У-у-у, как голова-то болит, просто невыносимо. Всегда вот воздерживался от глупых поступков! Даже слишком старательно. Настолько, что приударить за симпатичной девчонкой или просто так пойти погулять по ночному городу было для меня сродни подвигу… Для меня – то есть для Алика Строкина, представителя самой благородной из профессий, самой гуманной и так далее, читай – беззащитного раздолбая. Помнится, где-то когда-то слышал, что от настоящего грузинского вина, какое бы количество оного ни было выпито накануне, похмелья не бывает. Угу, аж два раза. Сюда и сейчас бы этого умника, на мое место, вот бы я похохотал. Нет, я бы состроил сочувствующую физиономию и эдак сострадательно поинтересовался его самочувствием. Странные люди эти человеки, им почему-то зачастую становится легче, когда кому-то хуже, чем им самим. Оказывается, и я не исключение. Вот только гипотетического бедолаги, которому хуже, чем мне, в наличии нет, и из крайне паскудной ситуации приходится выбираться самостоятельно. И в списке свалившихся на меня неприятностей похмелье – наименьшая беда. Правда, это еще вопрос, кто на кого свалился, проблемы на меня или я на них. Но как бы там ни было, фактическая ситуация такова, что меня здесь нет. Меня, Олега Строкина, двадцати трех лет от роду, гражданина Российской Федерации, преподавателя литературы средней школы номер пять города Н-ска et cetera, et cetera, здесь нет. И даже где и когда это "здесь", я пока толком не разобрался. Такая вот печальная действительность.
С одной стороны, я осознаю себя как личность, воспоминания сохранены в полном объеме, я все вижу, слышу, осязаю и чувствую, так же как и раньше (хотя без последствия интоксикации и общей энтропии организма, именуемых попросту – похмелье, я предпочел бы обойтись), а с другой – все, что вокруг меня, даже тело – не мое. А что еще хуже, тело – одно, голова – одна, а нас в ней двое. Да-да, я не оговорился. Я, любимый, неповторимый и единственный, делю власть над местом обитания с предыдущим его владельцем. Он отзывается на имя Александр Лопатин. Слава богу, что не на Шурочка Лопатина, только все равно мне такое соседство ой как не нравится. Помнится, бабушка рассказывала, что когда Россия еще называлась СССР, практиковалось распределение жилья с подселением. Вот и тут та же картина, один в один. До прямых конфликтов, как на кухне в коммуналке, еще не дошло, но лиха беда начало. А самое обидное, что винить в таком соседстве, кроме себя самого, некого.
Потому что позавчера, в пятницу вечером, я прыгнул с крыши сам. И даже за то недолгое время, пока парил в воздухе, успел слегка погордиться собой. Как же! Я – прыгнул! Сам! Придурок.
Вот только несколько секунд полета от крыши до земли обернулись невыносимо долгим барахтаньем в каком-то беспросветно черном колодце без конца и края, а вместо ожидаемого (пусть даже и болезненного) столкновения с асфальтом школьного двора, вывалившись из "колодца", я воткнулся башкою во что-то теплое и мягкое. А там уже и на землю окончательно рухнул, как каскадер на воздушную подушку.
Приземлившись, я даже успел обрадоваться, что моя бездумная эскапада завершилась так благополучно, и, не открывая глаз, радовался секунды три, пока где-то слева не раздался грохот. Помню, мысленно успел усмехнуться и по-саидовски небрежно бросить: "Стреляли…", вот только тут до меня вдруг дошло, что это действительно – стреляли, и в голове моей почему-то два голоса одномоментно и с одинаковой интонацией протянули: "ой, мамочка…" И тут начался кошмар.
Сначала в ноздри ударил прогорклый запах давно немытого тела пополам с прокисшей вонью грязной одежды. Я открыл глаза и обнаружил, что валяюсь поверх какого-то мужика, а перед моими глазами застыла скрюченная ладонь. Вся в мелких трещинках на грубой, обветренной коже, с неровными, обкусанными грязными ногтями на корявых пальцах. И почему-то именно эта рука мгновенно убедила меня, что все – взаправду. В кино таких рук не бывает, в книжках тоже. Мужик, послуживший мне демпфером, не шевелился и даже, по-моему, не дышал, в общем, производил полное впечатление покойника. И хотя до этого мертвецов я видел только в кино, сразу так и подумалось, что дядька – мертвый, и это не самая лучшая лежанка. И тут же поспешил с него слезть, точнее, сползти, словно краб. И какого, спрашивается, черта меня на приключения потянуло-то? На сомнительные такие приключения. И добро, если бы дело окончилось вытрезвителем или койкой в травматологии, ну и постыдной оглаской, это само собой разумеется. Но очутиться в незнакомом месте, черт знает где, понять, что рядом с тобой происходит форменное смертоубийство, и сообразить, что ты сам в это смертоубийство вовлечен – это вообще… ну полный… полный попандос, как говорят мои подопечные.
Пока я, пытаясь утвердиться на подгибающихся ногах, корячился над покойником, рядом из ниоткуда материализовался еще один мужик, одетый, словно танцор из "Ханджурули". И вот что странно: я абсолютно точно знал, что до этой минуты его ни разу не видел, как вдруг кто-то внутри меня удивленно присвистнул: "Господи! Никак князь всех абрагов порешил!" – и это точно говорил не я. Из живых на поляне были только я и князь. В результате я, едва встав на ноги, снова сполз на землю. Мне было так хреново, как, наверное, никогда в жизни. Говоря "мне", я имею в виду – обоим чувакам, уютно устроившимся в моей (правда, я уже не совсем уверен, что это утверждение абсолютно верно) черепушке. Хорошо хоть оставшийся в живых горец настроен ко мне вроде бы дружелюбно. Вот, кстати, тоже еще одна загадка: прыгал я осенним вечером в городе, а приземлился летним днем на полянку перед водопадом.
Пока я с этими непонятками разобрался, князь протянул мне руку и что-то сказал. По-грузински вроде бы. Да хоть бы и по-узбекски, один фиг, не понимаю. Тот, видимо, уяснив, что смысл его слов для меня недоступен, повторил, но уже по-русски, а напоследок огорошил: меня, говорит, Дато Туташхиа зовут. И в усы улыбается. Однако, здравствуйте… Я про этого Туташхию еще в детстве книжку читал. И в том романе он еще до революции на Кавказе бандитствовал, но благородно, вроде грузинского Робин Гуда. Это что, я в книжку попал? И словно этого открытия мне было мало, второй голос вновь удивился: какие, мол, книжки, какое детство, если про подвиги знаменитого абрага газеты, почитай, каждую неделю пишут! А грузин по-прежнему лыбится, фамилию спрашивает! Толком не соображая, что происходит, я ляпнул, что паспортные данные свои не помню. Ляпнул и понял, что действительно не помню, кто я такой и как меня звать. А тут еще и второй голос, заявив, что он тоже ничего не помнит, паники добавил. И сразу после этого хлынули воспоминания. Волнами. Сначала мой сумасшедший прыжок с крыши, потом какая-то тюрьма… Вот тут меня проняло основательно, хлеще, чем раньше.
Я понимал, что во мне еще кто-то есть, потому что в голове крутились воспоминания о вещах и событиях, которые не то что никогда не видел, а даже и не подозревал об их существовании… Я помнил очень многое, гораздо больше, чем знал, вот только при этом осознавал, что это не только моя память, а чья-то еще. И этот кто-то сказал абреку, что фамилия моя – Троцкий. А я, смутно припоминая эту фамилию, точно знаю, что и меня и моего "соседа" зовут не так, но ничего не могу сказать против. Словно язык отнялся. А Туташхиа не унимается, мало ему фамилии, еще и имя подавай. Правда, здесь он обломался не по-детски. Потому что я не помнил ни одного имени, ассоциирующегося со мной! Вот и получил имя – Лев. Это абрек меня так окрестил и даже обоснование такому имени привел. Вполне, надо сказать, хорошее, греющее самолюбие. Мое нелепое кувыркание из двадцать первого века неизвестно куда Туташхиа за вполне осознанный подвиг принял. А убеждать его в обратном у меня, честно говоря, духу не хватило. Никогда прежде никто меня героем не считал. Даже в шутку. Да и сам я, учитывая, что даже с крыши сигануть решился, только водкой накачавшись, в своей способности на подвиг очень сомневаюсь. И "сосед" мой, то ли из солидарности, то ли по жизни правдолюб, поддакнул, что и он к подвигам не стремился и вообще смыться хотел, а не в бандитские разборки встревать. Ну, не герои мы оба-двое, не герои.
И Бог его ведает, до чего бы эти расспросы докатились, если бы мне вдруг жрать не захотелось. Не чинно так перекусить, а именно сожрать. Хоть что-нибудь. Мое второе "я", перебив абрека, обещающего мне (или ему, второму мне?) всяческую помощь, слезно стеная, что со вчерашнего дня голодное, попросило еды. Странно, с чего такой голод? Хорошо вроде бы закусывал, плотно… Хотя на фоне других странностей – эта еще не самая странная.
То, что со мной происходит, вообще вне всяких категорий, где-то в глубине подсознания теплится мыслишка, что такого быть просто не может, но глаза, нос и все остальные органы чувств упрямо твердят, что не только может, а есть! Потому что в самом реальном сне кровь на траве так не пахнет смертью! Я вообще до сегодняшнего дня не знал, как они пахнут, что кровь, что смерть. И предпочел бы и дальше не знать. Да черт со мной! И пусть второе "я" испуганно верещит, что нельзя поминать Врага Господня к ночи и всуе, все равно – черт с нами обоими! Я здесь, меня – двое, и от этой реальности, данной нам в ощущениях, никуда не деться ни ему, ни мне. Так что со всеми несуразностями разбираться будем позже, а сейчас я хочу есть! И хрен с тем, что на поляне валяются три мертвеца! Хотя еще вчера я, наверное, так бы не думал. Только кто его знает, что бы я думал вчера? В той жизни вокруг меня трупы не валялись, если и были – только на экране телевизора. Но там – понарошку. А здесь – все настоящее, а все равно – никаких эмоций. Наверное, мозг и душа, перегруженные одновременным двойным восприятием, просто не хотят и не могут расходовать эмоции еще и на что-то постороннее.
Чтобы хоть немного обособиться от лезущих изо всех щелей тягостных мыслей, я уставился на абрека. Не помню, каким его описывали в книжке, но здесь он производит сильное впечатление. Спокойный, уверенный в себе, цельный такой мужик. Раньше подобных ему я никогда не встречал. А еще глаза. Казалось бы, у человека, убивающего легко и непринужденно, глаза должны быть если не пустыми, то какими-то холодными, отстраненными, что ли. Про то, что его голову какому-то Цхададзе подарок на именины преподнести хотели, он так равнодушно рассказал, словно не о нем речь шла. Хотя лично мне от этого равнодушия стало страшно. Но нет! Взгляд у абрека добрый и мягкий. И говорит как-то непривычно, даже с пафосом, но искренне. Когда он назвал меня другом и братом, я ему сразу поверил. Безоговорочно. Может, потому что раньше у меня не было ни друзей, ни братьев? А так хотелось…
Когда мое второе "я" вдруг поведало, что направляется в Одессу через Батум (оно, оказывается, анархист и с властями у него проблемы! Вот если не везет, так во всем!), Туташхиа нам помощь обещал. И хотя "тот, который во мне сидит" почему-то напрягся, мне вдруг стало почти хорошо: в первый раз в моей сознательной, взрослой жизни кто-то обо мне заботится! В результате этой заботы я оказался в селе Коджор, в гостях у милого толстячка с крайне недоверчивым взглядом – Самсона Гогечиладзе.
От водопада, где я познакомился со знаменитым разбойником, до деревушки несколько километров, и пройти их пришлось пешком. Но это время я провел не зря и наконец-то выяснил, в каком месте и времени оказался. А главное – с кем вынужден соседствовать. Не скажу, чтоб результаты расследования меня обрадовали, но, с другой стороны, могло быть и хуже. Но обо всем по порядку.
Нравится мне это или нет, но занесло меня в век девятнадцатый, точнее, в предпоследний его год – 1899-й. И угодил в тело парня по имени Александр Лопатин. Странное дело: хотя мы дети разных эпох и судьба у нас разная, мы очень похожи, что внешне, что внутренне. Лопатин тоже никому не нужный одиночка. У него, как и у меня, есть родители, но у нас обоих они сами по себе, а мы сами по себе. Выживаем в меру сил и способностей. Как и у меня, у него это не очень хорошо получается. По крайней мере, за последний год он успел две недели провести в тюрьме, благо хоть не уголовник. Официально – за политику, фактически – по глупости. Дважды сменил место жительства, а теперь снова в бегах. И вновь не от большого ума. Не самый плохой, надо сказать, вариант, вот только у меня, как всегда, все не так, как положено.
Не являясь большим поклонником альтернативной фантастики, пару-тройку книг на тему провалов во времени я все же прочитал. И в них, если кто-то куда-то и попадал или вселялся в чье-то тело, то такой "попаданец" сразу обретал кучу всяких "бонусов", начиная с круто тренированного тела, заканчивая почти что всезнанием. А я? Какие у меня появились плюсы, кроме минусов? Посчитал, негусто вышло.
Физически Лопатин развит чуть лучше меня (однако ж далеко не Геркулес), знает три или четыре иностранных языка (но не считает себя полиглотом), гениально играет в карты (в отличие от моего – гуманитарного, у него математический склад ума) и имеет некоторый опыт стрельбы из охотничьего дробовика. Прямо скажем, не Вильгельм Телль, но я и этого не умею. Точнее – не умел. Теперь-то я вместе с лопатинским телом и воспоминаниями и умениями его обзавелся. Добытчи-ик… В чем Саша имеет абсолютное превосходство – это в знании местных реалий. Сей бонус – несомненный плюс. Потому как самостоятельно я не то что с местным людом толком поговорить не смогу, а и о том, сколько пресловутая французская булка стоит, даже не подозреваю.
То ли с перепоя, то ли от врожденной лени (а реципиент, при всех его достоинствах, все ж ленивее меня! Или он такой же неторопливый, как и его век?) Лопатин, словно признав мою доминанту, в последнее время себя почти не проявляет. По крайней мере, пока его вмешательство реально не потребуется. Теперь бы еще разобраться, что мне со всем этим "счастьем" делать и куда применить.
Что я знаю об этом времени? Да ни фига. Помню только, что в четырнадцатом году Первая мировая начнется, а в семнадцатом – революция. А-а! Еще Русско-японская война была! Если покопаюсь в памяти, даже даты начала и конца оной вспомню. Только чего мне с этих знаний? В читанных мной аишках герои то к Сталину, то к царю (не важно, какой у того идентификационный номер) на прием попадали, и те, моментально проникнувшись к "попаданцам" любовью и доверием, совместными усилиями, то есть Самый Главный + главгерой, разом всех плохишей побивали и устраивали если не рай на земле, то один из его филиалов. И чего? Мне теперь, следуя канонам и заветам, тоже пытаться прорваться к царю и поведать, чем для России эти вехи обернутся? Ага, щаз-з-з. Крайне сомнительно, что у меня это получится. Представил картинку: юноша бледный со взором горящим вещует царю… о чем? О новейших способах преподавания и превосходстве системы ЕГЭ над стандартными экзаменами? Большего-то я не знаю. А еще нельзя не учитывать вероятность, что по пути к их величеству я раз пять успею в местный дурдом загреметь. Так что пробиться в мессии даже пытаться не буду. Не мое.
Вывод прост, не имея возможностей спасти Россию в целом, буду спасать себя, любимого. Этот путь представляется мне более простым, а главное, можно обойтись без самопожертвования. Может, такой образ мышления и неправильный, но желания класть живот на алтарь я за собой чегой-то не наблюдаю. Некомфортно это и больно. Так что, пойдем по пути наименьшего сопротивления: как хотел Лопатин, доберемся до Одессы, с помощью его компаньонов разживемся деньгою, а после устроимся где-нибудь, где его (меня, нас?) никто не знает, и дело свое откроем. А году эдак в тринадцатом смоемся за границу. В ту же Аргентину, к примеру, там вроде бы никаких войн и потрясений на ближайшие полвека не ожидается. Решено, дожидаюсь абрека и с ним на пару отправляюсь в Батуми. Такой попутчик очень полезен. Вот только интересно, что он во мне нашел, что вызвался помочь? Ладно, не пропадем… но горя хватим.
Это я в полной мере понял, когда до меня дошло, что без документов мое путешествие в Одессу обещает обернуться еще одним приключением. Только не это! Не надо мне никаких приключений! Услышав о столь удручающей перспективе, мы оба (я и Лопатин) дружно взвыли, наперебой обещая не пить ничего крепче кофе, не связываться с темными личностями, не ругаться с Алевтиной, не читать запрещенной литературы… Только пусть все обойдется! Пусть хотя бы все снова станет так, как было до злосчастного падения… то есть – до падений.
Но что-то мне подсказывало – никакого "как прежде" уже не будет. И – не обойдется.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Август 1899 года. Горный маршрут сообщением Коджора – Батум
Утром следующего дня, еще до рассвета, маленький караван из двух людей и трех лошадей покинул приветливое подворье Гогечиладзе и выехал за пределы Коджора, начав свой путь к побережью.
Как и предсказывал Туташхиа, быстрой езды не получилось. Почти весь путь пролегал по горам и по горным долинам, густо заросшим труднопроходимыми буково-каштановыми лесами и такими же кустарниками. Не раз и не два товарищам приходилось пробираться по заболоченным руслам рек с ольховниками, перевитыми зарослями колючих лиан, где никогда до них, казалось, не ступала нога человека, а то, напротив, идти совсем рядом с полотном железной дороги, вдыхая паровозный дым с кислым запахом мазута, которым щедро делились пробегающие поезда.
Троцкий, непривычный к южной природе с ее зарослями рододендрона и тарантулами в палец величиной, большую часть пути раздраженно вертелся в седле и, проклиная бездорожье, возмущался, что видит вокруг лес, более привычный для какой-нибудь Африки или Бразилии, чем для Российской империи. Хотя, скорее всего, причина раздражения крылась не столько в окружающей флоре, сколько в уставшем от седла афедроне неумелого наездника.
Несколько раз им встречались небольшие группы людей – крестьян и ремесленников, стремящихся добраться до Батума в поисках лучшей жизни. Каждый раз Туташхиа, к неудовольствию Льва, делился с людьми съестными припасами. Заметив, что и в первый, и во второй раз Дато оставлял людям по десять рублей, молодой человек ревниво подумал, что, расставаясь с ним, абрек оделил его такой же суммой… и не говорит ли это о том, что для горца Троцкий значит не больше, чем первые встречные случайные попутчики? Назойливая мысль, возникая после каждой новой встречи, тревожила и упорно не желала покидать и без того измученный мозг.
И только вспомнив поведение абрека в последние дни, Лев, смирившись с его причудами – следствием личного кодекса чести разбойника и широты его натуры, – поставил на страхах жирный крест и больше подобной дурью не маялся. К тому же какой смысл переживать попусту, если все равно все деньги находились в распоряжении Туташхиа?
Ночевали, как правило, под открытым небом. И хотя перед отъездом из Коджора Лев взял у Самсона бурку, его собственные предчувствия на предмет сохранности собственной одежды понемногу сбывались – уже к середине пути пиджак сгодился бы разве только для не слишком привередливого пугала, потому что самый непритязательный бродяга мог посчитать такой подарок оскорблением. На каждом привале Туташхиа взял за привычку учить Льва стрельбе. И теперь, прежде чем лечь спать, Троцкому приходилось выстрелить несколько раз из винтовки и револьвера по мишени, а потом, под монотонное ворчание абрека, чистить оружие. Как бы там ни было, регулярные тренировки принесли хоть какую-то пользу: хорошим стрелком молодой человек стать не успел, но хотя бы уже уверенно держал оружие в руках.