- Мне… мне надо пойти с тобой.
- Зачем?
- Я должен закончить то, что начал. Погоди, я переоденусь.
- Ладно, - снисходительно вздохнул Есеня и слез с подоконника.
Жмур. К разбойникам
Кузнец Жмур сидел в лавке Жидяты и пил третью кружку чая подряд. Никогда ему не хотелось напиться так отчаянно, но организм его не принимал спиртного.
- На, возьми, погрызи… - Жидята подвинул ему вазочку с орехами в меду.
- Да не нужны мне твои сласти! - Жмур хлопнул по столу ладонью.
- Давай-давай. Помогает.
Жмур сжал кулак и снова ударил по столу.
- Мало я его драл? Все как об стенку горох, все бестолку! Волчонок проклятый! Что я сделал не так, Жидята? Почему он так и не понял? Сидел бы тихо, не высовывался, и все было бы хорошо.
- Он такой же как ты, только и всего, - вздохнул Жидята.
- Вот именно! Ну что мне надо было сделать? Что еще? Сильнее драть или чаще?
- Да не помогло бы. Учить его надо было, чтобы все баловство в ученье пошло.
- А я что, не учил?
- Да чему ты мог его научить? Молотом махать? Ты что, не видел, каким он растет? Ты что, не видел, как он звезды считает, как он чертежи рисует?
- В том-то и дело, что видел! Видел! И к чему это привело? Я с самого начала знал, чем это кончится! Звезды он считает! Досчитался! - рявкнул Жмур, и добавил почти шепотом, - Что он сделал, а? За что его ищут?
- Знаешь, я могу и ошибиться. Но в городе рассказывают, будто у благородных пропал медальон. Тот самый. Ты его видел, в отличие от меня. Благородный Избор под домашним арестом, и вся стража в городе ищет только медальон. Я думаю, это Избор его украл. И спрятал.
- А мой-то паршивец причем?
- Может, он с Избором виделся, может, помог ему в чем-то. Иначе они бы с ног не сбивались.
Жмур подумал немного и вздохнул. Если Жидята прав, есть только один выход.
- Знаешь, у нас история была дней десять назад… Он мне золотой не принес, который ты ему дал за булатный кинжал.
- Да он его попрошайке отдал, - засмеялся Жидята, - весь базар об этом говорил. Обвела дурачка вокруг пальца, стерва.
- Правда? Я думал, потратил на что-нибудь.
- Да на что он может золотой потратить, подумай сам!
- Не в этом дело. Я его тогда из дома вышвырнул, и сказал без денег не возвращаться. Он две ночи где-то околачивался, а вернулся и отдал мне золотой. Где он его взял? А главное, стража тогда в первый раз приходила, его еще дома не было.
- Вот что я тебе скажу: золотой ему мог дать только благородный. Наверное, Избор отдал ему медальон и велел спрятать, и денег заплатил.
- Да надо было сразу страже его вернуть! Он что, совсем дурак у меня? - Жмур привстал.
- Это тебе так кажется. Не забывай, какой ты, и какой он. Сам в шестнадцать лет отдал бы что-нибудь страже, а?
Жмур опустил голову. Его жизнь разделили на две половинки, и он с трудом мог вспомнить ту, первую. Он помнил, как померкли краски, как захлопнулись двери, как погасло что-то внутри. На место противоречий и жгучих желаний пришло умиротворение. Он чувствовал, что счастлив. Он и теперь думал, что счастлив. Он любил свою жену, своих детей, ему нравилась его работа, он гордился своими успехами: тем, что все его уважают, здороваются на улице. Благородный Мудрослов считал его лучшим кузнецом в городе. О чем он мечтал до этого? Перевернуть мир? Переделать его по своему образу и подобию? Теперь это казалось мелким, смешным. И его жизнь среди вольных людей - опасная, кровавая - не шла ни в какое сравнение с уютным домом.
Жмур не хотел другой жизни. Он был благодарен за эту перемену в себе, он глубоко уважал благородного Мудрослова, который помог ему в самом начале. Он глубоко уважал Закон, он считал преступление закона самым бессмысленным и предосудительным поступком.
И все же… он помнил, как померкли краски. Он помнил, как что-то оторвалось, исчезло. Что-то очень важное. Он помнил, как на него смотрели его знакомые: для них он стал "ущербным", они чурались его, они брезговали жать ему руку. Он и жену привез из деревни, потому что ни один отец здесь не отдал бы за него свою дочь. Он пробовал говорить с бывшими друзьями, но они избегали разговоров, или прятали глаза. Он пытался им объяснить, как все изменилось, как надо жить правильно, как это важно - семья, закон, уважение. Только Жидята не брезговал им, но и не слушал. Жидята - хитрый, изворотливый, жадный до дрожи - он один остался с ним из прошлой жизни.
Прошло время, и его друзьями стали такие же как он ремесленники. Ущербные. Они понимали друг друга, они уважали друг друга. Но, что удивительно, им самим было скучно друг с другом. Впрочем, горожане вскоре забыли о том, что Жмур ущербный. Если он выходил на улицу, то уже не встречал презрительных и сочувствующих взглядов. Он превратился в отца семейства, он хорошо зарабатывал, он стал лучшим в городе кузнецом.
Жмур помнил, как померкли краски. Он догадывался, что с ним не все в порядке. Он не понимал, он мог только догадываться. Иногда ему очень хотелось вспомнить, что он чувствовал раньше. На секунду ощутить огонь внутри, на секунду сквозь раскаленный металл увидеть весь мир. Он и до тюрьмы неплохо владел ремеслом, только ему этого было мало, ему было скучно. Он тогда, наверное, не знал, чего хочет. Он помнил, что любил смотреть на звезды, но не мог вспомнить, зачем.
Жмур чувствовал себя счастливым. Но больше всего на свете он боялся, что его сын станет таким же, как он. Ущербным. Он пытался совместить несовместимое. Он хотел, чтобы мальчик стал примерным семьянином, хорошим кузнецом, но чтобы при этом огонек у него внутри продолжал гореть. Потому что стоит этому огоньку подняться чуть выше положенного, и его расценят как пожар. И погасят. Он изо всех сил дул на этот огонек, но, похоже, только раздувал его сильней.
- У твоего сына нет другого выхода, - сделал вывод Жидята, - если бы не булат, они бы нашли его рано или поздно, отобрали медальон, высекли и вышвырнули вон. Как ты мог! Ну как ты мог держать у себя отливки! Почему не переплавил?
Он встал и прошелся по лавке.
- Как ты мог, Жмур? Зачем они тебе понадобились? От жадности, что ли?
Жмур пожал плечами. Он не мог этого объяснить. Он хотел переплавить отливки, но у него не поднялась рука. Разве не об этом он мечтал? Когда Мудрослов сказал, что хочет пожать руку этому мастеру, он на секунду увидел, как тот жмет руку его мальчику, его волчонку. Его сын - его кровь, его продолжение. На самом дне души шевелилось злорадство вольного человека - не удалось! Не удалость погасить до конца, не удалось отобрать - вот он, его сын, и огонек горит. Не он сам, так его сын видит краски, видит мир сквозь раскаленный металл! Он бы никогда не выдал мальчика, если бы мог не выполнить приказа благородного Мудрослова, но раз уж ему суждено было предать сына, он сделал это с гордостью.
Почему он не переплавил отливки? Он часами смотрел на них, они стали для него ниточкой, которая связывала его с безвозвратно потерянной способностью видеть. Воплощение самых дерзких его мечтаний - доказать благородным свое превосходство.
- Ему надо уходить к вольным людям. Больше ничего ему не остается, - сказал Жидята.
Жмур склонил голову. Все рухнуло за несколько дней. Медальон, отливки… Он уже выбрал сыну невесту, и сговорился с ее отцом. Он думал о внуках. К вольным людям? Навсегда? Оттуда есть лишь один способ вернуться к нормальной жизни - через тюрьму. Впрочем, разницы никакой. У мальчика и сейчас есть только один способ вернуться - через тюрьму.
- Я… я своими руками… - Жмур сжал виски пальцами, - я своими руками… Но я доказал им, я доказал, понимаешь? - он посмотрел Жидяте в глаза.
- Понимаю, - невесело усмехнулся Жидята, - у тебя есть с ним связь?
- Позавчера дочка Смеяна видела его. Но вчера его там уже не было. Ему вообще некуда идти. Я думаю, он вернется на то самое место, ему надо что-то есть. У него, конечно, есть немного денег, но куда он может с ними сунуться?
- Если вернется, пришли его ко мне. Я отведу его, куда надо. Другой возможности просто нет, Жмур, ты меня понимаешь?
- Понимаю.
Избор. Медальон
Они сидели на солнечной поляне в глубине леса, и мальчишка уминал холодного цыпленка за обе щеки. Избор не мог не содрогаться от отвращения, глядя на его грязные руки и чавкающий, перепачканный жиром рот. Есть ему не хотелось и без этого неаппетитного зрелища, теперь же он без труда представил, что и ему пришлось бы есть руками.
- А правда, что если открыть медальон, можно стать счастливым на всю жизнь? - не переставая жевать, спросил парень. Балуй. Ну что за имена у них? Как собачьи клички. А этот, похоже, своей очень гордится.
Избор сжал губы. Какая-то беспросветность была во всех его вопросах, какая-то удивительная тупость, ограниченность! Ну неужели нельзя на секунду задуматься, что значит "стать счастливым на всю жизнь"? Как он себе это представляет? Циничная, и оттого очень смешная мысль вдруг пришла ему в голову: говорят, что преступники, которых с помощью медальона ставили на праведный путь, начинали чувствовать себя счастливыми.
- Хочешь попробовать? - спросил Избор, стараясь не смотреть на его жующее лицо.
- Конечно! - оживился Балуй.
- Если нас поймают, непременно попробуешь, - скривился Избор.
- Не понял, - парень помотал головой.
- Боюсь, мне будет трудно это объяснить.
- А ты попробуй.
Его откровенное хамство иногда ставило Избора в тупик. Он совершенно не представлял себе, как с этим можно бороться: он вырос в окружении воспитанных людей, и со стороны подлорожденных видел только подобострастие и глубокое уважение. Да и общался он преимущественно с прислугой, и всегда старался свести это общение к минимуму.
- Послушай… почему ты так разговариваешь со мной? - мягко спросил Избор, - я сделал тебе что-нибудь плохое?
Он тут же осекся - вообще-то, мальчишку он подставил.
- Да обыкновенно я разговариваю, как со всеми. Чего тебе не нравится-то?
Вот именно, что "как со всеми". Неужели он не видит разницы между "всеми" и благородным господином? Не в лесу же он вырос?
- Ты что, никогда не встречался с благородными? - спросил он удивленно.
- Встречался. Благородный Мудрослов часто бывал у нас в кузне.
- И что, с ним ты говорил так же?
- Не знаю. Я с ним не разговаривал. Ну, иногда спрашивал кое-что, но батя этого не любил.
Избор улыбнулся - наверное, отец мальчика знал, как надо говорить с благородными, еще бы ему понравилось, что его неотесанный отпрыск задает вопросы его благодетелю!
- А как твой отец говорил с благородным Мудрословом?
- Мой батя ничего не понимает! Если б Мудрослов только намекнул, он бы меня утопил ему на потеху! Он ему кланяется, разве что в задницу не целует. Но если бы тот разрешил, непременно бы целовал. Но я-то тут причем?
Избор поднял брови:
- Твой отец из тех, кого поставили на правильный путь?
- Чего? Из ущербных, что ли? Да ты что! - Балуй перестал жевать, - ты чего такое про моего батьку говоришь? Сам ты ущербный, понял! За такое и по роже можно схлопотать!
Избор рассмеялся: парень секунду назад говорил об отце гораздо более порочащие его слова, но чужаку не позволил даже невинного предположения. Впрочем, может, для них это действительно оскорбительно? Он слышал, что к "ущербным" отношение в народе было странным - от них, словно от заразных больных, старались держаться подальше.
- Чего смеешься? - Балуй вскочил на ноги, сжимая в кулаке недоеденный кусок курицы.
- Я смеюсь над тобой, а не над твоим отцом. Сядь.
- Странный ты человек, Избор, - парень посмотрел на него сверху вниз, - тебе, значит, можно говорить все что хочешь: про меня, и про батьку моего, смеяться, а я, значит, разговаривать с тобой должен правильно? Так, что ли?
- А ты не видишь разницы между мной и собой? - удивленно спросил Избор.
- Разницу я вижу. Ты - лысый, а я - нет. Могу много отличий назвать, и все не в твою пользу, - Балуй глумливо хохотнул и сел на траву, откусив внушительный кусок курицы, - расскажи лучше про медальон.
- Это твоя принципиальная позиция? Презирать благородных?
- Чего? - парень насупился, - да не презираю я тебя. За что? Но и тебе меня презирать не за что. Расскажи про медальон, а? Должен же я знать, ради чего меня стража из дому выгнала.
Он же совсем ребенок! Только хочет казаться взрослым. И почему так трудно преодолеть в себе это отвращение? Отвращение на уровне физиологии. Это врожденное отторжение, неприятие, желание соблюдать дистанцию. Наверное, это несправедливо к нему - мальчик подарил ему свободу, он был честен и смел, хотя и глуп. И никто кроме Избора не виноват в том, что стража выгнала его из дома. Почему не быть к нему хотя бы снисходительным? Почему не рассказать о медальоне хотя бы ту сказку, которую ему в детстве рассказывал отец - легенду о медальоне знали все дети благородных. Наверное, до уровня пятилетнего благородного отпрыска Балуй дотянуть может?
- Ну, слушай. Есть легенда, будто недалеко от города когда-то жил могущественный волшебник. Он никогда не вмешивался в жизнь горожан, и был добрым странным чудаком. Жизнь в городе тогда шла совсем не так, как сейчас - городом самодержавно правил жестокий и тщеславный человек. Его звали Харалуг. Подчинив своей воле город и соседние деревни, он начал готовится к войне. В те времена и возвели городскую стену. В кузницах ковалось оружие, весь город работал только на войну - люди нищали, дети умирали от голода, а оружейные склады росли и росли. Но когда он начал собирать армию, народ не выдержал - они упали в ноги волшебнику, и попросили избавить их от Харалуга. Матери не хотели терять сыновей, а жены - мужей. Волшебник был очень добрым, он не мог убить никого, даже тирана, даже по справедливому суду над ним. И тогда он придумал медальон: если человека нельзя убить, можно лишить его внутреннего жара, который толкает его к несправедливостям и преступлениям. Но этот внутренний жар не может жить внутри медальона, он должен быть передан кому-то, кто воспользуется им для созидания. И с тех пор, в память гуманности волшебника, в нашем городе никогда не казнили преступников. У них отнимали их внутренний жар, и передавали достойным, тем, кто не обратит его во зло.
Избор вздохнул, посмотрев на разочарование в лице Балуя.
- И все? - обиженно спросил тот.
- А чего бы тебе хотелось?
- И счастливым стать нельзя?
- Нет, - Избор снисходительно улыбнулся.
- А зачем ты тогда его украл?
- Понимаешь, я считаю, что в последние годы медальон используют не по назначению. Видишь ли, вместе с тем самым внутренним жаром человек теряет таланты, способности, интуицию, и они переходят к достойному. И те, кто раньше считался достойным, теперь просто накапливают этот жар. И не очень-то считаются с теми, у кого его отбирают.
Балуй задумался - так смешно было видеть сосредоточенность на его лице, поднятые к небу глаза и шепчущие что-то губы.
- Погоди. Так это медальоном разбойников делают ущербными? - он привстал и отбросил обгрызенную куриную кость в кусты.
- Ну да…
- Знаешь, по мне, лучше бы их убивали, - скривился Балуй, - ты видел когда-нибудь ущербного?
Избор покачал головой.
- Они… Они и не люди вовсе. Они не смеются никогда. Жадные делаются и глупые. С ними не здоровается никто.
- Но они же преступники! - попытался объяснить Избор.
- Ну и что? Все равно. Преступник преступнику рознь. Разбойник там, или вор - это да. А если человек просто налогов не смог заплатить? Он что, тоже преступник?
- Вот поэтому я и украл медальон, - вздохнул Избор, - я же сказал - мы злоупотребляем медальоном.
- Мы? Это благородные?
Избор кивнул.
- Так это значит… - Балуй вскочил на ноги и посмотрел на Избора как-то странно - то ли испугавшись, то ли возмутившись, - так благородные такие все из себя умные и талантливые, потому что забирают себе этот, как его… жар?
- Нет, это не совсем так. Благородные от природы устроены не так, как простолюдины. Они с детства обучаются наукам и искусствам, они по-другому чувствуют, по-другому воспринимают мир. Они никогда не пользуются полученными талантами во зло.
- Да откуда тебе знать, как я чувствую? - закричал парень, - почему ты решил, что ты лучше меня?
Избору показалось, что он сейчас расплачется. Но Балуй неожиданно сел на траву и обхватил колени руками, сцепив их в крепкий замок. Жалкий, взъерошенный, он походил на воробья, попавшего под дождь. Он помолчал, скрипя зубами, а потом спокойно спросил:
- И что ты собрался с ним делать?
- С медальоном?
- С медальоном, с медальоном! С чем же еще! - в этих словах проскользнула такая сумасшедшая злость, ненависть даже. И вместо воробья, попавшего под дождь, Избор увидел хищного зверька - мелкого, но зубастого. Соболя. Да, Балуй напоминал соболя, загнанного в угол.
- Я хочу увезти его отсюда. Сначала я думал добраться до моря и выбросить его с лодки, чтобы никто не видел, куда он упадет. Но потом подумал, что в хороших руках он мог бы принести пользу.
- Лучше бы ты бросил его в море. Я сам выброшу его в море!
Парень неожиданно вскочил с места, и пошел прочь.
- Эй, погоди! - Избор неловко поднялся - он не привык сидеть на земле - но Балуй не оглянулся, - погоди же!
Избор направился за ним, надеясь удержать, но тот, почувствовав его приближение, побежал. Избор вдруг испугался - а что если он действительно уйдет? И не покажет, где спрятал медальон? Что способен натворить безмозглый, обиженный мальчишка? А что если… А что если медальон попадет в руки к тем, кто знает, как его открыть? "Когда-нибудь Харалуг откроет медальон…" Что если мудрецы разгадали эту загадку? Что если сила Слова победила заклятье? Страшно представить, к каким последствиям это приведет!
Балуй. К вольным людям
Есеня направился к старому дубу, когда оторвался от погони и достаточно запутал следы, чтобы этот мерзкий Избор точно не нашел, где он спрятал медальон. Наверное, никогда в жизни он не чувствовал себя таким… униженным. И с лестницы его спускали пинком под зад, и морду били не раз, и батька шпынял как и когда хотел. Но никогда ему еще не давали понять, какое он ничтожество! Он изо всех сил старался не подать вида, пыжился, пытался что-то доказать. Но Избор продолжал смотреть на него, как на муху, плавающую в пиве. Даже благородный Мудрослов никогда так себя не вел - он всегда изображал доброго дядьку, на вопросы отвечал…
Чувствуют они тоньше… А моются, глядя на пухлых девок. В хорошие руки он медальон хочет отдать… Да эту сволочную штуку надо не то что в море утопить - в горне переплавить. Молотом расколотить, и потом переплавить. Действительно, зачем тащиться на какое-то море? И где оно, это море?