Проводив взглядом выходящего из каюты абрека, Арсенин откинулся на спинку стула и, решая, что же ему делать, потер виски пальцами. Возможных неприятностей с власть предержащими он не опасался. Грузин прав, до возвращения к родным берегам почти полгода, и что случится за это время, один лишь Всевышний ведает. Но сами люди – Троцкий, Корено, Туташхиа… Чего ждать от них?
С одной стороны, бывший абрек прав, и надежный человек (а в том, что Туташхиа будет ему верен, Арсенин не усомнился ни на минуту), владеющий ножом и пистолетом, может пригодиться. Пока что встречи с пиратами на море относились к разряду приключенческих романов да жутких рассказов в портовых управлениях, но где гарантия, что ему будет везти всегда? Море есть море, неизбежны на нем и случайности. Недаром на пароходе хранятся полсотни американских винтовок да десяток револьверов. С другой стороны, мысль о том, что Туташхиа станет со временем умелым и прилежным матросом, ничего, кроме горькой усмешки, не вызывала, да еще и приятель его – Троцкий. Что за птица? На первый взгляд – неумеха-белоручка, но должно же быть в нем что-то такое, отличное от других, что накрепко привязало к нему не склонного к сентиментальности абрека.
Размышляя над этими вопросами, Арсенин мерил шагами свою неширокую каюту, крутя в руках пачку папирос, так и не достав ни одной. Робкий стук в дверь отвлек его от размышлений. Обернувшись, капитан увидел Троцкого, несмело переминающегося с ноги на ногу на пороге каюты.
– Дато сказал, что вы меня видеть хотели, вот я и явился, – несколько сумбурно пробормотал Лев и тут же, спеша сделать свою речь хотя бы отдаленно похожей на рапорт, поправился:
– То есть матрос Троцкий прибыл, значит, по вашему приказанию… – Он на секунду замер, что-то судорожно вспоминая, после чего, окончательно растерявшись, промямлил: – Прибыл я, ваше высокоблагородие, вот…
– То, что все-таки прибыли, радует. А то мне еще в Павловском училище раз и навсегда разъяснили, что являются только привидения, – ухмыльнулся Арсенин, глядя на смущенную физиономию гостя. – Да вы не тушуйтесь, Троцкий, проходите смелее, я не дерусь и не кусаюсь.
Под пристальным и в то же время слегка насмешливым взглядом капитана Троцкий сделал два несмелых шага, после чего замер в нерешительности посреди каюты, не зная, что ему делать дальше. Заметив приглашающий жест Арсенина, он все же присел на табурет и замер, нахохлившись, словно воробей под февральским пронизывающим ветром.
Видя, что самостоятельных действий от матроса не дождешься, капитан изменил прищур глаз с насмешливого на приветливый и произнес участливым тоном:
– Как вы знаете, с нашим общим другом Туташхиа я пообщаться уже успел и о перипетиях вашей нелегкой судьбы некое понятие имею. Вкратце. Дато попросил вашу компанию на берег в Константинополе не ссаживать и оставить на пароходе на весь период плавания. Но окончательного решения, как мне в данной ситуации поступить, я пока не принял. Прежде я хотел бы узнать историю ваших приключений из первоисточника. Надеюсь, вы понимаете, что утаивать что-то, а тем паче врать, в вашем случае не рекомендуется.
– Да все я понимаю, господин капитан, – не поднимая глаз, пробормотал Троцкий. – Только вот с чего начать, не знаю.
– Хотя многие из современных щелкоперов сочтут меня литературным ретроградом, лично я всегда придерживался скучной традиции начинать с начала, – ободряюще улыбнулся Арсенин. – И очень рекомендовал бы начать свое повествование в духе одной весьма уважаемой книги. Ну, помните – "В начале сотворил Бог небо и землю…"
Троцкий, прекрасно понимая, что настоящей его истории капитан ни за что не поверит, попытался настроиться на воспоминания Лопатина. Поерзав на табурете, он, наконец, уловил нужный настрой и, зажав руки между колен, начал рассказ:
– Фамилия моя вовсе и не Троцкий, и звать меня не Львом. Настоящее имя мое – Лопатин Александр, сын Федоров. Родился я июля месяца двадцать третьего числа семьдесят шестого года в городе Мелитополе. Братьев-сестер не имею. Вероисповедания – православного. Батюшка мой – Федор Аристархович, хлебной торговлей занимался, две лавки держал.
Поначалу пересказ биографии давался с большим трудом. Боясь сбиться и ляпнуть что-то не то, никак не совместимое с нынешним временем, Лев буквально выдавливал слово за словом. Но со временем лопатинские воспоминания поглотили его целиком, и о ссоре с отцом, подбившей его на бегство из дома, он рассказал уже без особого труда.
– В девяносто седьмом со мной беда приключилась. Товарищи мои – Рокотов с Шуляевым семь сотен деловым из Ростова проиграли. Бандюганы Васе с Костей разъяснили, что коли через неделю денег не будет, они их в ножи возьмут. Те пару сотен собрали, а где еще пять набрать? Вот они и ко мне на поклон – в долг просить. Долго ли коротко, упросили из отцовской кассы пятьсот рублей взять, пообещав расплатиться в скором времени.
Да только потом я ни их, ни денег больше не увидел. Расплатившись с ростовчанами, Рокотов и Шуляев тут же из Мелитополя уехали. Как на грех, через неделю отцу деньги понадобились, а касса пустая. Ох! И устроил же мне тогда папенька! Думал, убьет. Хотя лучше, наверное, если б убил. В первый раз в жизни отец мне тогда пощечину дал и вором обозвал. Он и вовсе хотел меня из дома выгнать, но пожалел. Мне тогда казалось, что только из-за маминого вмешательства папенька меня дома оставил, только потом уже понял, что и без ее участия все так же случилось бы.
А тогда я от обиды света Божьего не взвидел, думалось мне – не жить больше в отцовском дому. И кроме как из дома сбежать, ничего лучше я не придумал. Казалось, что жизнь я знаю, работы не боюсь, на кусок хлеба в крайнем случае игрой на картах заработаю. Хотелось денег две, а лучше три тысячи заработать и к отцу вернуться, чтоб показать, что и сам всего могу достичь. Тех денег, что у меня имелись, на билет в купейном вагоне хватило, а билет от Мелитополя до Одессы двадцать один целковый стоит. Я до той поры никогда на поезде не ездил, вот и захотелось попробовать сразу по-господски прокатиться. А то, что на новом месте денег в обрез будет, про то не думал. Молод еще был.
Арсенин, услышав последнюю фразу, окинул рассказчика скептичным взглядом, и, видимо, сочтя Троцкого ничуть не похожим на убеленного сединами аксакала, улыбнулся. Лев, не заметив улыбки капитана, а может, не придав ей значения, продолжил свой рассказ:
– В купе со мной попутчики ехали, Петр и Николай, из купеческой семьи Парамоновых, да и сами торговцы не из последних. Слово за слово, решили мы в карты перекинуться на мелкий интерес, как Петр сказал, "по десюнчику за вист". Долго играли, а выигрыш за мной остался. Тут партнеры по игре мне две "катьки" да еще пару сотенных сверху отдают. Я до того таких денег не то что в руках не держал, а даже у папеньки не видел! На мое удивление, с чего такой большой выигрыш, купцы мне и отвечают, что мол, по ставкам и выигрыш, а ставка у нас по десять рублей шла. Вот тут-то я и удивился! – Рассказчик, вспоминая о своем ошеломлении, раскрыл рот и почесал затылок. – Когда мы про ставки договаривались, я "десюнчик" за гривенник посчитал. Попытался я от этих денег отказываться, а братья смеются да удивляются, откуда я такой честный выискался. Деньги они мне все же отдали да наказали впредь, играя, ставку точно узнавать.
Я, когда такую уйму денег в своих руках почуял, подумал к батюшке вернуться, но хотел ведь две тысячи сразу отцу отдать, а если повезет, то и больше. В общем, так до Одессы и доехал.
По дороге, правда, один казус вышел. В вагоне-ресторации ко мне человек подсел, Павлом Касталадисом представился. С ним я тоже в карты сыграл, только уже не на деньги – на азарт. И вновь я почти все партии выиграл. Как игра закончилась, Павел предложил вместе с ним по городам ездить, с состоятельными людьми в карты играть, обещал приемам разным научить, чтобы с гарантией всегда в выигрыше оставаться. Я отказался. Пусть лучше по маленькой, но честно выиграю, да и вообще, венцом жизни карты делать – не по мне это.
Уже в Одессе занесло меня как-то в кафе на Дерибасовской. Там два зала, в одном посетителям кофе со сладостями подают, а во втором игра идет. Ради интереса я во второй зал сунулся. Смотрю, а за одним из столов Касталадис с каким-то парнем играет, и по всему вижу – жульничает! Когда Касталадис из-за стола отлучился, я парню про то, что он с шулером играет, рассказал. Тот меня поблагодарил и рядом с ним присесть пригласил. Через несколько минут Касталадис вернулся, а как меня увидел, так с лица и опал. Парень, которому я помог, Мишей Винницким назвался, Павлушу деньги вернуть заставил да приказал, чтоб тот из города убирался. Касталадис или до того Мишу знал, или, пока отлучался, историй про него наслушался, но Винницкий говорил, что он в тот же день из Одессы уехал.
Винницкий, когда узнал, что я работу ищу и мечтаю отца большими деньгами удивить, предложил меня с биндюжниками свести, с теми, что с налетов живут, но я отказался, сказал, что честных денег ищу. Тогда Миша предложил мне свои деньги в пай в торговом деле вложить и быть в том деле с ним компаньоном. И не просто компаньоном, а управляющим в его одесском магазине.
Мы тогда испанское деревянное масло на сибирские меха меняли, оплаты через векселя вели. Доброхоты мне рассказывали, что Винницкий, мол, с бандитами одесскими якшается, но я тому не верил; слишком многое от Миши зависело, чтоб вспять поворачивать.
А весной я в острог попал, да ладно бы за дело, а то по недоумию. – Троцкий, вспоминая очередную неприятность из своей недолгой жизни, в очередной раз вздохнул. – Тогда в Одессу партия мехов пришла, и дело оставалось за малым – получить оставшиеся деньги и передать товар купцу. За несколько дней до встречи с контрагентом занесла меня нелегкая в кафе Либмана. Там народу полно, все что-то кричат, руками размахивают, дискутируют, в общем. Я у официанта спросил, что, мол, за сборище и о чем толкуют. Тот только отмахнулся, анархисты, мол, спорят. Я уже собрался идти восвояси, как тут ко мне девушка подошла. Такая, такая, такая … – Троцкий, полностью погрузившись в приятные воспоминания, закатил глаза, но увидев вместо предмета юношеских грез потолок каюты, покраснел и продолжил:
– Воздушная она такая была, – барышня, в общем… Подошла ко мне и две брошюры в руки всунула… вложила то есть. И так мне ей понравиться захотелось, спасу нет, подвиг какой-нибудь совершить. – Троцкий кинул быстрый взгляд на Арсенина и сбился с патетики: – Ну, если уж не подвиг, то… ну, более взрослым показаться, что ли. Да чего там говорить! Понесло меня. Забрался на табурет, на коем прежние ораторы выступали, да высказал пару одобрительных реплик относительно идеи всеобщей свободы. Смотрю, все вокруг мне аплодируют, словно Шаляпину или там Собинову. Я еще больше разошелся, про всеобщее устройство российское высказываться стал. Городовой в кафе зашел, чтобы говорунов урезонить, так я полицейского по матушке послал. Да я море ложкой тогда расплескать мог, лишь бы эта барышня мне еще раз улыбнулась.
– Разрешите полюбопытствовать, – прервал его на полуслове Арсенин, – имела ли успех ваша эскапада, или все труды напрасны оказались?
– Напрасны… – качнул головой Троцкий. – Пока я с городовым ругался, ушла она. Даже имени ее спросить не успел… Как девушка ушла, так и у меня весь задор сразу прошел. Пока другие посетители с городовым друг на друга орали, я бочком-бочком и из кафе на улицу. А брошюрки те в карман сунул и даже не читал их потом. А на следующий день за мной жандармы пришли. Как поздней оказалось, от кафе за мной филер шел. В общем, через то выступление попал я в Одесский тюремный замок, тот, что напротив вокзала разместился. Там, в принципе, не так уж и страшно оказалось: уголовников и политических (а меня за последнего посчитали) по отдельности содержат. Камеры светлые, даже с паровым отоплением, жить можно. Есть, конечно, местное пугало – однофамилец мой теперешний, – Лев, вспомнив, о ком идет речь, чуть смущенно хмыкнул, – старший тюремный надзиратель Николай Троцкий, его даже начальник тюремного замка Исидор Конвентский, по слухам, побаивался. Но если вести себя примерно, так и он никого попусту не трогал. Через две недели меня освободили "за недоказанностью". Тут меня Винницкий немного удивил. Только я за ворота замка вышел, как ко мне фаэтон подкатил. Кучер мне и говорит, мол, Миша Винницкий ему поручил отвезти меня куда я захочу, только не на Сахалин.
Я тогда даже не столько фаэтону, сколько факту дружеского участия порадовался. Раньше у меня таких друзей не было.
Воспоминания о друге заставили рассказчика ненадолго замолчать, и рассказ он продолжил только после того, как Арсенин слегка потрепал его по плечу.
– С Винницким мы только на следующий день встретились, в кафе у Фанкони. Я ему о своих тюремных мытарствах рассказал, но вижу – не интересно ему. Я – про меха, которые мы перед моим арестом продавать собрались. Михаил почему-то нахмурился, но по делам дал подробный отчет, а напоследок огорошил. Говорил, что даже при всеобщем либеральном отношении к политическим у меня после пребывания в остроге репутация подмочена и работать в Одессе будет затруднительно. Чтоб я духом не пал окончательно, Винницкий мне должность управляющего в торговом доме в Тифлисе предложил. И хоть уезжать из Одессы мне не хотелось, согласие на смену места работы и жительства я дал.
То ли переводя дух, то ли вновь с головой погрузившись в воспоминания, Троцкий вновь замолчал и из странного ступора вышел, лишь когда Арсенин протянул ему стакан с водой. Лев благодарно кивнул и, пропустив рассказ о сборах и дороге, внаглую эксплуатируя воспоминания Лопатина, продолжил сразу о жизни в Тифлисе.
Приехав в Тифлис, по рекомендации Винницкого, остановился на улице Мухранской, у еврейской семьи Пурисман, где фактически главенствовала тетя Галит, а о номинальном главе семьи, дяде Бен-Ционе, пол-улицы могло сказать, что он – подкаблучник. Александру выделили чисто побеленную комнату с большим окованным железом сундуком, стоявшим в изголовье деревянной кровати с не каждому доступной роскошью – пружинной сеткой. Пол в комнате устилал красиво вышитый домотканый половичок, а на стене над кроватью висела литография с изображением ярмарки.
Освоившись с помощью дяди Бен-Циона в околотке, Лопатин стал делать самостоятельные вылазки по окрестным улицам. В одну из таких прогулок он наткнулся на зауряднейшее кафе с претенциозным названием "Гордость Кавказа". Кофе, подаваемый в заведении, тем не менее, на удивление Александра, оказался превосходным, да и выпечка ничуть не хуже.
Как и во многих других кафетериях, второй зал "Гордости" отвели под бильярдную. Лопатин, абсолютно не зная правил игры и не умея держать в руках кий, взял за правило на выходных навещать игровой зал, находя особое наслаждение в собственных расчетах углов, траекторий и рикошетов движения шаров.
В один из таких вечеров, зайдя в кафе, он расположился за столиком, стоящим чуть поодаль от игорных столов, и застыл в созерцании мельтешения шаров и киев, как вдруг мимо его лица по высокой дуге пролетел кусочек мела, приземлившийся точно в его чашку. Вытерев брызги с лица, Саша посмотрел в сторону, откуда ему прилетел нежданный подарок.
У противоположной стены, мелко крестясь щеткой, стоял маркер, а на полу, закрывая лицо руками, скрючился какой-то человек. Вокруг него стояли еще трое. Натужно сипя, трио усердно пинало лежащего на полу человека. Со стороны дерущихся доносились азартные восклики: "Вот тебе за пропих! А это, чтоб вдоль борта не играл! А вот за финты тебе! За финты!"
В пяти шагах от них, в дверном проеме, соединяющем залы кафе, прикрывая лицо руками в непритворном ужасе, замерла белокурая девушка в темно-зеленом платье. Заметив, что Лопатин со своего места безучастно взирает на драку, незнакомка окинула его таким умоляющим взглядом, что он, до того не желавший вмешиваться в чужую ссору, решительно встал со своего места.
– Прошу прощения, господа! – произнес Александр, в то время как обломки высокого стула рассыпались вокруг одного из нападавших. – Мне кажется, что трое на одного, – это не по чести, – продолжил он под аккомпанемент падающего на пол тела.
Двое оставшихся на ногах резво отпрыгнули в стороны и развернулись к нему лицом.
– Я считаю, что подобные выяснения отношений правильней проводить один на один, – отчетливо произнес Лопатин, взвешивая в руке еще один стул. – А то что же получается, забьете человека до смерти и знать не будете, на ком смертный грех лежит. Так что трое на одного как-то не по-божески. Ну а коль вы моих слов не поймете, так я сейчас городового кликну, благо он на улице подле кафе стоит.
Его оппоненты, то ли сочтя аргументы достойными внимания, то ли опасаясь осуществления угрозы, связываться с ним не пожелали. Предварительно вывернув карманы у лежащего на полу человека, незадачливые бойцы покинули бильярдную, волоча под руки оглушенного товарища.
Увидев, что девушка, послужившая поводом для его вмешательства, покинула кафе, Саша проводил отступивших неприятелей взглядом и, подойдя к их жертве, протянул ему руку:
– Вставайте, сударь. Ваши враги уже ушли. Вам врача пригласить или сами оклемаетесь?
– Спасибо тебе, добрый человек, – небрежно, можно сказать, свысока, бросил ему парень, безуспешно пытаясь пристроить на место полуоторванный рукав некогда белой, а ныне очень пыльной чохи. – Ты этих несчастных от смерти спас!
– Простите, уважаемый, – очень неуверенно пробормотал Лопатин. – Но, насколько я видел, это вас убивали до смерти?
– Э-э-э… дарагой! – усмехнулся парень, расшатывая вышедшую из сустава челюсть. – Это пока я на полу лэжал, они жывые были! А как бы я встал, тут же бы их зарэзал!
Не зная, что сказать, Александр на некоторое время ошеломленно замер. Его собеседник, сочтя, что состояние подобно внешнему виду, а внешний вид вполне приемлем если не для визита к царю, то как минимум к губернатору, с видом человека, оказывающего величайшую милость, протянул Саше руку:
– Представыться хачу! Бакури Джавахов меня зовут! Так что тэпэрь никого не бойса, мэня тут каждый собака знаэт!
Лопатин, немного сомневаясь, что помимо собак его нового знакомца знает кто-то еще, назвав свою фамилию, на рукопожатие ответил и уточнил: – Коммерсант. Меха и масло. Надеюсь, с вами все в порядке?
– Канэчна! Со мной всэгда все в парадке! – Молодой человек, закончив отряхивать чоху от пыли, принял чрезвычайно горделивую позу.
– Прошу меня простить, если я невольно вмешиваюсь в тонкие материи, – слегка усмехнувшись, продолжил Саша. – Надеюсь, я не обижу вас, если поинтересуюсь, что послужило причиной конфликта?
– Эты опрычники мэня за мои убеждэния убит пыталис! – гордо вскинул голову Джавахов. – Я – анархыст и горжус этым!
– Тогда я счастлив, что помог вам. – Лопатин, сдерживая смех от подобного объяснения, отвесил легкой поклон. – Но, к сожалению, мы не можем составить знакомство. Я, конечно, всецело далек от анархизма, но две недели за него в Одесском тюремном замке отсидел…