ведь надо было готовить дембельский фотоальбом. Они вдвоём прошли в угол электростанции, покосившись на нас, подняли пайолы и, к нашему удивлению, полезли в трюма. Минут десять они там копошились, затем вылезли и некоторое время шептались, бросая на нас косые взгляды. Наконец Лёха оценивающе посмотрел на нас и как бы ненароком спросил:
– Ребята, вы тут ничего не находили?
Мы недоуменно покачали головами
– Точно? – испытующе переспросил Лёха. Крапов делал вид, что рассматривает носок своего ботинка, украдкой поглядывая на нас из-за плеча своего приятеля.
– Не, ничего. А что? Потеряли что-нибудь? – недоуменно спросил я.
– Да так. Забудь, – Леха и Крапов переглянулись и вышли из электростанции.
Через неделю Андрюха Тюрюханов, лазая по трюмам, наткнулся на залитый водой и мазутом фотоаппарат:
– Гляди-ка, это тот, что Халифаев потерял пару месяцев назад, – с удивлением сказал он, – жалко: испорчен… Только объектив ещё сгодится. Вот Халифаев расстроится…
Однако Халифаев не расстроился.
– Ребята, так это же не мой, – сказал он, вертя в руках найденный фотоаппарат, – у меня говно был – "Смена", а этот крутой – "Зенит"…
Мы переглянулись. Всё связывалось воедино: Соленко с Краповым – трюма – фотоаппарат!
– Вот пидор, а! – выругались мы почти одновременно.
"Заложить" Крапова кадетам было можно, но не по правилам, главное не хотелось подставлять Леху Соленко: парень он был хороший, и закладывать его было уж точно западло. Но слухи поползли по кораблю. Последние два месяца до дембеля Крапов почти не вылезал из своей каморки. Когда он сошёл с корабля, провожать своего приборщика до аэропорта вызвался лично Большой Зам. А ещё через месяц в столовой команды состоялось общее собрание экипажа. После того, как Большой Зам и старпом толкнули свои речи про повышение уровня боевой и политической подготовки, наступил черёд вопросов и ответов. Первым задал свой вопрос Лом.
– Когда экипажу вернут деньги за фотоаппарат, который украл главный корабельный старшина Крапов?
Замполит поморщился, как от зубной боли. Эти слухи были для Большого Зама не в новинку, они ползали по кораблю давно, он им не верил, а скорее всего, не хотел верить. Обвинение против Крапова било по нему самому… Всё равно никто ничего не докажет.
– Сядьте, товарищ старшина. Хватит плодить сплетни! Я приказываю закрыть эту тему раз и навсегда! Во-первых, нет аб-со-лют-но ни-ка-ких доказательств вины главного корабельного старшины Крапова, во вторых…
– У меня есть доказательства! – мой голос прозвучал, как гром среди ясного неба.
Большой Зам застыл с раскрытым на полуслове ртом. Наступила немая пауза. Все глаза уставились на меня.
– Какие доказательства? – придя в себя, прервал всеобщее замешательство старпом.
Ребята вокруг даже привстали, стараясь не пропустить ни одного слова. Придя в себя Большой Зам попытался замять эту тему.
– Федотов, хватит! Садитесь. У меня в каюте поговорим…
Но старпом нетерпеливо перебил его:
– Какие доказательства? Говорите.
Как я решился обо всём рассказать в лицо Большому Заму, я до сих пор не знаю. Я просто не мог тогда смолчать. Я встал и начал говорить, не думая о последствиях. Если бы я о них думал, то я бы, наверное, ничего и не сказал бы. Лицо Большого Зама расплывалось у меня перед глазами, я отчетливо видел только его вытаращенные ненавидящие глаза…
– Три месяца назад я дежурил в электростанции. К нам тогда зашёл главный корабельный старшина Крапов. Я ещё удивился: он никогда к нам раньше не заходил. Я ещё больше удивился, когда он полез что-то искать в трюма…
Я говорил, а Большой Зам буравил меня своими красными глазами. Он готов был вцепиться мне в горло, чтобы только я замолчал.
– …Через две недели мы нашли в трюме фотоаппарат "Зенит". Он был весь в мазуте, наверное, лежал на стрингере и при качке в трюма свалился…
Я закончил. Тишина стояла такая, что было слышно, как бьется о переборки вода за бортом.
– Почему не доложили сразу? – первым прервал молчание старпом.
– Сначала думали, что это фотоаппарат одного из наших. Только потом заметили, что не тот…
Все смотрели на Большого Зама. Большой Зам молчал.
* * *
Я потом слышал, что Большой Зам писал письмо Крапову. Не знаю, что он там написал, да мне, в общем-то всё равно. Жалко только, что после моего выступления, Большой Зам опять отпуск зарубил. Так, за три года мне ни разу и не довелось домой съездить…
Гальюн или Гениальная идея
Нет такой чистой и светлой мысли, которую бы русский матрос не смог бы выразить в грязной матерной форме.
(Фольклор)
Справка: Чёпик – конусообразная деревянная затычка для затыкания небольших пробоин в корпусе корабля.
Взъерошенный Коля Кондрашов, с шумом, ввалился в электростанцию:
– Шура, у тебя чёпиков нет? Мне шесть штук надо!
– Зачем тебе столько?
– Надо. Гениальная идея есть!
– Кажется, собрать можно, – сказал я, не совсем понимая зачем Коле такое количество чёпиков.
– Гальюн прочищать будем. Эти сволочи его опять до потолка засрали.
Коля заведовал кормовым гальюном команды. Он отвечал за его приборку. В помощники ему дали джигита Юлдашева, Юлду, как его сокращённо звали. От Юлды толку было мало, и простой рязанский парень Коля, не чураясь грязной работы, до дембеля сам участвовал в чистке этого, далеко не самого вдохновенного учреждения на корабле. Коля не считал это западло, и все к этому относились с пониманием.
Пока я шарил по электростанции в поисках аварийных чёпиков, Коля набрал охапку разномастной ветоши.
– Шура, помоги донести.
– Пошли.
По дороге в гальюн Коля всё сокрушался.
– Там всё забито, Шура. Ты не представляешь. Сливную трубу, что идёт через машинное отделение за борт, так загадили – не прокачаешь. Мы с Юлдой больше часа бьёмся.
В гальюне моему взору предстала картина горного пейзажа: все семь дучек завалены, что называется, "с горкой".
– Видишь, с чем имеем дело, – сокрушался, обводя взглядом своё хозяйство, Коля. – Чтоб на такую высоту нагадить – это ещё уметь надо.
– Ну народ у нас талантливый. Подпрыгивали, наверное.
– Разве, что с разбега.
Дизайнер кормового гальюна команды был, наверное, человек общительный, с юморком. Дучки расставил буквой Г, как на показ, одну от другой их разделяли только низкие, по колено, перегородки с ручками, чтобы не свалиться во время качки. Сидишь, качаешься, за ручку держишься, и дела делаешь, и с товарищами общаешься – красота!
Мне сразу вспомнилось, как месяца два назад Большому Заму пришла в голову гениальная идея – положить в красном уголке томики трудов Ленина для чтения. Идея была и впрямь хороша, а особенно экипажу пришлось по душе то обстоятельство, что красный уголок находился прямо по дороге в гальюн. Собрания сочинений вождя рабочих и крестьян и всего мирового пролетариата печатались тогда на очень мягкой бумаге. За месяц, пока Большой Зам не сообразил в чём дело, толщина томиков уменьшилась вдвое-втрое, но зато резко возросла политическая сознательность матросских масс. Войдешь, бывало, в гальюн, а там народ сидит, на дучках покачивается: Ленина читает…
Колина идея с чёпиками была до гениального проста (сработала деревенская смекалка): забить все дучки, кроме одной, наглухо чёпиками, а в незабитую вставить пожарный шланг и прокачать. Стараясь не забрызгать свою свежестиранную голландку выплескивающимся после каждого удара фекалиями, Коля деловито увесистой деревянной киянкой наглухо законопатил шесть дучек чёпиками. В последнюю, седьмую, он вставил здоровенный пожарный шланг, обмотанный для герметичности ветошью. Всё было готово. Остальную работу сделает напор воды. Разум восторжествует над стихией.
Успех операции зависел от плотности забивки чёпиков в дучках. Коля это понимал и решил это звено операции контролировать сам. Доверить это дело Юлде он никак не мог. Коля взял в руки деревянную киянку и встал на вахту возле дучек, чтобы по необходимости подбивать выпирающие под напором воды деревянные чёпики обратно.
– Юлда! – торжественно обратился Коля к своему гальюнному джигиту.
– Что, Коля?
– Тебе самое ответственное задание. Справишься?
– Что делать, Коля, скажи.
– Вон, видишь, в коридоре пожарный вентиль?
– ???
– Красное колесо – видишь?
– Вижю.
– Когда дам команду, начинай это колесо проворачивать. Только по чуть-чуть. Четверть оборота. Усёк?
– Усок, Коля. Все сделаю.
Коля поднял киянку на изготовку, занял стратегическую позицию около центральной дучки и стал ждать, когда Юлда подойдёт к пожарному вентилю в конце коридора.
– Юлда, готов? – крикнул Коля в коридор.
– Готов, однако.
– Давай! Понемногу. Четверть оборота.…
– Харашо, Коля. Четверо абарота…
– Стой!!!.. Бля-я-я-я-я-я…!!!
Коля не договорил. Под мощнейшим напором воды, увесистые деревянные чёпики вздрогнули, напряглись и… сдало слабое звено! Так уж вышло, что слабым звеном оказался центральный чёпик, тот, возле которого занял свою стратегическую позицию Коля. Прежде чем Коля успел среагировать, чёпик выстрелил из дучки, как из пушки. И взметнул гейзер! Гейзер говна! Потолок сработал, как отбойник. В фонтане разноцветных брызг с трудом, но все-таки можно было различить одинокую фигуру, напоминавшую молотобойца со скульптуры Мухиной. Одно можно было сказать с уверенностью, за свою свежестиранную голландку Коля мог больше не беспокоиться. А Юлда мне не даст соврать: применение для своей деревянной киянки Коля в тот день всё-таки нашёл.
Шары
Оторвали Ваньке встаньку.
(Горе)
От несоблюдения техники безопасности, человек может не только умереть, но и родиться.
(Фольклор)
На флоте подготовка к дембелю начинается уже с момента призыва. Сначала, "по карасёвке", всё, что ты реально можешь для этого сделать, так это считать, сколько дней осталось до приказа о дембеле. Арифметика поначалу неутешительная, даже удручающая, потом становится немного легче.
Когда отслужишь года полтора и появляется свободное время, начинается второй, главный, этап подготовки. Он, этот этап, длится до самого конца службы. Подготовка состоит в доведении до совершенства всех основных дембельских атрибутов; собственно, их всего два – форма и фотоальбом. Но чтобы их подготовить, как полагается, нередко уходят все оставшиеся полтора года. Гражданскому человеку трудно понять и оценить, сколько труда и фантазии вкладывается в это дело.
Бляхи для ремня мы с моим другом Колей Кондрашовым две недели выпиливали из медной гильзы от снаряда; и ещё месяц доводили до совершенства, полируя и закрепляя накладные якоря. Бляхи стали предметом белой, ну, а иногда и чёрной, зависти на корабле. Таких блях до сих пор только две в мире. Вообще мы с Колей всё делали в двух экземплярах. Только когда он заказал себе в городском ателье дембельские брюки-клеш шириной 60 сантиметров, я сказал "пасс". До сих пор помню лицо портнихи принимавшей заказ: она Колю несколько раз переспросила: – "Вы уверены что 60 – это ширина? Может всё-таки длина? Они же при ходьбе винтами вокруг ног гулять будут!" Но Коля был неумолим. Он мечтал вернуться домой на рязанщину в настоящих широченных матросских "клёшах".