* * *
Дагоберт, спеленатый по рукам и ногам, глухо зарычал в ответ и вновь попытался вырваться. Безуспешно – Кофиец лишь коротко рассмеялся, глядя, как бессильно бьется здоровенный гандер, подобно мухе, угодившей в ловчую сеть паука.
Конан, наоборот, несмотря на всю отчаянность положения, попытался полностью расслабить мышцы. После краткой борьбы с живыми веревками он усвоил, что странные щупальца сжимают свою жертву тем крепче, чем сильнее она рвется на волю, и напротив – немного отпускают хватку, когда жертва неподвижна. Ноги и правая рука киммерийца были надежно схвачены, но левое предплечье сохранило относительную свободу. Теперь киммериец пытался изогнуть тело так, чтобы пальцы левой руки достали до голенища сапога – двигаясь очень медленно и плавно, чтобы не насторожить ни хищные узы, ни Гельге, стоящего поодаль.
Кофиец тем временем подошел ближе. Он был одет в просторную темную накидку, перехваченную широким золотым поясом, с могучих плеч свисал теплый плащ – ночь выдалась прохладной. Какого-либо оружия при нем Конан не заметил.
– Зажги светильники, – бросил он Фидхельму.
Легионер убрал в ножны свой отточенный меч, взял один из факелов и двинулся по дорожкам, вдоль которых высились тонконогие треножники с масляными лампами в бронзовых чашах. От прикосновения факела над чашей вспыхивал яркий зеленый огонь, заметались причудливые тени, сладковатый запах поплыл по дворику – видимо, что-то было намешано в лампадное масло. Гельге заговорил снова, переводя взгляд от одного пленника к другому, и теперь его голос сочился злорадством:
– Вивия была права, гандер, когда рассказывала тебе про Корни Радуги. Они и впрямь здесь, и ты их скоро увидишь… боюсь только, они тебе не понравятся… А тебе, киммериец, надо было послушаться совета старой Эйхнун. Глядишь, и прожил бы пару лишних дней. Но любопытство сгубило кошку… и еще многих достойных людей. Теперь вас ждет скверная смерть…
– Запугал, уже боюсь, – перебил Конан. – Скажи лучше – кто нас выдал? Твоя верная нянька? Или твоя неверная супруга? Поменял бы ты их местами: молодую на кухню, старуху в покои… а то ведь, гляди, рога в дверь не пройдут…
– За это, варвар, Тхим Хут приглядит, чтобы ты умирал долго, – прошипел Кофиец. – Спрашиваешь, кто вас выдал? Хорошо, я скажу тебе. Спрашивай, юноша, не стесняйся – у нас еще есть немного времени, пока Тхим Хут готовит необходимое, и я готов раскрыть тебе секреты, которых ты столь настойчиво искал!
– Так кто же? – против воли Конана охватило любопытство, но была и иная немаловажная причина: пока Кофиец болтал, упиваясь бессилием жертв, его горящий злобой взгляд был прикован к лицу варвара – и тем меньше было шансов, что купец заметит, как пальцы юноши все ближе подкрадываются к рукояти засапожного ножа.
– Простой ответ: никто! – осклабился купец. – Клянусь плетью Нергала и самой глубокой его ямой, мне не нужны соглядатаи! Еще тогда, той ночью… едва проведя ритуал… я узнал все о ваших нелепых планах и о моей женушке, блудливой суке, изменявшей мне с красавчиком-шемитом. Шемит поплатился сразу, вас же троих я трогать не стал: мне стало любопытно. Вы, два молодых ишака, имели выбор: забыть обо всем – и жить в достатке на завидной службе, я не убиваю без надобности… но вы выбрали иное и тем самым определили свою нынешнюю участь.
Светильники разгорелись, и потаенный садик Гельге Ханарана залил призрачный зеленоватый свет. В этом свете предметы виделись одновременно и отчетливо, и смутно, как бывает, когда смотришь сквозь толщу чистой морской воды. Теперь Конану стало ясно, что в патио действительно разбит маленький, очень ухоженный сад – там и тут виднелись стеклянные колпаки разной формы и размера, увитые листвой решетки, пара крохотных деревьев… вот только большинство растений в этом саду одним своим видом вселяли подспудное чувство тревоги. Болезненно перекрученные ветви, гротескные крупные цветы, более похожие на зубастые пасти, длинные шипы, поблескивающие маслянистой влагой…
Повернув голову, Конан увидел то, что его держало – одну из стен патио полностью скрывали побеги вроде бы виноградной лозы, но киммериец даже под пыткой отказался бы отведать ягодку с этого виноградника. Уродливые мясистые листья темно-пурпурного цвета беспокойно двигались без всякого ветра, тонкие колючие усики нетерпеливо тянулись к двум беспомощным жертвам. Один из таких усиков, коснувшийся сапога Конана, до сих пор стискивал высохшую тушку здоровенной серой крысы. Варвара замутило, и он поспешно отвел глаза.
Гельге заметил его отвращение, и в блестящих черных глазах Кофийца мелькнула насмешка:
– Ага, ты оценил мою коллекцию редкостей! Надеюсь, тебе понравилось?
– Омерзительно, – искренне признался киммериец, на миг забыв даже о спрятанном в сапоге кинжале. – Понятно, почему ты всю эту дрянь держишь под замком. Это, что ли, и есть твои Корни Радуги?
– Не совсем, – загадочно усмехнулся купец. У мраморного постамента-алтаря кхитаец творил какое-то странное действо – водил в воздухе руками, рассыпая по мрамору порошки из десятка разных мешочков, непрерывно что-то бормоча на своем наречии и время от времени сверяясь с большой черной книгой зловещего вида. Позади него маялся Легионер, ему явно было неуютно. – Не совсем, варвар. Но за этот садик кое-кто из Рунного Круга Кешлы вырезал бы пол-Хаурана, да еще посчитал бы это выгодной сделкой… Взять хотя бы этот маленький кустик. Яд с единственного его шипа способен убить сорок человек, крохотная склянка, вылитая в колодец, уничтожит население целого города. А вон тот цветок – я привез его из Черных Королевств – человек, вдохнувший его пыльцу, не чувствует боли, даже если ободрать с него кожу живьем… Вот еще травка – настойка из ее семян сделает любого твоим покорным рабом на три дня. Такой раб будет втрое сильнее обычного человека и сделает по твоему приказу что угодно, но спустя три дня внезапно умрет, а тело его рассыплется в прах – разве не прелесть?.. Я собирал все это по крупицам целых пятнадцать лет!
Конан с отвращением сплюнул:
– А вот та мерзость, которая держит нас, что может она? Летаешь по воздуху, если пожуешь листочек? Или привесишь на шею корешок и делаешься невидимым, но при этом уд сворачивается колечком?
– Ах, это, – скучно сказал Гельге. – Ничего особенного. Это хищная лоза из Дарфара. Она просто жрет. Очень удобно, когда нужно избавиться от тела. И очень болезненно для того, кого жрут. Кетлик мог бы многое рассказать об этом, но он уже отмучился… Теперь ваша очередь. И еще кой-кого… Тхим Хут, все ли готово к ритуалу?
– Я почти закончил, господин, – кратко отозвался дворецкий. Голос кхитайца был сухим и бесстрастным, как если бы заговорила каменная статуя, не ведающая душевных волнений. Конан бросил взгляд в сторону алтаря, стоящего в середине двора на площадке, куда лучами сходились отсыпанные крупным песком дорожки, и увидел, что над гладкой мраморной плитой пляшут крохотные разноцветные искорки. – Еще немного, и можно будет начинать.
Тут вдруг заговорил Дагоберт. Лицо гандера было искажено страданием, по лбу градом катился пот. Он рвался из удушающих объятий дарфарской лозы со всей силой отчаяния, но добился лишь того, что путы-побеги стиснули его тело стальными обручами так, что лицо и руки несчастного стали багрово-синими. Голос его звучал хрипло:
– Кто… еще? Она…
– Она, она, – охотно подтвердил купец, оборачиваясь лицом к алтарю и спиной к подвешенным на стене воинам. – Моя проклятая красавица-жена, наставлявшая мне рога, пока я был в отъезде, привечавшая на ложе вонючего наемника, соблазнявшая другого вонючего наемника, чтобы меня прикончить, выведывавшая мои тайны, плюнувшая в ладонь, которая ее кормила. А ведь, Эрлик свидетель, я ее по-своему любил. Может быть, я и простил бы измену… но ядовитую гадюку в доме держать не стану. Сегодня Ловец Душ наестся до отвала, и ее я скормлю первой.
– Нет! – простонал Дагоберт.
– Да! – передразнил его Кофиец. – Тхим Хут, сколько еще ждать?
– Подождите еще немного, господин, – произнес кхитаец. В его спокойном голосе проступила еле слышная нотка напряжения. – Опустошитель получил много жертв в последние дни. Он насытился, его тяжело призвать.
Кофиец хмыкнул и обернулся к Конану.
– Уже скоро, – он пожал плечами. – Так напоследок я тебе открою секрет Корней Радуги, варвар. Вот они, в действии.
* * *
– Семнадцать лет тому я был в Кхитае, – начал Гельге. – Там я встретил Льен Во, дочь верховного жреца из храма Небесного Ока. Мне казалось, что я полюбил ее, – купец нагнул голову и упрямо стиснул челюсти, – и она ответила мне взаимностью. Однажды, когда нам обоим думалось, что наши чувства подлинны и чисты, она доверилась мне настолько, что позволила тайно присутствовать во время одного ритуала…
Они проводили этот ритуал раз в год. Вызывая Ловца Душ – ту тварь, которую сейчас пытается разбудить Тхим Хут – жрецы приносили изголодавшемуся демону жертву, и тот рассказывал самые потаенные секреты двора. Кто из вельмож плетет интриги, кто нечист на руку, кто замышляет свергнуть Небесного Владыку… они узнавали все обо всех, и никто не мог укрыться от ока Опустошителя – так они называли демона.
Льен, конечно, показала мне ритуал из благих побуждений. Она хотела показать, сколь могучие силы доступны ее отцу, сколь спокоен и несокрушим может быть Владыка, которому ведомы самые сокровенные тайны своих подданных. Такой властитель не боится покушений, ибо знает наперед помыслы своих недоброжелателей; всегда полна его казна, ибо ему известно, кто утаивает доход, а кто честно служит трону, когда лучше покупать и где продавать… словом, ты понимаешь, какие открываются возможности. Вот и я понял… тогда. И я возжелал этого знания для себя одного.
Я вернулся в имение и собрал все, что накопил. Я обратил в драгоценности офирские векселя и хауранские закладные, я загрузил дорогими подарками три фургона, взял с собой всех воинов, бывших в "Рубиновой лозе", и нанял лучших бойцов Полудня, чтобы они стерегли мой караван от превратностей дороги. Со всем этим я пришел к отцу Льен Во и умолял его о двух вещах: руке его дочери и тайном знании – в обмен на все это, а потом, когда он отказал, обещал ему сверх того отдавать весь свой доход за десять последующих лет. Весь доход торгового дома Ханаран за десять лет, варвар! Ты хоть представляешь, какая это груда золота?!
Он отказал. Более того, он пришел в ярость, обозвал меня мошенником и одержимцем и выставил за дверь.
Но я всегда добиваюсь своего – там, где отказал верховный жрец, один из его помощников согласился с радостью. Жрецы Небесного Ока дают обет бедности и безбрачия, и некоего Тхим Хута такое положение дел перестало устраивать, а тут как раз подвернулся я… с тремя телегами драгоценностей. Потом…
– Я понял, что было потом, – перебил Конан. – Уйти по-тихому не получилось, да? Ты положил всех своих воинов и оставил все золото, но сам все-таки вырвался, увозя кхитайца, Фидхельма, жену и вожделенного демона… хотя, во имя вечного света, как можно умыкнуть демона?!
– Демона нельзя, верно, – отозвался вдруг дворецкий. – Он обитает в Незримом и не принадлежит никому. Но он приходит на зов. Нельзя украсть журавля, летящего высоко в небе. Можно украсть манок на птицу и умение им пользоваться. Манок – вот… – кхитаец постучал согнутым пальцем по своему черному фолианту, – а демон уже идет. Воин, приведи женщину для жертвы.
Фидхельм быстрым шагом направился к колоннаде, скрытой в густой тени.
– Итак, призвать Ловца Душ теперь в моей власти. Он говорит мне, что делать и чего не делать, и он никогда не ошибается. Взамен демон требует жертв – человеческих жертв. Кхитайцы использовали для этого преступников, приговоренных к смерти, я чаще всего обхожусь рабами, – продолжал Кофиец. – Иногда он требует какого-то определенного человека – это сложнее всего, но советы Ловца в таких случаях поистине бесценны. Вельможа, которого я привез из Нумалии, был вхож ко двору немедийского короля – теперь у Трона Дракона от меня нет тайн… Опустошитель прозревает настоящее и будущее. Восходный владыка с помощью его предсказаний держал в повиновении целую империю. Недалек тот день, когда и я завершу создание своей империи – империи торговой. Уже теперь половина шадизарских и аграпурских купцов шагу не сделает без моего дозволения, двери трети денежных хранилищ Офира и Кофа я открываю ногой. Еще несколько лет, и моего золота достанет на то, чтобы попросту перекупить трон у Илдиза Туранского или нанять армию, перед которой дрогнут панцирные легионы Эпимитреев. Вот тогда…
Зеленоватые сумерки прорезал женский крик, тут же прервавшийся, когда ладонь Легионера грубо зажала аквилонке рот. Фидхельм вытолкал Вивию к алтарю и швырнул наземь – связанные за спиной руки не позволили ей смягчить падение, женщина упала ничком. Великолепные золотые волосы разметались по песчаной дорожке. Словно почуяв добычу, цветные искры над мраморной плитой заиграли живее, ярче, сияние поднималось выше, обращаясь в бесплотную и бесформенную, но все же человекоподобную фигуру.
– Она прекрасна, хотя и иначе, чем Льен, – печально пробормотал купец. – Но ее красота не пробуждает во мне жалости. Если бы Льен не покинула этот мир или хотя бы подарила мне наследника, боги!.. Бедняжка зачахла на глазах от тоски по родине и, подозреваю, от чувства вины – ведь когда б не ее доверчивость, многое могло бы быть иначе…
– Пора, господин, – позвал кхитаец от алтаря.
– Я только одного не пойму, – сказал Гельге, делая шаг вперед. Его сумрачный взгляд впился в лицо Конана. – Демон мне помогает или мой собственный опыт, но есть люди, коих я читаю подобно развернутому пергаменту. Когда я нанимал вас двоих, мне казалось, что я вижу насквозь ваши примитивные помыслы. Передо мной были двое обычных наемных рубак – по своему честных, жадных до золота, вина и женщин, прямых как меч и незамысловатых, как полено. По всем признакам вы не могли обратить оружие против меня – и все же… Ладно гандер, он сам не свой от вожделения. Но ты, киммериец! Ты мог бы иметь все, что только доступно воину, и даже больше – так ради чего ты упорно искал смерти, влезая в чужие секреты? Неужто из одного только праздного любопытства?
– А что, твой всеведущий демон тебе этого не сказал? – хмыкнул Конан. Внешне оставаясь спокойным, киммериец собрался внутренне, готовясь к решающему броску – рукоять кинжала наконец легла в ладонь. – Во-первых, я понял, что жизнь без риска не для меня. Во-вторых, ненавижу неразгаданные тайны. А в третьих, терпеть не могу паршивых чернокнижников!
* * *
Губы Конана еще произносили последние слова, когда узкий, отточенный до бритвенной остроты клинок в его руке покинул ножны за голенищем. Это был тот самый кинжал, который пару седмиц тому Конан выиграл в борцовском поединке с молодым туранцем. Теперь варвар убедился, что Хали не солгал: зингарский клинок и впрямь оказался отменным. Синяя сталь впилась в растительные путы, охватившие тело киммерийца – и вспорола их, точно гнилую пеньку.
Должно быть, хищной лозе не доводилось прежде сталкиваться с жертвой, способной постоять за себя. Конан и сам не рассчитывал на такой успех. Побеги дарфарской лозы выглядели сухими, твердыми и неподатливыми – но клинок, сработанный зингарским оружейником, рассек их чисто и легко, не как древесину, а скорее как живую плоть, и из обрубков брызнул густой алый сок, похожий на кровь. По всему хищному винограднику пробежала мгновенная судорога боли. Вслед за этим щупальца, сжимавшие добычу, разом разжались, взметнувшись в воздух – и те, что еще держали Конана, и оплетавшие гандера.
Оба воина от неожиданности упали ничком.
Гельге, стоявший ближе прочих противников, взревел от ярости и нанес упавшему варвару страшный удар ногой в лицо, но Конан успел откатиться на шаг. Прыжком он вскочил на ноги и выхватил из заплечных ножен меч, в левой руке продолжая сжимать спасительный кинжал.
Вскочил и Дагоберт. Однако гандер сейчас не замечал ничего, кроме распростертой на песке фигуры Вивии, и ничего не соображал, кроме того, что его возлюбленной грозит опасность. Вместо того, чтобы взяться за оружие, он бросился на помощь аквилонке, а меч его так и остался в ножнах. Гельге ринулся за ним, разумно предпочтя безоружного противника вооруженному – а наперерез Конану смертоносной тенью скользнул Фидхельм Легионер, и багровый отсвет факелов плясал на боевой стали в обеих руках начальника стражи.
Кхитаец застыл за алтарем неподвижным черным изваянием.
Фидхельм напал первым, уверенный в своих силах, и Конан был вынужден отступить. Варвар чувствовал в своем теле новые умения и возможности, ведь две седмицы ежедневных учебных поединков с более опытными бойцами не прошли даром. Но нынешний бой уже не был учебным, а Фидхельм более не стремился растянуть удовольствие. Бывший немедийский сотник стремился убить, и уж этому ремеслу он был обучен на славу.
После первого же обмена ударами Конан отбросил кинжал, стеснявший его движения – уровень мастерства киммерийца был еще слишком низок для правильного использования даги – и рубился с двух рук, положившись на свое превосходство в длине клинка, росте и физической силе. Легионер наседал, с клинков при соударении летели искры. Противники кружили по драгоценному садику Гельге Кофийца, опрокидывая бронзовые светильники и безжалостно топча редкостные растения. Сапоги Фидхельма смолотили в кашу цветок, чья пыльца изгоняет любую боль. Длинный меч киммерийца под корень снес уродливое деревце с иссиня-черной листвой, чьи плоды или, может быть, кора наверняка обладали не менее удивительными свойствами.
Потом жирная рыхлая земля под ногами закончилась, пошли гладкие каменные плиты. Только когда клинок Конана на излете высек горячую крошку из стены справа, киммериец понял, что Легионер умело и грамотно загоняет его в угол – где, скорее всего, и прикончит… если Конан не достанет его первым, и прямо сейчас. Но все силы и мастерство варвара уходили на оборону, нечего было и помышлять об атаке. Фидхельм это видел и ухмылялся злорадно, с невероятным проворством орудуя двумя клинками, шаг за шагом тесня противника навстречу смерти.