* * *
Когда поспевал виноград, в маленьких частных виноградниках Кованти требовалось изрядное количество рабочих. В колониях, где производилась большая часть ковантийских вин, сборщиков хватало, но в средину могли войти только акхарцы, а среди них было немного таких, кто опустился бы до столь черной работы.
По традиции главы семейных кланов приглашали женщин своего клана помочь в уборке урожая. В одном из поместий клана Абрейзисов, вблизи границы, как раз заканчивался такой сбор женщин. Собирать и давить виноград приезжали сотни женщин из разных колониальных миров, многие вообще не знали друг друга, хотя все и состояли в дальнем родстве. Туда и направила Итаналон Сэм после небольших изменений ее облика.
В Кованти женщины только подравнивали, но никогда не обрезали волосы. И вот незамысловатое заклинание заставило волосы Сэм моментально отрасти ниже пояса. Кроме того, они стали совсем черные, в них появилось несколько почти белых прядей, что было характерной особенностью клана Абрейзисов. В уши Сэм чародейка вдела очень длинные серебряные серьги. Они были тяжелые и безумно раздражали девушку. Но это был еще один ковантийский обычай, и она смирилась. К тому же длинные волосы и длинные серьги очень шли к ее полному лицу и фигуре.
Кованти срединный тщательно охранялся. На границах постоянно дежурил гвардейский патруль, а на пограничных постах милиция проверяла всех выходящих.
Большую часть своей жизни в Акахларе Сэм провела в Тубикосе, где девушки не показывались на улице с открытыми лицами и где царили всевозможные предрассудки. Она была твердо уверена, что типичные акхарцы именно таковы. Но жители Кованти представляли собой почти полную противоположность тому, что Сэм казалось характерным для всего акхарского общества. В большом городе одевались удобнее и гораздо разнообразнее, чем в Тубикосе. Девушки не носили дурацкие белые балахоны с капюшонами, которые скрывали лица. Женщины высших классов жили более замкнуто, но представительницы среднего класса вели себя непринужденно, а одевались в разноцветные сари, носили легкие блузы без рукавов и короткие юбки, даже на мужчинах были свободные разноцветные рубахи и широкие брюки.
Крестьяне держались еще свободнее. Климат был теплый и влажный, по крайней мере в средине, и можно было видеть на дорогах крестьянок с огромными кувшинами или ящиками на головах в разноцветных светлых саронгах или коротких юбках, с обнаженной грудью. Мужчины тоже часто ходили голые до пояса, а их обычную одежду составляли белая или бежевая рубашка, такого же цвета штаны, сандалии и широкополая кожаная шляпа.
– Во многих местах трудно определить, кто к какому классу принадлежит, – пояснил Крим, заметив удивление Сэм, – но в тропических и субтропических областях особы королевской крови соблюдают этикет даже в такую жару, поэтому днем их почти не видно. Средние классы выставляют напоказ свое богатство – или скрывают его отсутствие, – одеваясь модно. Ну а крестьяне – сама видишь. На самом-то деле все не так просто, можно и в тюрьму угодить, если одеться несоответствующе.
– Я-то буду с крестьянками, – ответила Сэм. – Пусть все болтается, наплевать. Крим кивнул:
– Сейчас все женщины, которые приезжают из колоний на уборку урожая, официально числятся здесь крестьянками, какое бы положение они ни занимали у себя дома. И здесь не так свободно, как кажется. Есть ненавязчивая охрана, женщины никуда не ходят поодиночке. Политических и гражданских прав женщины здесь имеют вряд ли больше, чем в любом другом месте, где господствуют акхарцы. Единственное исключение – женщины с магической силой и женщины с политическими связями: у них есть какое-то положение, и они пользуются уважением. Конечно, владельцы плантаций и управляющие в колониях не отпускают своих жен, сестер и дочерей на такие сборища. Сюда посылают крестьянок, обычно тех, что помладше, и женщин из категории надсмотрщиц или вроде того. Для многих крестьянок это вопрос самолюбия: хотя здесь, в средине, и среди акхарцев в колониях они – самый низший класс, зато у них есть родной клан. Достаточно, чтобы чувствовать себя не на самом дне общества. Большинство этих женщин совершенно невежественны и, пожалуй, очень нетерпимы. Но помни: твое дело – смешаться с ними и не привлекать внимания. Сэм кивнула:
– Я постараюсь. Но все-таки, сколько мне торчать там? Я же ничего не знаю ни о вине, ни о винограде.
Крим ухмыльнулся:
– Тебе и не надо много знать. Здесь женщины приходят и уходят все время, так что, надеюсь, твое появление никого не удивит. Для большинства женщин это просто предлог выбраться из дому, многие не столько работают, сколько шатаются по деревням, покупая что-нибудь или просто глазея по сторонам. Я погляжу, что делается на восточных границах, а потом вернусь как навигатор, который направляется в колонии и заинтересован в том, чтобы подобрать компанию из тех, кто хочет отправиться домой. Если я появлюсь под другим именем или слегка изменю внешность, не пугайся: у меня около четырнадцати разных карточек гильдии.
– Если мы наберем группу девушек, чтобы ехать вместе и не бросим их, они узнают о Кире, а если бросим, они могут выдать нас.
– Не беспокойся о Кире, – успокоил ее Крим. – Жители колоний не такие ограниченные, как жители средин. У меня уже был маленький опыт. Просто обзаведись подругами. Не женами, понятно?
Сэм кивнула:
– Сделаю, что смогу.
Присоединиться к сборщицам винограда оказалось нетрудно. Охранники совершенно не интересовались, все ли женщины в группе были в ней с самого начала или нет.
Родовая усадьба была где-то далеко за деревьями. Женщин устроили под навесами, крытыми соломой. Спали они на соломенных циновках. Еду готовили на специальных площадках, где были сложены печи из нетесаного камня и выкопаны ямы для разведения огня. Еда была очень хорошая – в конце концов они были из одного клана, – а пили все, разумеется, местное вино.
Крим был прав. Никто здесь особенно не надрывался на работе, казалось, многие получали удовольствие от такой жизни. Больше всего здесь было молоденьких девушек – лет четырнадцати – девятнадцати; но и самым старшим вряд ли было больше тридцати. Они приехали из всех колониальных миров, управляемых Кованти.
Замужних женщин, видимо, редко посылали на такую работу – Сэм не встретила ни одной, – но незамужних беременных девушек было немало. Многие из них сами казались детьми не старше четырнадцати-пятнадцати лет. Крестьянам не по карману были магические чары или алхимические снадобья, а аборты были в буквальном смысле слова смертным грехом: виновного подвергали публичному расчленению. Многие юные крестьянские девушки из колоний убегали в города средины, где для них не было другого пути, кроме как продавать себя хозяевам увеселительных заведений.
Сюда беременных девочек посылали, главным образом, чтобы убрать на время с глаз долой, пока семья там, дома, не сообразит, что делать дальше. По закону они не имели права рожать детей в средине: тогда ребенок стал бы гражданином средины, а не колоний, и правительство несло бы ответственность за его содержание и воспитание. Но некоторые надеялись как раз пробраться в город, чтобы родить там. А затем детей бы у них забрали и отдали церкви, а их самих продали бы сутенерам или боссам увеселительных районов. Еще они могли до конца жизни оставаться дворниками, уборщицами i \и чем-нибудь подобным при церквях. Впрочем, девушки, которые бежали из колоний в город, или вообще не знали, что их ждет, или не верили в это. Как встречали тех, кто все-таки возвращался домой, Сэм не знала и решила разузнать при случае, хотя была уверена, что ни о чем хорошем речи быть не может.
Но казалось, что, пока девушки могли оставаться здесь, они мало думали о том, что ожидает их в будущем.
Сэм прихватила свои вещи – пару легких коричневых трусиков, тарелку, чашку, расческу, щетку – и отправилась устраиваться на отведенном ей месте. Ничего, по крайней мене на ветерке.
– Эй! Добро пожаловать в Больные Ямы, – услышала она приятный девичий голосок. Девушка говорила с очень провинциальным, но понятным акцентом. Она была хорошенькая, лет шестнадцати-семнадцати и, наверное, пяти футов и пяти или шести дюймов роста. Волосы у нее была завязаны в хвост и переброшены через левое плечо. Она была совсем худенькая, и от этого огромный живот казался еще больше. На девушке были только желтые трусики, похожие на бикини. Самой Сэм очень хотелось получить саронг, но не тут-то было: ей выдали трусики – классовые различия в одежде существовали даже на этом, низшем уровне.
– Меня зовут Квису, – добавила девушка.
Сэм с трудом оторвала взгляд от ее раздувшегося живота. Девушка была похожа на обычного подростка, который ухитрился проглотить целый арбуз, и он так и остался лежать в животе.
"Такая и я буду через месяц-другой?" – подумала Сэм. Вслух она сказала:
– Я сама из Махтри. Э… на каком ты месяце?
– Да меньше чем через месяц разрожусь. Попрут они меня отсюда на этой неделе.
– И что тогда? Квису пожала плечами:
– Кабы я знала! Я было думала пробраться в город, да я ж ничего и никого не знаю. Я раньше и народу-то столько зараз не видала. Я и не знаю, где этот самый город.
– Лучше тебе и не знать. Я бывала в городах. Тебе там сначала дадут родить, потом напичкают какой-нибудь дрянью так, что обо всем забудешь, и станешь ты просто уличной шлюхой.
– А, мы все слыхали о всяком таком дерьме. Может, все так, а может, и нет, а только для многих все лучше того, что ждет их дома.
– Неужели возвращаться так ужасно?
– Ох! – Квису попыталась сесть поудобнее. – Паршивое время. Ни сядь, ни встань, да еще до ветру бегай каждые десять минут. Э… не знаю, как уж там у вас в… откуда, ты сказала, ты приехала?
– Махтри.
– Да, Махтри. Но возьми Долимаку, откуда родом я. Туземцы похожи на больших ящериц, даже шипят, когда разговаривают. Акхарцев мало, а те, что есть, злые презлые. Если я вернусь, они дадут мне родить, а потом вздернут и исполосуют плетьми, да еще разукрасят всю морду так, что на меня ни один парень больше не позарится. Их послушать, так парни вроде и ни при чем! Черт, Кобан небось получил взбучку, только и всего. Его папаша – главный надзиратель. Большая шишка! А этот Кобан такой парень, такой парень – обалдеть! Глазищи огромные, черные. Я уверена, с ним бы любая не прочь, да только я одна была такая дура, что поверила, будто он на мне женится.
Сэм пришла в ужас.
– Они, правда, тебя изуродовали бы? Квису кивнула.
– Но малыш был бы членом семьи, у него было бы будущее. И я бы его видела, нянчила, смотрела, как он растет, понимаешь? Даже если бы мне не разрешили говорить с ним, я была бы его мамой. А там, откуда ты, по-другому?
– Ну, мне-то точно не обрадуются. Я ездила в город навестить родственников, а когда возвращалась, на караван, в котором я ехала, напали бандиты. Меня изнасиловали.
– Да ну? Подумать только! Тут есть одна, Пати, – славная малышка – ее тоже изнасиловали, один тип из компании надсмотрщиков. Он заявил, что она сама к нему приставала, а теперь обвиняет, потому что забеременела. Ну, ясно, кому из них поверили. Она из Гашома. Там тебе выбривают голову, втирают в нее какую-то гадость, чтобы волосы уже никогда не выросли, выжигают клеймо на лбу, а потом ты становишься собственностью компании, а заодно и того парня. Но ребенка отдают отцу, значит, хоть малыш будет расти с господами. А подруга Пати, Мида, она тоже из Гашома, только из маленького городка, забеременела так же, как я. Так вот ее ребенка отправят в какой-нибудь сиротский приют, а сама она станет городской шлюхой. Так что, видишь, не лучше, чем в больших городах, только без всякого зелья.
– Вы, наверное, только и думаете: возвращаться или нет.
– Стараешься не думать, – тихо ответила Квису, – только иногда от этих мыслей никак не избавиться. Мы тут вроде дурного примера. Не то чтобы с нами плохо обращались. Мы здесь и не работаем, если не хотим, а у кого дело идет к концу, не очень-то хотят. То начинаешь проклинать ребенка, то – себя, а то просто лежишь и ревешь, ревешь… Но чаще всего просто стараешься ни о чем не думать. За нами всегда следят. Видишь вон тех девушек, которые притворяются, будто им до нас и дела нет? Это чтобы не дать никому из нас убить себя. Правда, если захочешь смыться отсюда, никто за тобой не побежит.
– И многие пытаются покончить с собой?
– Бывает. Одна пробовала, пока я здесь. Многих ждут дома такие страсти, куда хуже того, о чем я тебе говорила. В Фауквине, вот, вырезают язык, выкалывают глаза, разбивают барабанные перепонки.
Проклятие! Вот таких детей Бодэ и превращала в куртизанок высшего класса, а других просто продавали в рабство каким-нибудь мерзавцам.
Будь у нее власть, она бы создала в каком-нибудь из этих колониальных миров такую страну, куда все эти девушки могли бы прийти, родить детей и жить по-человечески. Что-то вроде приюта герцога Пасе-до, только без самого герцога и всей его придворной иерархии. Но пока акхарцы у власти, такому месту не бывать ни за что и никогда. И она еще должна спасать этих проклятых акхарцев! Черт возьми, сколько таких девушек на свете? Настоящая Принцесса Бурь была рядом с Клиттихорном долгое время, не могла же она быть совсем глупой.
Может быть, Принцесса Бурь знала, что делает, но даже не могла представить себе, чтобы господство богоподобного Клиттихорна было хуже того, что есть сейчас?
Старая проблема вновь вставала перед Сэм, и никакие магические зеркала не могли помочь решить ее. Та проблема, от которой, сознательно или нет, она убегала с тех самых пор, как впервые с ней столкнулась. Клиттихорн был убийцей, помешанным на силе маньяком, но что, черт возьми, представлял собой Булеан? По словам Итаналон, Булеан ненавидел акхарскую систему и не скрывал этого. И поэтому его не любили и не доверяли ему. Но на самом деле он старался сохранить эту систему. Итаналон с ее магической силой вряд ли смогла бы понять весь ужас выбора, перед которым стояли эти девушки. Наверное, в глубине души чародейка была скорее сторонницей системы. Иначе как объяснить, что она предпочитала ни во что не вмешиваться?
Проклятие! Вот бы встретиться с Булеаном, поговорить с ним, присмотреться к нему. Откуда, черт возьми, набраться уверенности и силы воли, чтобы одолеть Принцессу Бурь, если сомневаешься, что это действительно надо сделать?
Внезапно Сэм почувствовала острую боль в животе. Наверное, удивление и беспокойство отразились на ее лице.
Квису хихикнула:
– Здорово он тебя пнул.
Сэм вдруг заметила, что солнце почему-то перестало припекать, а по небу быстро несутся тучи. Она заставила себя расслабиться. Этак немудрено привлечь к себе внимание, а это как раз и нельзя.
– Хочешь познакомиться с другими? – спросила у нее Квису.
– Да, конечно, – ответила Сэм, чувствуя, что ей просто необходимо подвигаться или что-нибудь поделать.
– Вон там, за деревьями, река. Там сделаны купальни. В тени немного прохладнее, чем здесь, вот мы и устраиваем там посиделки. Все равно больше делать нечего. Только вот я стала быстро уставать.
Сэм медленно поднялась, потом помогла Квису встать на ноги. Река была недалеко, но Квису и в самом деле было трудно идти, так что Сэм не торопила ее.
Под деревьями сидело около дюжины беременных девушек, и от мгновенно возникшего ощущения товарищества Сэм намного полегчало. Пати просто потрясла ее: она была такая крошечная, ростом не больше четырех футов десяти дюймов, а по весу едва ли дотягивала до восьмидесяти фунтов, даже сейчас. На вид ей было не больше тринадцати, но на самом деле – уже семнадцать. Квису – шестнадцать, а Миде, круглолицей девушке с очень большой грудью – пятнадцать. Сэм подумала, что Пати слишком слаба, чтобы выдержать роды.
Девушки продолжали болтать. Сэм старалась не вмешиваться, хотя кое-что ее коробило, например, когда Мида называла коренное население Гашома слизняками. Что делать? Этих девушек система сбросила к самому подножию акхарской лестницы. Единственное их утешение было в том, что они все равно выше туземцев.
Когда-то Сэм удивлялась, почему во время гражданской войны тысячи южан, у которых никогда не было ни плантаций, ни рабов, были готовы сражаться и умирать, защищая рабство. Возможно, теперь она поняла. Нищий фермер в Аппалачах, по уши в долгах, обреченный вечно батрачить на богачей, чтобы прокормить своих детей, чувствовал, что, пока существуют рабы, существует кто-то, кто стоит еще ниже, чем он. Так и эти девушки предпочли бы сражаться и гибнуть, только бы не дать туземцам подняться над собой.
Невежество девушек тоже потрясало. Они верили в систему, которая уродовала их жизнь, они были убеждены, что солнце движется вокруг Земли, а звезды – это дыры, через которые льет свой свет Королевство Богов. Электричество казалось им магией, они даже не представляли, что такое большие города. Ни одна из них не понимала, что такое снег или что значит мерзнуть.
Настоящей магии они не видели, но верили в духов, которые жили в деревьях, в ветре, в воде, даже в камнях, и они молились им и просили их о милости.
Они так же не могли представить себя чем-то, кроме крестьян, как представить, что вдруг превратятся в собаку или льва. Даже истории о том, что происходит с такими девушками, как они, в городах, не очень пугали их, но поэтому же очень мало кто из них в самом деле убегал. У них были похожие воззрения, которые поддерживали их и сохраняли от безумия, но они же приводили большинство этих девушек к увечью и позору просто потому, что так было принято.
И все-таки по-своему они рассуждали о будущем.
– Мужчины, – сказала Мида таким тоном, словно говорили о паразитах, – им бы только помыкать всеми вокруг. Мы их рожаем, растим, а получаются надутые болваны, которые все стараются перещеголять друг друга, а если не получается, они на нас все и вымещают. Это нечестно. Где-то главными должны быть женщины.
– Ну, я не знаю, – откликнулась Квису. – Я все равно люблю мужчин. Среди них есть и хорошие: мой папа, вот, и мои братья тоже ничего. Глупо только, что мужчины не доверяют нам в делах. Едят же они нашу стряпню! По правде говоря, я даже не виню парня, который меня обрюхатил. Я по нему сходила с ума, кто бы мне что ни говорил – никого бы не послушала. А это… – она похлопала себя по животу… – мне и в голову не приходило, и ему, поди, тоже.
– Да, многие сильно влюбляются, только большинство терпит с этим до свадьбы, – заметила Пати. – Я тоже терпела, но этот проклятый ублюдок был в полтора раза выше меня и втрое тяжелее. Его подружка бросила, так он и выместил свою обиду на первой девчонке, какая ему на глаза попалась. И ведь все поверили, что это я его раздразнила! Знали, что он подлец, и все равно поверили… Не вернусь я туда!
– Как? – воскликнули остальные все разом.
– Он этого ребенка не получит, а там будь что будет. Черт, что, если будет девочка? Эта мразь с моей малышкой! Да лучше нам с ней умереть!
– Куда ты пойдешь? – спросила Сэм у крошечной женщины. – В город?
– Ну нет. Мне не нравится то, что о нем говорят. Перейду нуль и пойду в ту колонию, куда смогу пробраться.
– Пати, – мягко сказала Квису, – если ты будешь рожать без всякой помощи, ты можешь умереть. Пати пожала плечами:
– Ну и пусть! По крайней мере это сведет их всех с ума, потому что они точно-то знать не будут. А может, мне повезет, и я доберусь до колонийцев, которые помогут мне.