Плату за въезд с них не потребовали. Да и когда это было, чтобы хазары градским обывателям платили? Стража наверняка приняла Драгутина за хазарского гана, с которым лаяться без толку, да и чревато. Князь Твердислав с каганом ныне в большом ладу и дошел в своем раболепии до того, что пустил за городские стены три хазарские сотни, к большому ущемлению прав берестянских стражников. Драгутин нисколько не сомневался, что в случае заварушки берестяне не кинутся а помощь хазарам, даже если об этом сам Твердислав будет росить. Подкованные копыта боярских коней гулко стучали по промерзшим лесинам мостовой, тревожа притихших к вечеру собак. Припозднившиеся обыватели недовольно щурились на всадников, которых занесло за городской тын в неурочный час.
Княжья обитель располагалась рядом с Торговой площадью. И уже издали было видно, что у ворот детинцаколготня. Ворота по ночной поре были наглухо закрыты, а вот пространство перед ними было забито многочисленными возами. Невесть откуда притащившийся обоз перекрыл дорогу всадникам в бараньих шапках. Что, конечно, последним не понравилось. Драгутиновы бояре тоже не замедлили вмешаться в спор,
– К князю Твердиславу мы, – надрывался ражий мужик на передней подводе, – с дальнего сельца урочная дань.
– Сворачивай, – рычал ему ряженный в баранью шапку Скора.
Прочие всадники и возницы кричали уж совсем непонятное, но дело явно шло к большой драке. Привлеченные ором, городские обыватели, как водится, давали советы, которые приводили к еще большей неразберихе.
– Осаживай подводу, – требовал Скора, размахивая плетью.
– Куда я ее осажу? – огрызался возница.
Кое-кто уже начал зажигать факелы, чтобы помочь распутать клубок из возов и лошадей, образовавшийся нежданно-негаданно на обширной площади. Ругали берестяне, естественно, возниц, которые по деревенской своей простоте, городских порядков не зная, уперлись чуть ли не в самые ворота детинца. Конечно, ничто не мешало хазарам объехать возы, но для этого пришлось бы бить копыта коней по узким переулкам, и это в самую темень. Немудрено, что всадники в бараньих шапках озверели.
– О чем лай? – проснулись наконец на сторожевой веже детинца.
– К князю с оброком из дальнего сельца, – громко объяснил рыжий возница. – А эти гонят от ворот.
– Всю площадь перекрыли, ни пройти, ни проехать, – крикнул Скора.
– Тебя, олух, где носило? – рыкнули сверху на возницу. – Приперся в самую темень!
– Путь-то дальний, – обиженно пробасил рыжий. – А добро за стенами не оставишь. Ты уж пропусти нас, мечник, а то ведь разворуют городские за ночь княжье добро.
Ворота детинца по ночам без крайней нужды не открывают, да и днем сюда не каждого пустят. Этак каждый начнет к князю в гости шастать – никакого порядка не будет. А князю и его гридям в том большая докука. И без того в детинце не продохнуть, а тут еще деревенский недотепа со своими возами!
– Ну я тебе устрою спрос, – пригрозил с вежи мечник, – чтоб впредь неповадно было тревожить князя по ночам.
– Мое дело маленькое, – обиделся рыжий возница, – велено было привезти, я и привез.
Громко заскрипело колесо подъемного моста, загремели ржавые цепи. Детинец открывал свой зев, дабы принять в себя привезенный смердами княжий прибыток.
– Спешиться, – тихо приказал Драгутин.
Первым на опустившийся мост прыгнул рыжий возница, вот только вместо медвежьей шапки с головы его скалилась в сторону гридей волчья пасть.
– Волки! – крикнул ему навстречу какой-то бедолага и тут же захлебнулся кровью.
– Затворяй, – завопил с вежи понявший свою оплошность мечник, но с приказом он явно опоздал: облаченные в волчьи шкуры люди уже мелькали по двору детинца. В княжьем тереме, видимо, почуяли неладное, оттуда неслись тревожные крики. Ни княжьи гриди, числом в три десятка, ни хазары, которых было в детинце не более двадцати, не могли понять, откуда взялись посреди двора закованные в бронь и налитые силой люди. Ударившись обтянутой полотном рубахи грудью о чужую железную грудь, они падали бездыханными.
– Коней ведите следом, – крикнул Драгутин заранее отряженным для этого дела боярам. – И прикройте ворота детинца.
В городе было три сотни хазар и до сотни Твердиславовых мечников, которые могли вмешаться в ход событий. Но пока за спиной Драгутина кричали лишь изумленные происходящим обыватели. Хазарские шапки с голов всадников вдруг слетели наземь, а взамен на головах выросли бычьи рога. Такое загадочное преображение пришлых людей при свете факелов поразило и испугало многих горожан. А рогатые воины уже бежали по опущенному мосту в детинец с криками и воем, от которых у обывателей дыбом вставали волосы.
Драгутину не пришлось вступать в драку. Взбежав на красное крыльцо княжьего терема, он крикнул оттуда загнанным в угол к пристройкам гридям и хазарам:
– Именем славянских богов – бросайте мечи!
Стрела, летевшая в лицо, едва не оборвала речь Драгутина на полуслове, но оказавшийся рядом Торуса поймал его смерть своим щитом. Боярин невольно отшатнулся, но с крыльца не сошел. А боярин Володарь снял лучника с крыши пристройки, метнув в него свой нож. Лучник скатился вниз на головы товарищей, которые побросали мечи под ноги окружавших их незваных гостей.
– Стрела с синим пером, – сказал Торуса, разворачивая щит к Драгутину. – Чем тебе не знак?
– Пусть судят волхвы, – отозвался подошедший с мечом в руке "белый волк" Божибор. Это он давеча изображал у детинцевых ворот возницу.
– К Твердиславу, – распорядился Драгутин, толкая ногой тяжелую дверь.
Все свершилось столь быстро, что ни князь Твердислав, ни его гость хазарский ган не успели понять, что происходит. К тому же оба уже успели изрядно повечерять, а потому пялились на вошедших людей с пьяным изумлением.
– Кто такие? – грозно вспенился наконец князь.
– Зенки залил так, что знаков не зришь, – хмуро бросил ему Драгутин. – Посланцы славянских богов перед тобой, Твердислав.
Хазарский ган то ли потрезвее был, то ли от природы лучше соображал, но на ноги он вскочил первым.
– А почему не добром вошли? – спросил он, сощурив узкие глаза скифа-степняка. – Или божьи ближники решили пойти войной на хазар?
– Спрос не с тебя, ган Горазд, а с князя Твердислава, – спокойно отозвался Драгутин. – Ближник Велеса, предавший своего бога, должен ответить по правде славян.
Князь Твердислав, наливаясь дурной кровью, медленно поднимался из-за стола. Страха не было в его бычьих глазах – только ярость. И ростом, и статью он напоминал своего родовича князя Всеволода. Вот только тело его жиром еще обрасти не успело. Литые широкие плечи разрывали рубаху на груди, а широкая ладонь сжалась в увесистый кулак. Не робкого десятка человеком был князь Твердислав, отличившийся во многих битвах и не раз бравший верх в поединках грудь в грудь над сильными бойцами.
– Меня на стол сажало городское вече, – прохрипел он в лицо Драгутину, – и ни тебе, даджан, меня судить.
– Отчего же, – холодно отозвался боярин, – и я свое слово скажу. Но сначала из уст волхвов прозвучит слово славянских богов.
Три белобородых старца выдвинулись из-за спин заполнивших горницу боготуров, бояр и "белых волков". Их одетые в белые полотняные рубахи, худые тела казались лишними среди дивных птиц и чудищ, намалеванных яркими красками на потолке и стенах. Драгутин подумал, что стены эти малевал старый резчик Сар, одолженный для этой цели князем Твердиславом у своего родственника Великого князя Всеволода.
Твердислав при виде волхвов рухнул обратно на лавку, свалив на пол золотой кубок с красным вином. Кубок прокатился по крашеному полу под столом и выкатился с длинным кровавым последом прямо под ноги Драгутину. Боярин поднял кубок и передал его волхву со знаком двойной секиры на рубахе. Такой знак носили только самые ближние к кудеснику Перуна ведуны. Перунов волхв отвязал с пояса небольшой сосуд и перелил его содержимое в золотую посудину.
Князь Твердислав налитыми кровью глазами следил за действиями волхва, а на одутловатом его лице проступали крупные капли пота. В княжьей горнице натоплено было изрядно, но потел Твердислав не от жары, а от предчувствия скорой расправы. Каким бы твердым сердцем ни обладал человек, а все же сердце это живое, не каменное, поэтому близкое дыхание смерти не может не наполнять его ужасом.
– Неправое дело вершите, волхвы, – не удержался ган Горазд. – Каган Битюс не одобрит насилие над князем Твердиславом. Да и нет вины князя в том, что он склонился перед силой. А сила эта от Битюса идет, вот с кагана и спросите, если сможете.
Длиннобородый Велесов волхв, самый старший из троих по возрасту, медленно перевел бесцветные очи на гана Горазда:
– Не за то мы судим князя Твердислава волею наших богов, что отворил он перед хазарами врата своего града, в этом он волен, а судим мы его за то, что впустил он через те врата кривду чужого бога и той кривдой решил заменить правду славянских богов. Каган Битюс в непомерном самомнении своем забыл, что власть вождя держится божьим рядом, и коли этот ряд рухнет, то рухнет и власть кагана. Коли люб Битюсу чужой бог, то пусть сам ему жертвует, а иных прочих не принуждает. А что касается князя Твердислава, то посажен он на стол вечевым приговором от Велеса, и бог вправе сейчас спросить у него, сберег он его правду или уронил в грязь?
Ган Горазд был человеком не робкого десятка, но сила ныне оказалась не на его стороне, да и правда, как ни крути, тоже. Был бы Твердислав ганом, а не князем, спрос с него шел бы по иному счету. Но Твердислав с малых лет посвящен Велесу, а потому не волен в своих поступках. Ган Горазд, бессильно стриганув глазами по одеревеневшим лицам божьих ближников, отступил в сторону, давая волхвам дорогу.
– Вершил ли ты, князь Твердислав, суд кривдой пришлого бога, а не Велесовой правдой?
– Это делалось по приказу кагана, – глухо обронил князь, – и не только в моем городе. Сила солому ломит. А коли велено каганом, чтобы серебро давали в рост, то я этот рост и спрашивал.
– А разве не ты, Твердислав, принуждал людей брать деньги в рост, чтобы рассчитаться с княжьей казной?
– Не принуждал, а требовал платить по ряду, – зло отозвался князь. – А где они то серебро брали – это не моя забота.
– А людей из собственного дома гнать – это твоя забота? – зло спросил Божибор. – А славянских женщин и детей малых холопить и отдавать в чужие страны – это твоя забота?
– В закупы их брали и по славянской правде, – огрызнулся Твердислав.
– Так закуп не холоп, – возмутился боготур Вузлев. – Закупа род может выкупить не сегодня, так завтра, а из чужой земли нет возврата.
– Я делал это по приказу кагана Битюса. – Твердислав скосил глаза на гана Горазда. – Три сотни хазар висят на моей шее.
– И долю свою за суд ты с хабибу не брал? – со злой усмешкой спросил Драгутин.
– Мне эта доля положена по ряду как городскому судье.
– Выходит, когда о твоей казне идет речь, ты славянскую правду помнишь твердо, а когда о простых людях заходит речь, память у тебя отшибает начисто? – с издевкой полюбопытствовал Божибор. – Сам ешь и пьешь с золотой посуды, а град и веси предал запустению!
Твердислав с ненавистью вперил глаза в Божибора, мокрое от пота лицо его перекосилось от бешенства:
– Ты тоже ешь и пьешь не с глины, Перунов ведун, и в твоих землях не все сыты и пьяны, а есть нищие и убогие.
– За нищих и убогих я буду держать ответ перед Перуном, – холодно сказал Божибор. – Но кровью славянской я не торгую и куны в рост не даю.
После этих слов "белого волка" в горнице наступила тишина, ибо все слова уже были произнесены и все оправдания выслушаны. Взоры присутствующих обратились на золотой кубок, наполненный Перуновым волхвом. Пожалуй, только князь Твердислав не смотрел на этот кубок, а настороженно следил за Драгутином, словно именно от него ждал удара.
– Пусть боги скажут свое слово.
– Виновен, – твердо произнес Велесов волхв, и тут же его приговор повторили два других старца.
– Железом тебя казнить – много чести, князь Твердислав. Веревкой – не хотим бесчестить твой род. Прими смерть из рук волхвов сам, Твердислав сын Володарев, и пусть это вино будет тебе пропуском в страну Вырай.
Мягко рассудил Драгутин. К смерти он приговорил Твердислава, но не к бесчестью, не бросив при этом и тени на его род и семью. Этот приговор одобрили все: и "белые волки", и бояре, и даже боготуры, на которых тоже могла пасть тень в случае бесславной смерти одного из Велесовых ближников.
– Безвинным себя не числю, но и виновным тоже, – сказал князь Твердислав, поднимаясь с лавки. – Не только корысть мною руководила, но и желание мир сохранить на нашей земле. С моей смертью хрупкий мир рухнет – и польется славянская кровь бурным потоком.
– Все мы в этой жизни только гости, – отозвался Драгутин. – Пусть будет так, как пожелали славянские боги. Пей, Твердислав.
Кубок князь взял недрогнувшей рукой, обвел всех надменным взглядом и выпил залпом. Постояв мгновение в смертельном оцепенении, он рухнул могучим дубом на залитый вином пол. Половицы горестно скрипнули, принимая тяжелое тело Твердислава, и на этом закончился путь боготура на грешной земле. И вслед ему никто не сказал доброго слова.
Ган Горазд повернул голову в сторону боярина Драгутина и скривил в усмешке тонкие губы:
– За смерть князя Твердислава взыщется с тебя, даджан. Ты не только князя убил, ты волю кагана порушил.
– Над божьими ближниками каган не властен, – холодно отозвался боярин. – Так было, и так будет.
Ган Горазд драть горло за Битюсов интерес не собирался. Приберет каган власть к рукам в славянских градах – хорошо, а нет – так это его забота. Гану о своем интересе хлопотать надо, а то в поднявшейся буче можно голову потерять ни за куну. Как раз такой случай мог сегодня выпасть, но божьи ближники не пожелали убийством гана брать на себя вину зачинщиков кровавого усобья.
Глава 6
Ган Горазд
Ган Горазд вышел из горницы не прощаясь и направился в ложницу, отведенную ему для отдохновения князем Твердиславом. Одного только не взял в расчет простодушный Твердислав: ложница эта располагалась прямо над его личными покоями. Да найдет душа Твердислава дорогу в Страну Света, а гану Горазду княжий промах, возможно, в последний раз сослужит добрую службу.
Дырку в полу ган просверлил сам и сумел ее замаскировать так, что даже самый придирчивый глаз не заметил бы ничего подозрительного в ложнице. Доверчивым человеком был князь Твердислав, и рос он среди простодушных боготуров, а не в каганском кругу, подобно Горазду. Прежде чем стать ганом трех сотен хазар, Горазд прошел трудную дорогу познания. И если бы не изворотливость, то он так бы и остался простым воином кагановой дружины, несмотря на то что его дед и отец принадлежали к племенной и родовой старшине. Но ныне в кагановом кругу о человеке судят не по заслугам предков. Коли нет за тобой силы, то ты никто, пустое место. А род Горазда растерял свою силу вместе с кровью, пролитой в битвах за славянские земли. И вместе с кровью ушло из некогда могучего рода и богатство. Дед Горазда водил за собой полтысячи родовичей, а сам ган собрал всего триста хазар, из которых половина пришлых.
Приглянулся Горазд гану Митусу, одному из самых могущественных в Хазарии людей. И возлюбил Митус молодого гана не за красивые глаза, а за расторопность и хитрость. С младых ногтей усвоил Горазд одну нехитрую истину: знание чужих тайн – прямой путь к возвышению. А потому и копил он эти знания, доводя до ушей Митуса далеко не все из того, что знал. Тем не менее Митус считал молодого гана верным человеком. Горазд его в этом мнении не разочаровывал, но твердо знал, что собственная выгода важнее Митусовой. И что быть трехсотенным ганом хорошо и почетно, но водить за собой тысячу хазар – еще лучше. А по числу хазар и почет, и место близ кагана.
Стараясь не шуметь, Горазд приподнял край половицы в углу ложницы и вставил в щель клин. Слышимость была отличной. Божьи ближники говорили громко, не боясь чужих настороженных ушей. Горазд, правда, понял далеко не все из того, что услышал. Речь шла о городце какого-то Листяны Колдуна, то ли убитого, то ли умершего. Претендовал на этот городец боготур Торуса, но почему-то не от имени своего бога Велеса, а от имени богини Макоши. Ссылался при этом Торуса на сон и знак в виде оперенной стрелы, присланный от бабьей богини. Стрела была с необычным синим оперением и метила в глаз боярину Драгутину. Но метила только для того, чтобы боготур ее на свой щит поймал. Стрела угодила точно меж двух рогов бычьей головы, изображенной на щите, и проросла на ней как бы третьим рогом. Синий цвет действительно считался цветом бабьей богини, но Горазд знал и другое – стрелы с синим оперением принадлежали хазару Гаюну, который служил при молодом гане глазами Митуса.
Рядили волхвы долго и с пристрастием. И решили, что стрела угодила в Торусов щит не случайно. К силе Скотьего бога богиня Макошь добавила силу свою. Горазд одного не мог взять в толк – что же все-таки приснилось боготуру и какое костяное ложе он должен оберегать? Городец Листяны был разрушен, и Торусе еще предстояло его восстановить. А какой прок ближнику Великого князя Всеволода пропадать ни за куну в глухом и пустынном месте? Может быть, дело здесь не в Макоши, а в Листяне Колдуне? Но это имя ничего Горазду не говорило, хотя одно то, что Листяна был со Страной Забвения связан, наводило на размышления. Разговор в горнице стих, кажется, божьи ближники его покинули, и Горазд прилег в задумчивости на ложе. Ему почудилось, что разговор ведунов содержал в себе сведения важные, но пока недоступные его разумению.
Глупцом Горазд никогда не был, но в непростой ситуации, складывающейся ныне на землях каганата, для того чтобы уцелеть и возвыситься, одного ума было мало. Сила нужна. А за кем ныне сила, как не за каганом Битюсом? Правда, попользоваться от этой силы охотников нашлось немало. Могущественнейшие ганы, вожди богатых и многочисленных родов, сбиваются вокруг Битюса в стаю. Пробиться сквозь эту стену из закованных в бронь тел за кагановой милостью Горазду вряд ли удастся. Битюс, похоже, всерьез решил потягаться с божьими ближниками за власть над городами и весями Руси, а новый бог и хабибу были для него в этой борьбе хорошим подспорьем. Надо сказать, что хабибу дело свое сделали, изрядно пощипав городских князей и божьих ближников, которые прежде держали торговлю в своих руках. В золоте и серебре была их истинная сила, а божья правда была лишь приложением к ней. Ныне золото уплывало из славянских городов в руки расторопных хабибу и немалой частью оседало в кагановой казне. Говорят, золото не пахнет, но так считают люди несведущие, во всяком случае, запах золота учуяли многие, потому и качнулись к кагану Битюсу даже те ганы, которые прежде не спешили с поклонами. С каждым днем росла сила кагана, с каждой новой гривной, которую тащили в его казну расторопные хабибу. Себя хабибу тоже не обижали. Рассказывали, что почтенный Моше, главный в этом деле советник кагана, стал богаче самых могущественных ганов. Вот она, сила! Золото ныне правит миром.