Заглянув за одну из выходящих в коридор дверей, он обнаружил большой зал, заполненный темнеющими громадами сложного оборудования. Даже вплотную подойдя к одной из этих внушительных машин - осторожно, словно опасаясь, что та внезапно пробудится к скрежещущей и лязгающей жизни, - он не рискнул судить об их предназначении. Пробежавшись лучом фонаря по кирпичным стенам, он обнаружил несколько чертежей, схем или диаграмм, однако так и не смог найти на них следы письменного языка, которые могли бы поведать о происхождении последних владельцев здания.
Проходя по второму этажу, а затем и поднявшись на третий, Титус все больше дивился относительной чистоте завода. Не было следов пожравшего его огня, не было разливов химикалий, приведших к его эвакуации (хотя физические катастрофы редко становились причиной смерти заводов, экономические били сильнее, чем длань Господня). Но что самое удивительное, не было никаких следов проживания здесь бездомных и прочих маргиналов. Ни покрывающих стены граффити, ни разбросанных бутылок из-под пива и вина, ни примет употребления наркотиков. Ни запаха мочи, ни мусора, ни грызунов или насекомых, которых неминуемо привлекли бы отходы подобного вторжения. Такое огромное строение должно просто кишеть стаями бродяг, государствами бездомных, конкурирующими в своего рода микрокосме.
Так что же их отгоняло? Нужно признать, что это место полнилось жутковатой, беспокоящей тишиной. Но обитателей Панктауна никогда не отличала мягкотелость. Здесь каждый готов был пустить в ход клыки и когти, носил ли он запачканные лохмотья или же безупречный костюм. Так что в этом месте могло так насторожить банду, подыскивающую себе просторное логово, или сборище злобных мутантов, что они оставили его нетронутым и пустующим? Может, здесь действительно произошла какая-то опасная утечка, относительно которой Титус пребывал в блаженном и, возможно, смертельном неведении? Или же здание было настолько безвестным, что все попросту не подозревали о его существовании?
Теперь он поднялся на четвертый этаж и помедлил на мостике, перекрывающем холл, чтобы взглянуть с него вниз с высоты всей этой кирпичной пропасти. По мягкому стуку о выходящие наружу окна и угасанию света Титус понял, что начался дождь.
Стоп. Он перегнулся через перила и вытянул шею - обозреть мостики, что находились под тем, на котором он сейчас стоял. Он оставил пустой стакан из-под кофе на первом из них. И сейчас его там не было.
Значит, он был не один. Он снова почувствовал тяжесть своего пистолета, вжатого в ребра. Так что это было? Маленький сморщенный старикашка? Или же демон, пышущий яростью?
Он продолжил свой путь по мостику, решив все же кратко осмотреть последний этаж перед тем, как отправиться восвояси и заняться подготовкой первого отчета. Он поправил свои соскальзывающие очки. Они записывали все, что он видел и слышал, так что он имел возможность вместе с отчетом представлять полную запись своего расследования.
Наконец он вошел в еще один просторный, хотя и с низким потолком зал, заполненный циклопических размеров оборудованием. Словно живые корни или дикие лозы, пучки кабелей змеились по стенам и потолку и исчезали во мраке. Вокруг было тихо как в могиле. Хотя нет, откуда-то раздавался едва слышный тикающий звук, который Титус, задержавший дыхание в попытке его распознать, поначалу принял за стук капель по окну. Но окна он не увидел. Может, насекомое, пробегающее по полу? Озираясь вокруг в поисках источника звука, он остановил взгляд на одной из машин. Подошел к ней поближе, осветив фонариком. Приблизившись к ней вплотную, он выключил свет. Потому что слабое свечение исходило из маленькой узкой щели в самой машине - бледное сияние откуда-то из глубины. Он осторожно прижался глазом к отверстию.
Какая-то вакуумная трубка, издающая мягкое зеленоватое свечение. А еще крошечный поршень, поднимающийся и опускающийся, издавая тот самый тикающий, напоминающий сверчка звук, что он слышал ранее. Вот и все. Это было словно найти последний уголек, догорающий на пожарище… Последние, предсмертные удары сердца динозавра.
Выпрямившись, он обратил свое внимание еще кое на что. Луч его вновь включенного фонарика отразился от задней стены. Пробираясь к ней мимо громад оборудования, он установил, что она сделана из стекла, окрашенного в темно-желтый цвет. Словно стена из янтаря.
Оно казалось очень толстым и было покрыто слоем пыли. Он протер его рукавом своего пальто, затем прижал к его поверхности фонарик и очки, жалея, что не захватил другие записывающие очки, позволявшие видеть в темноте. Была ли с противоположной стороны мутной стеклянной стены другая комната?
Внезапно он выключил свой фонарик и дернулся от стены прочь. Как только у задней стены небольшой комнатки его луч осветил изножье узкой койки, которая вполне могла бы предназначаться для узника, в камере начал разгораться тусклый свет. Он продолжал разгораться, через стекло отбрасывая желтый свет на Титуса и окружающее оборудование. Он сделал еще несколько шагов назад.
И теперь фигура, которая, должно быть, все это время пребывала в камере, шагнула от кровати к стеклу. Рассеянный свет очерчивал на стекле ее силуэт. Ясно было лишь то, что это была обнаженная женщина, - было слишком темно, чтобы разглядеть ее лицо, но контуры ее тела были привлекательны. Фигура прижала к стеклу ладони своих вытянутых рук. Титус снова попятился. Похоже, теперь она собиралась прижаться к стеклу лицом… Чтобы взглянуть на него…
Необъяснимо для самого себя он развернулся и ринулся прочь. Его пальто зацепилось за одну из машин, и он порвал ткань, вырываясь из ее зубов.
Его шаги проклацали по одному мостику. По другому. На лестницах было слишком темно, и он чуть не оступился на одной из них и не разбился насмерть…
Вырвавшись наконец наружу, он обратил лицо к ливню, который будто бы опадал с поблескивающей кирпичной шкуры возвышающегося над ним здания.
В своей гостиной Титус обнаружил женщину, с комфортом устроившуюся на софе. На ней была уютная кофта на пару размеров больше, безупречные бедра облегали черные лосины, а ноги согревали носки. На полу в пределах ее досягаемости стояла кружка с кофе. Голова повернута к экрану ВТ. Она, похоже, не слышала, как он вошел, или же была слишком увлечена просматриваемой программой, чтобы отметить его присутствие. Хотя нет - ВТ был выключен. Экран, на который она так пристально смотрела, был пуст. Уходя, Титус забыл выключить не ВТ, а свой голографический проектор. Он коснулся панели управления, и привлекательная чернокожая женщина исчезла… Точно так же, как почти уже два года тому назад. Даже от ее кружки с кофе не осталось и следа.
Он заглянул в одну из двух спален, но нет - она была пуста. Призрака его сына там не было. Сейчас мальчик был на Земле. Титус оставил на стенах его постеры, а в углу все еще стояла маленькая кровать.
Перебросив свое разодранное и промокшее пальто через спинку стула, он сел за свой рабочий стол и вставил крошечную таблетку из записывающих очков в компьютерную систему. Его хранитель экрана демонстрировал старомодное ядро для сноса зданий, врезающееся в антропоморфный собор с мультяшной мордочкой, который вздрагивал, повизгивал и уменьшался с каждым дурашливо звучащим ударом. Затем начала проигрываться его запись, и он перемотал ее почти до конца.
Он останавливал запись несколько раз, просматривая ту ее часть, когда вглядывался в мягкое свечение из нутра машины. Может, дело было в плохом освещении, на которое он пытался делать поправку, работая с картинкой, но миниатюрный поршень не был отчетливо виден. Он выглядел как темная клякса или мутное пятно, словно двигался слишком быстро, чтобы за ним мог уследить человеческий глаз, хотя, насколько он помнил, все было не так.
Наконец он дошел до той части записи, где приблизился к стеклянной стене и заглянул за нее.
Он хотел приглядеться к темному лицу плененного призрака. Увеличить его. Осветлить картинку. Он заранее ужасался тому, что могло ему открыться, - тем глазам, что тогда смотрели на него.
Но он так ничего и не увидел. Те моменты, в которые он смотрел сквозь стекло, запись выдавала в ином свете. Стена так же светилась, однако это выглядело так, будто свечение исходило от самого материала. И казалось, что никакой комнаты там нет. Все, что он увидел, - это выделяющуюся на желтом сеть темных вен, которую можно было принять за трещины на поверхности. Но, увеличив изображение, он заметил, что самые толстые ответвления ее слегка пульсируют.
Ему на ум пришел богомол, притворяющийся цветком. Но этот образ, пожалуй, был слишком грубым. Тогда, может, мотылек, чьи крылья имитируют цвет и текстуру коры.
А еще он подумал о мертвых. И о том, что после них остается.
На следующее утро он не спешил со сборами на работу. Ему даже звонил его шеф, но отнесся к этому весьма по-дружески. Увидев, что Титус все еще в пижаме и халате, он посоветовал ему взять выходной, если он плохо себя чувствует.
- О, а что там с тем местом, к которому ты собирался приглядеться? - спросил его начальник перед тем, как отключиться. - Ты вообще вчера туда добрался?
- Это пустышка, - сказал тихо Титус, глядя на экран и гадая о том, что он пытался защитить или уберечь. - Там нет никакого здания.
Жертва
1: Скованные одной цепью
На этот уикэнд снова устроили снегопад. И так будет каждую неделю вплоть до самого Рождества. В рабочие дни недели с неба не упадет ни снежинки. Зачем препятствовать дорожному движению? Да и сегодня снега было не так много, чтобы он мог хоть как-то затруднить шоппинг. Наоборот, его было ровно столько, чтобы пробудить в покупателях праздничный дух, а с ним и стремление к трате своих денег.
Магниевый Джонс сидел, прислонившись к стене, у самой вершины Бака, машины, которая кому-то могла напомнить нефтяной танкер старых времен, поставленный на нос. Скорчившись среди труб и выпускных каналов, он напоминал детеныша горгульи. Отовсюду ввысь поднимался пар - жаркие выхлопы изнутри могли заживо сварить любого из Рожденных, как лобстера. Джонс был обнажен и прижимался плечом к решетке, закрывавшей жужжащий вентилятор. Когда ему удавалось раздобыть растворимый кофе или суп быстрого приготовления, он кипятил воду, ставя котелок на козырек над вентилятором. Одежды он не носил, чтобы ее не спалить.
Не все из Выращенных были невосприимчивы к жару - некоторые могли переносить жуткий холод. На шестой террасе заводского двора, выходившей на Бак, коротали свой перерыв несколько Выращенных. Некоторые из них были обнажены и с радостью обращали лица навстречу сыплющемуся снегу. Многих встревожило, что руководство Завода позволило Выращенным брать перерывы. Ведь таким образом предполагалось, что с ними следует считаться, даже заботиться о них.
Прищурившись, Джонс всматривался в снежную пелену. Он узнал кое-кого из рабочих. Хотя все они были лысыми и все были клонами какой-то жалкой полудюжины Рожденных, голову каждого украшала индивидуальная татуировка, что позволяло отличать их друг от друга. Обычно в рисунки были вплетены буквы и цифры - личные коды. У некоторых на лбу были выколоты их имена. Кроме того, татуировки были раскрашены в соответствии со специализацией - фиолетовая Доставка, серый Бак, голубая Криогеника, красные Печи и так далее. Татуировка Магниевого Джонса была красной. В татуировках был и какой-то художественный элемент. Они могли изображать символы, знаковые для Панктауна или же для Земли, с которой вела свой род большая часть его колонистов. Это могли быть животные, знаменитости, звезды спорта. Татуировка Магниевого Джонса представляла собой кольцо пламени, охватывающее его голову подобно короне. Сквозь огонь проглядывали несколько черных букв и штрихкод, напоминая обугленный скелет сожженного дома.
Именовали Выращенных с той же выдумкой и юмором. Из стоящих на террасе он узнал Шерлока Джонса, Имитацию Джонса и Баскетбольного Джонса. Ему показалось, что он углядел Подсознательного Джонса, возвращающегося внутрь. Восковые Губы Джонс сидел на ограждении и болтал ногами над улицей далеко внизу. Джонс Джонс потягивал кофе. Черника Джонс вел приглушенную беседу с Цифровым Джонсом. Копирайт Джонс и Джонс Из Военной Разведки только что вышли из здания, чтобы присоединиться к остальным.
Наблюдая за ними, Магниевый Джонс скучал по тем временам, когда сам беседовал с некоторыми из них, скучал по единственному перерыву, которого приходилось ждать первые десять часов рабочего дня. Но скучал ли он по самим созданиям? Он чувствовал родство с прочими Выращенными, сопереживал их жизням, их ситуациям… Но это могло быть следствием того, что он видел в них себя, а потому и переживал он свою жизнь, свою ситуацию. Временами родство ощущалось как братство. А вот привязанность? Дружба? Любовь? Он не был уверен, что его чувства можно было определить такими словами. Может, и Рожденные чувствовали не сильнее, чем он, и попросту приукрашали и романтизировали свои собственные бледные чувства?
Но Джонс вовсе не был таким, как роботы, андроиды… Его ничуть не заботил вопрос о том, мог ли он считать себя живым, мог ли испытывать подлинные эмоции. Он чувствовал себя очень даже живым. И он испытывал очень даже сильные эмоции. Гнев. Ненависть. В отличие от любви эти чувства он и не думал ставить под сомнение.
Трясясь от холода, он отвернулся от снежной панорамы Завода и города за ним, чтобы с радостью вернуться в свое гнездо, наполненное гудящей жарой. Из украденного и затащенного им сюда жаростойкого ящика он достал кое-какую одежду. Кое-что из нее было огнеупорным, кое-что - нет. В подкладке у длинного черного пальто был зашит обогревающий контур. Джонс поднял воротник, чтобы защитить шею от снега. Вслед за пальто - поношенные перчатки. За ними - черная лыжная шапочка, натянутая на лысую голову, как для того, чтобы скрыть татуировку, так и для защиты голого скальпа от снега. Он уставился на свое запястье, желая, чтобы на нем появились цифры. Они показывали время. Эта способность была у всех Выращенных, принадлежавших Заводу, - она способствовала эффективному распределению их рабочего времени. У него была назначена встреча, но опоздание ему не грозило.
Как бы сильно он ни презирал свою былую жизнь на Заводе, некоторые привычки въелись в него слишком глубоко, чтобы с ними расстаться. Магниевый Джонс всегда был пунктуален.
Выйдя на улицу, Джонс нацепил темные очки. В окрестностях Завода в нем легко могли опознать Выращенного. Все шесть человек, ставших источниками генетического материала, были мужчинами-Рожденными, преступниками, приговоренными к смерти (им заплатили за право клонировать их для промышленного труда). По существующим законам клонировать живых человеческих существ было запрещено. Клоны живых существ могли бы приравнять себя к своим оригиналам. А потому клоны живых существ могли решить, что обладают определенными правами.
Состоятельные люди хранили собственных клонов на случай внезапной смерти, клонировали свои семьи и своих друзей. Разумеется, нелегально. И об этом знали все. Джонс полагал, что и сам президент Завода может быть клоном. Но, несмотря на это, Выращенные продолжали быть Выращенными. Продолжали быть отдельным видом.
Из укрытия затемненных линз Джонс изучал лица людей, мимо которых проходил. Рожденные, предрождественский шоппинг. Но лица их говорили о полной замкнутости на себе. Чем теснее группировались Рожденные, тем отчужденнее становились друг для друга, испытывая отчаянную животную потребность в собственной территории. Даже если эта территория ограничивалась нахмуренными бровями и мрачным, упертым в землю взглядом.
Отдаленные ритмичные выкрики заставили его обернуться, хотя он уже знал их источник. У самого ограждения Завода всегда стояла лагерем какая-то группа бастующих. Палатки, дым от костров в бочках, транспаранты, трепещущие на снежном ветру. Одна из групп участвовала в голодной забастовке. Люди были истощены, словно узники концлагеря. Пару недель назад одна женщина совершила самосожжение. Тогда Джонс услышал крики и подобрался к краю своего высотного убежища, чтобы посмотреть. Его восхищало спокойствие женщины, сидевшей со скрещенными ногами в центре маленькой преисподней, - черного силуэта с уже обуглившейся головой. Восхищало то, что она не бегала вокруг и не вопила от боли, то, что она не запаниковала и не потеряла свою решимость. Он восторгался ее силой, ее самоотверженностью. Она пожертвовала собой ради своих товарищей по человеческой расе, и это был акт, который доказывал, что в конечном итоге Рожденные испытывали большую сплоченность, нежели Выращенные. С другой стороны, их общество поощряло подобные чувства, в то время как Выращенных отучали от дружбы, товарищества, привязанностей.
Впрочем, женщина могла быть просто сумасшедшей.
Для того чтобы добраться до находившегося в подвале паба, Джонсу пришлось преодолеть узкий туннель со стенами из сочащегося влагой кирпича и полом из металлической решетки… Под ней слышалось журчание какой-то жидкости. По правую руку отсутствовала целая секция стены - ее место занимала мелкая проволочная сетка. За сеткой виднелась темная комната, из которой глазела на него, как из клетки, целая куча мутантов или инопланетян, а может, и мутировавших инопланетян. Их безмятежность напоминала безмятежность животных, ждущих, когда их накормят или наоборот - подадут к столу (а так оно могло и быть). Они были такими высокими, что их головы скребли потолок. По худобе они не уступали скелетам, а их испещренные трещинами лица выглядели так, словно их разбили, а затем склеили вновь. Волосы их напоминали раздувающиеся на ветру нити паутины, хотя Джонсу казалось, что здешний густой и влажный воздух свивается вокруг его ног.
Биение музыки нарастало до тех пор, пока он не распахнул металлическую дверь и оно не взорвалось ему в лицо, словно мина на растяжке. Сгорбленные спины у стойки бара, на бильярдном столе - тучная обнаженная женщина, медленно вращающая бедрами в танце. Джонс кинул лишь взгляд на ее огромные груди, кружащиеся в задымленном полумраке, словно планеты, - Выращенные Завода не имели сексуальных желаний, среди них даже не было женщин.
За угловым столиком сидел молодой мужчина с огненно-рыжими волосами - такой цвет от природы встречается нечасто. Он улыбнулся и слегка взмахнул рукой. Джонс направился к нему, на ходу снимая очки. Он посмотрел на руки мужчины, лежащие на столе, - может, он прятал пистолет под газетой?
Волосы человека были длинными и жирными, а борода - грязной и неаккуратной, но у него были приятные черты лица и дружелюбный голос.
- Рад, что ты решился прийти. Я - Нэвин Парр. - Они пожали друг другу руки. - Присаживайся. Выпьешь?
- Кофе.
Мужчина помахал официантке, и она принесла им два кофе. Рожденный тоже не стал притуплять свои чувства алкоголем, отметил про себя Джонс.
- Так как ты познакомился с моим другом Мудрингом? - спросил Рожденный, поднимая свою надтреснутую кружку, чтобы сделать осторожный глоток.
- На улице. Он дал мне денег на еду в обмен на небольшую услугу.