Пользуясь тем, что он сидел и в кресле председателя чрезвычкома, Дергунов заграбастал, мотивируя служебными нуждами, особняк бывшего управляющего дворцовым имуществом генерала Васильева. Особняк - Зимний в миниатюре. Мрамор, бронза, картины, фарфор, хрусталь. Потолки резные из ценнейших пород дерева. Семейство новоявленного властелина обслуживала васильевская прислуга. Никого из лакеев и горничных не уволили.
Терроризируя жителей и запугивая недовольных угрозами арестов и высылки на Соловки, Дергунов безбедно существовал до весны 1919-го, кстати, протащив в партийную ячейку трех жандармских офицеров и среди них небезызвестного штаб-ротмистра Акима Коловратова. Коловратов содействовал ему в коммерческих операциях. Крали в широком масштабе, и это подпадало под очередной циркуляр за номером 79, который настоятельно требовал "принятия решительных мер борьбы против бессовестного хищения народного достояния". Циркуляр прямо указывал, что его сбережению препятствует "целый ряд хищников, мародеров, расхищая, скрывая по домам и, что хуже всего, вывозя за границу нужные для молодой социалистической республики ценности".
Но хитрый Дергунов, разумеется, не вел себя, как банальный разбойник с ночной дороги. Его биография была безукоризненно выправлена. Он бахвалился тем, что принимал участие в штурме Зимнего и в подавлении эсеровского мятежа. Кроме того, он числился в том же учреждении, что издало грозный циркуляр, и Дергунов давал понять: мол, нападки на его личность, безусловно, расценят, где следует, как попытку подорвать авторитет учреждения.
Крюков давно пришел к выводу, что административные органы вообще тяжело создавать, легче выиграть сражение. Власть для умелого хитреца открывает безбрежные перспективы. Пусть она и справедливая, пусть и отличная от прежней, но она ведь тоже власть, а значит, связана с проявлением силы, с принуждением. Конечно, содержание ее, власти, в корне переменилось. Власть захватили рабочие и крестьяне, то есть большинство, но к ней, несомненно, будут льнуть всякие и разные, попытаются согнуть ее в выгодную им сторону, начнут забиваться в ее щели, доить ее, крутить, мять, а главное - что хуже и опаснее - возжелают срастить себя с нею и любое давление на собственную позицию и критику своего грубого поведения попытаются выдать за унижение власти, за злобное намерение оболгать и уничтожить ее. И в каждом следственном эпизоде Крюкову придется отделять личность от власти, внимательно изучать и взвешивать, соответствует ли она, личность, букве и духу закона. Дергунов, казалось, был наглядным отрицательным пособием для этих рассуждений. Между тем Крюков неожиданно легко добился снятия зарвавшегося проходимца со всех постов. Очевидно, масса преступлений, сигналы с мест и жалобы превысили критическую черту.
Но основные сложности подстерегали Крюкова впереди. Во-первых, несмотря на успех, он не сумел сразу получить ордер на арест, и, во-вторых, Дергунова по какому-то загадочному телефонному звонку вытребовали в Петроград и совершенно внезапно для наркомвнудельцев, ведущих разбор компромата, назначили комендантом Петроградской стороны. Крюков, не оставляя Дергунова в покое, немедля помчался за ним, доложив Скокову устно о своих розысках.
Комендант Петроградской стороны весной 1919-го - достаточно весомая величина. Он сам командовал вооруженным отрядом, и вызвать его на допрос повесткой не удалось бы. Тогда Крюков прочно засел за подсчет разворованного в Красном, шаг за шагом убеждая комиссариат, что похищенные из дворца вещи безвозвратно исчезли. Неоценимый вклад в разоблачение Дергунова сделал генеральский повар Пров Ануфриев. Он предоставил в распоряжение Крюкова кулинарную спецификацию, то есть списки съестных припасов, выданных из распреда и израсходованных за осенние и зимние месяцы 1918 года. Перечень Ануфриева довершил падение Дергунова. Раньше он ухитрился отбиться от контрольной комиссии, ссылаясь на незнание прошлой биографии Коловратова, рекомендованного в ячейку. Всеми правдами и неправдами через кого-то пролез в коменданты, ловко манипулируя неведомыми покровителями. Но, столкнувшись лоб в лоб на очной ставке с поваром, не выдержал, раскололся и дал, что называется, течь. Уж очень сочно Ануфриев изображал сарданапаловы пиры и афинские ночи, которые закатывал Дергунов собутыльникам и холуям. В энциклопедии Брокгауза и Эфрона не упоминались сарданапаловы пиры и афинские ночи, а спросить у повара, что сие означает, Крюков стеснялся. Неприлично выглядеть невежей. Со Скокова как с гуся вода, а ему обидно до слез. Вечером телефонировал Кашпурчаку на Лиговку. Условились о встрече. Долго слушал объяснения, качал головой. Пригласив поутру Ануфриева, расшифровал авторитетно:
- Афинские ночи закатывать гостям нельзя. Это ведь разврат, а не пир. Надо быть предельно точным. Ты просто хотел сказать, что Дергунов принимал участие в организации оргий в стачке с Акимом Коловратовым.
Ануфриев кивнул:
- В аккурат попали, гражданин начальник. Развратность невероятная…
Обсуждая сам с собой давнюю поездку в Стрельну и хлебные баталии на Сортировочной, Крюков пришел к заключению, что войну с такими открытыми врагами, как налетчики или проституция, вести куда проще, чем устранять, например, губпродовский или волисполкомовский бюрократизм. Однако страшнее Дергунова противника нет. Подобные, будто шашель, подтачивают изнутри. В чем корень наших ошибок и неудач? Как сладить с перерожденцами? Отчего так нелегко создавать вроде бы естественную форму существования человека - коммунальную жизнь? В кадрах, безусловно, нехватка, но не только в них суть и спасение. Полезно посмотреть на вещи шире и со стороны. Со стороны виднее.
Как создать систему, при которой свободная торговля и нажива перестанут служить стимулом для людей?
В стрельнинских происшествиях содержались крупицы истины, натолкнувшие его, правда, не сразу, на поразительные выводы, которые на первый взгляд и не вытекали из глупой истории с чайными.
Вечером после ареста Дергунова, пережив невероятный взлет и торжество, он принялся за подробное изложение своих командировочных впечатлений, адресуясь, как обычно, в комиссариат. Точно, как до революции, когда профсоюзная ячейка и фабрика заменили ему отца и мать, так и сейчас едва знакомые члены коллегии заменили ему друзей и родственников. Не с кем больше поделиться, и никому его горькие думы, кроме них, не нужны и не интересны. Он ощущал настоятельную, почти вдохновенную потребность высказаться перед ними.
"Не будет хвастовством утверждать, - старательно вывел Крюков, - что мы достигли громадных успехов. Весь север, вся Новгородская, Псковская и Олонецкая губернии обезврежены от спекулянтов и свободных торговцев хлебом, которые сами его не выращивают. Обозы мешочников везде - и в средней полосе России, и на Волге, и на Урале, и в Сибири, и у нас - есть бич и компрометация продотрядов - организованной силы пролетариата.
У нас, к счастью, мешочников меньше, чем в целом по стране. Продотряд есть государство, мешочник же по природе коммерсант, а по духу авантюрист. Вздувание цен на совести этих прохвостов, и вопли о свободной торговле подхватываются и разносятся ими.
Что получает крестьянин от мешочника взамен? Товары? Нет! Бумажки, нередко царские, "керенки", и все. Инструктор тов. Чернопятов, которого я однажды встретил в Лодейном Поле, рассказывал, как мешочники на тридцати телегах подстерегли баржу с хлебом возле Самары, и как они набросились на мужиков и обглодали в один момент. Мешочник - не крестьянин, хотя и маскируется разными способами под него. Крестьянин никогда не покинет родную избу, родную почву. Мешочник - враг крестьянина. Он путешественник со взяткой в кармане, гад и нечистота, третий лишний. Крестьянину нужно промышленное изделие, а следовательно, ему не обойтись без связи с государством. Мешочник создает лишь иллюзию свободной торговли, потому что крестьянину ни купить, ни продать пока негде.
Рабочий всегда получит паек, если продукты завезли в государственные распределители. Кооперативные закупки также надо производить в интересах строго регламентированного потребления. Трудящийся никогда не сомневается, что его накормят или хотя бы он не умрет с голода, когда продукты есть в наличии на центральных пунктах.
На севере с хлебом хуже и борьба за него жестче, чем на Украине. Но рабочий в городах там голодает неизмеримо больше, потому что посреди пшеничного и кукурузного изобилия еще свирепствует свобода торговли. Рынок завален продуктами, а купить их на мизерную зарплату пролетарский элемент не в состоянии. Харьков и Донбасс тому разительные примеры. Буржуй обменивает барахло на овощи и фрукты у мешочника. Вот и получается, что рабочий и крестьянин устранены, а мешочник и буржуй обогащаются и лопаются от сала. То же явление наблюдается и на востоке страны. Я слышал, что в Сибири мешочники торгуют хлебом на вынос, пересекая линию фронта и курсируя без опаски туда-сюда".
Обрушив на членов коллегии яростную филиппику против мешочников и спекулянтов, Крюков не без колебаний подступился к формулировке мер по преодолению кризиса. Он на мгновение опять вообразил утомленные и оттого кажущиеся постными лица Тункеля, Вальцева и Скокова - и отложил перо. Достойно ли упрекать старших товарищей? А сам он справился бы с возникшим положением, если бы возглавил руководство?
Подавив мимолетную слабость, он напомнил себе, что промахи настоящие большевики должны исправлять честно и сообща и что критика и самокритика - движущие силы революции.
"Значит ли, что мы здесь, то есть я имею в виду на севере, святые и не допускали искривлений? - взвешивая каждое слово, осторожно начал Крюков. - Нет, мы допустили очень много ошибок из-за спешки. Одну ошибку нельзя оправдать, и я о ней скажу особо, чтобы не повторить ее в будущем.
Опыт свидетельствует, что, уничтожая свободную торговлю, мы уничтожаем кровопийц, которые пытаются держать нас за горло. Но прежде всего мы должны добиваться централизованных поставок и справедливого распределения продуктов. Наша ошибка заключалась в том, что мы нарушили порядок очередности кое-где и сознательно. Сначала уничтожили свободную торговлю, а затем принялись за распределительную политику. Случай в Стрельне полностью подтверждает мои слова. В нем, как в капле воды, отразились наши неудачи.
Нельзя седлать лошадь с хвоста и распределять то, чего нет. От этого выигрывают только бюрократы и ловчилы типа Пирятинского. Сначала организуй - потом ликвидируй. Нельзя мелкие продуктовые проблемы сравнивать с переходом, например, Путиловского завода, то есть производства, в руки рабочих и крестьян. Иначе сами развалим систему и выкупаем офицерье в нашей, пролетарской крови.
Понимаю, что делаю далеко идущий и, быть может, преувеличенный вывод, но прибегаю к такому приему с целью заострить проблему и готов отвечать перед коллегией и коллективной совестью комиссариата, ибо моя преданность революции заставляет высказаться нелицеприятно и до конца. Я твердо уверен, что на пороге хлебных магазинов с двадцатью сортами булок будут мучительной смертью умирать люди с голода, если мы не наладим правильную распределительную систему, опробованную на нашем советском Севере.
Раньше проныры косяком перли в свободную торговлю, а теперь вынуждены скрываться и мимикрировать. Это оборотни и вампиры. Много я бед предвижу от них. Жуликов и изменников столько, что карающий меч революции того и гляди затупится об их сальные шеи.
Прав я или не прав, уважаемые товарищи члены коллегии? Но сомнения меня одолевают. Отсюда с непреложностью делаю заключение, что сперва полезно создать, конечно, временную систему, а потом нанести сокрушительный удар по свободному рынку, что сейчас мы и осуществляем повсеместно с небольшими отклонениями. Иного пути нет. Иначе работать комиссариату придется и вдвойне, и втройне, и не каждый инструктор удержится в схватках на уровне, и роковых неприятностей не оберешься.
Учитывая вышеизложенное, прошу целиком и полностью сосредоточить мои силы в деревне на борьбе за хлеб, так как уже обладаю некоторым опытом".
Через два дня Скоков вызвал его в кабинет.
- Хвастаешь, что опыт имеешь? - сказал он, раздраженно усмехаясь. - Нá тебе тогда орешек ядреный. Поезжай в Воздвиженку. Да оглядывайся. Неровен час в затылок пальнут - так, мимоходом…
Крюков прибыл на место после полудня, но приступить к дознанию сумел только к вечеру, когда председатель волисполкома Егоров возвратился из уезда. На первых порах выяснилось, что чашу терпения Воздвиженского народа переполнило измывательство над малоимущим и убогим Фаддеем Смирновым, который отважился послать в центр бумагу с разоблачением. В ней Смирнов накарябал карандашом свой душераздирающий вопль: "Граждане укомовцы, спасите и помилуйте нас, несчастных, ради создателя. Владетель наш Саранча Егоров на взятку берет пиво бочонками, муку мешками и махинирует с убоиной. Мясные книги сплошь фальшивые. Без денег в контору не шагай, кнутом ожгет. Мочи от дневного разбоя нет".
Тогда-то на свет белый и выплыло официально егоровское прозвище - Саранча. Насекомое для тамошних окрестностей поразительное, и нечасто его здесь встретишь.
Из уезда бумагу направили, как кое-где заведено, опять в волисполком с формальным приказом немедля разобраться. Егоров велел убогому явиться честь честью на суд и расправу. Измочалил до полусмерти. А в протокол прямо занес, что Фаддеем вертела вражеская рука агентов империализма. Когда подкатил час ужинать и надоело морочиться, он сунул Смирнову под нос незаполненный ордер на арест с закорючкой заместителя председателя уездной ЧК Лыгунова, добился расписки крестом на талоне извещения и отвез под покровом темноты в домзак под личным конвоем и в сопровождении собственного телохранителя Андрея Пучкова. Однако ни высылки на Соловки, ни расстрела Смирнова, как ни юлил в кабинете Лыгунова, не достиг. Правда, чтобы не обижать видную в масштабе волости персону, кляузника оштрафовали на сто целковых и отпустили через трое суток домой.
Но и тут Саранча Егоров исхитрился урвать. Штраф якобы своей милостью скостил, а долю из уплаченного без квитанции - именно четвертак - утаил благополучно. Размахивая наганом, он буквально выковырял из Фаддея клятвенное обещание шума не подымать нигде и в Питер не жаловаться. Фаддей терзался неделю, вторую: и без копейки оставили, и на задницу не сядешь - саднит. Плюнул, убежал ночью из деревни и приплелся в столицу пешедралом. Достукался до комиссариата и подал в окошко прошение. Убогий, убогий, а сообразил посноровистее справного мужика.
Подвиги человека, пробравшегося на такой заметный пост, не на шутку встревожили членов коллегии. Если в волость залетит мятежная искра - поминай как звали! Беды не миновать, вспыхнет восстание, и хлестнет кровь ручьем. Почву Саранча Егоров своими действиями жирно удобрил. А уж скрытые агенты атамана Булак-Балаховича постараются использовать недовольство в контрреволюционных целях. Они мастера на подобные провокации.
Самая страшная опасность - мелкие крестьянские несогласия. И вовсе не потому, что угрожают республике в военном аспекте, а потому, что втягивают в бурлящий водоворот заблудших и отравляют трупным ядом нравственный климат. Если бы раньше обнаружили двойное дно у председателя, глядишь, и сплотили бы волость. Никакие бы балаховцы сюда и носа сунуть не посмели.
В Воздвиженке впервые Крюков потерпел сокрушительное поражение. Рекомендованную на сходе резолюцию о неправомочных поступках Егорова крестьяне единодушно отмели, и никакие увещевания, никакие обещания и посулы не тронули озлобленно молчащую насупившуюся толпу. Не желала она выражать уверенность в скором торжестве пролетариата. И баста! Судя по окаменелости лиц, воздвиженцы потерпели массу разочарований и ополчились на целый мир. Они настаивали на роспуске волисполкома сверху донизу и замене его прежним земством.
Позор! Значит, погибель Советской власти? Значит, опять вызывай полуэскадрон? Хватай, сажай на телеги, отправляй в уезд?! Крюков почел разумным согласиться с выкриками, хоть позиции он сдал не до конца. Выговорил провести перевыборы, а дореволюционный способ правления все-таки пока не возобновлять.
…Затеплив лучину и по-быстрому сжевав горбушку хлеба с луковкой, он принялся за подробную ориентировку в комиссариат, попутно обмозговывая дальнейший план: "Уважаемые товарищи члены коллегии!"
Он мгновенно вообразил их за столом в кабинете зампреда товарища Чарушина, сердитых и ожесточенных, настороженных и неторопливых, и холодок протек у него между лопатками. До более тесного знакомства с Тункелем и Вальцевым ему было проще писать истину.
"Настроение крестьян в волости раньше целиком и полностью склонялось в пользу советской платформы, однако после пришествия на должность председателя Егорова оно резко ухудшилось в обратном направлении. Егорова бесцеремонно навязали населению руководящие органы уезда, которые отнеслись с безразличием к тому, что он еще до свержения царизма и керенщины носил ехидную кличку "Саранча Егоров"".
На секунду Крюков запнулся, представив скептическую усмешку Тункеля. Неужели и на уровне уезда никого не позволят задеть? "Да черт с ними со всеми!" - про себя воскликнул Крюков. Правда есть правда, и никуда от нее не денешься, ее столько, сколько есть - ни на крупицу меньше. Упрямо нажимая на карандаш, он продолжил ориентировку: "Вот образец высказываний крестьян после отчетно-выборного собрания: "Каков митрополит, таковы и дьяконы", "Если Егорова притянули - значит власть никудышная". Жутко передавать оскорбительные вещи для нашей власти, почерпнутые из проверенного источника, но так я понимаю свою задачу: информировать комиссариат о настроениях искренне и с характерными деталями.
Антисоветский процесс у воздвиженцев зашел очень глубоко, как видите, потому что начали обобщать. Я вмешался в тот момент, когда крестьяне секретно готовились оцепить кордонами волисполком, изловить Егорова и его прихвостней, повязать и отвезти в город, чтоб сдать в трибунал. Заметьте, что уезд в их намерениях не фигурировал. На уезд они абсолютно потеряли надежду.
Чтобы не допустить до откровенного бунта с применением оружия, я приказал сегодня начальнику охраны Ворожейкину арестовать Егорова и до завершения разбирательства засадил, прежде для его же безопасности, в камеру предварительного заключения. Считаю меру мотивированной, ибо еле-еле удержал от пролития крови. Жалоба Фаддея Смирнова не являлась первой. Полгода назад приезжали уполномоченные, но ночевка в председательской избе сразу же клонила их на бок Егорова, и расспрашивать они потом никого не хотели. Недобрые шепотки достигают моих ушей об успехах дезертирских шаек, продирающихся к балаховцам. Сторожко наблюдаю, чтобы бандитская гидра не высунула в Воздвиженке голову".
Когда народ убедился, что Крюков ничем не похож на ревизоров, попадавших в Воздвиженку раньше, языки развязались. Теперь не боязно, теперь назад Саранче Егорову оборота нет. А то ведь каждое воскресенье вооруженный до зубов председатель под пение граммофона торжественно покидал двор на служебной бричке с впряженной в нее Веревочкой и преданным телохранителем Пучковым на облучке. Реквизиция пива в подчиненных деревнях, которое, впрочем, варилось подпольно, - любимое для них развлечение. Внешне Саранча Егоров действовал - не придерешься, а по сути - издевался и над законом, и над согражданами. Изъятое в реку не сливал, как на том настаивала инструкция, а созывал приятелей и родственников в помещение Совета, где бражничал допоздна. Злоупотреблявших дрожжами он штрафовал, однако деньги не оприходовал.