Доната так и не заметила бы ничего странного в его поведении, если бы он, неловко перевернув вертел с нанизанными на нем кусками козы, внезапно не зашипел от боли. Девушка насторожилась и не сводила с него глаз, как бы он не старался улыбаться. Чуть позже она поняла, в чем дело.
– Сними рубаху, – решительно сказала она, заметив, как он насилу сдержался, неосторожно облокотившись на левую руку.
– Зачем это еще? – подозрительно прищурился он.
Доната хотела пошутить, что он-де видел ее без одежды десятки раз, а она его еще ни разу – вот, решила наверстать упущенное. Но вспомнив его ожесточенное, полубезумное лицо, каким оно было в подземелье, сдержалась. Да, судя по всему, он не способен был оценить шутку.
– Снимай, – настояла она и потянула рубаху вверх.
Дело обстояло даже хуже, чем она успела себе вообразить, пока снимала рубаху. Левое плечо вспухло. Края резаной раны сочились гноем, а чернота пустила свои щупальца под ключицу. Доната едва сдержала горький стон. Не следовало пугать Ладимира – вон как глазищи раскрыл, смотрит.
– Почему не промыл, как я сказала тогда? – сухо спросила она.
– Не до того было, – нахмурился он и потянулся за рубахой.
– А вчера? А позавчера? – она чуть не сорвалась в крик. – Тоже не до того было?
– Оставь. Еще день-два…
– Еще день-два, – зарычала она от злости, но перебила сама себя. – Так…
Она решительно поднялась, лихорадочно соображая, что будет делать, если в горных ручьях не водится то средство, что однажды спасло ей жизнь.
– Посвети мне, хоть ветку возьми. Я в темноте вряд ли что разгляжу.
– А мясо? – только спросил он, но подчинился безропотно.
– Успеем.
В свете ярких, но быстро отгорающих факелов ручей, сквозь расщелину в скале бодро искавший путь среди камней и травы, радовал глаз чистотой. Сперва Донате показалось, что ее надежда так и останется надеждой, и уж лучше сразу признаться себе в этом. Только настойчивость и желание, перед которым отступила природа, повернули удачу в ее сторону. Она разглядела их случайно. Очередной факел, подпаленный от предыдущей ветки, стал гаснуть и белые пиявки проявились в прозрачной воде, при ярком свете незаметные совершенно.
Когда она схватила их – сразу двух, редкая удача! – они извивались у нее в руках, готовые впиться в тело крохотными шипами.
– Я не стану этого делать! – услышала она, но радость от этого меньше не стала.
– Куда ты денешься? – веско сказала она. – И моли Отца, чтобы не было поздно.
Ладимир согласился с одним условием: она сделает то, что задумала, после того, как он поест. Ей пришлось так и нести их за извивающиеся хвосты. И терпеливо ждать, пока Ладимир насытится, глотая слюну и вдыхая запах готового мяса.
Ладимир тоскливо косился в ее сторону, отрывая зубами кусок за куском, и жаловался на то, что стоит ему посмотреть на белых червей, как у него пропадает аппетит. Насытившись, он стал покладистым. Не тратя понапрасну слов, он подставил ей плечо, малодушно отвернувшись в сторону.
Доната тщательно проследила за тем, чтобы лечебные пиявки присосались туда, куда нужно. Ладимир морщился, но она ему не верила: скорее всего больное место уже потеряло чувствительность.
Всю ночь она молилась матери. Ладимир спал беспокойно, дышал часто, то и дело облизывал сохнущие губы. И как только забрезжил рассвет, Доната уже тянулась беспокойной рукой к его лбу, моля небо о том, чтобы у него не было жара.
– С добрым утром, – он открыл глаза и улыбнулся.
Но она не поверила в его улыбку, пока не осмотрела рану.
Белые пиявки имели отнюдь не белый цвет. Раздувшиеся бока отливали черно-красным. Когда Доната тронула их пальцем, они отвалились. Они были мертвы, но все, что могли, сделали. Чернота вокруг раны никуда не делась, но края очистились от гноя и прилив свежей крови соединил их, наметив путь к выздоровлению.
Доната потратила время на то, чтобы в неярком свете начинающегося дня выудить из ручья еще двух белых пиявок и с гордостью приставить их к ране не ожидавшего подобной выходки Ладимира. На сей раз он не сопротивлялся, лишь ограничился коротким высказыванием о своей нелюбви к червям.
– До вечера должно хватить, – твердо пресекла Доната его неловкие попытки сослаться на то, что так неудобно нести мешок.
Чтобы облегчить его участь, она взяла меч. Идти было неудобно, к вечеру омерзительно саднила та часть тела, что находилась пониже спины, и по которой постоянно лупили ножны. Но согревала мысль, что положительные сдвиги в лечении наметились, и теперь дело за временем. Она позволила себе жалобный стон, устраиваясь на камне, накрытом курткой, пока Ладимир ушел за водой.
На третий день, меняя на ране очередных – с великим трудом добытых белых пиявок, Доната с радостью заметила, что помощь "червяков" больше не нужна. Она наложила повязку, предварительно смазав рану смесью из заваренных листьев Придорожника. И, счастливая, улеглась спать.
Как она уговаривала Ладимира остаться на ночлег в долине!
Среди камней, среди скал, среди холода и завываний ветра, пронизывающего до костей – вдруг открылась долина, как на ладонях отогретая заботливым дыханием матушки-природы. Обласканная лучами Гелиона, расцвеченная желтой листвой, что неторопливо сбрасывали угнездившиеся в скалах горные клены, с ручьем, искавшим путь к свету среди густой еще травы – настоящая Небесная Обитель.
День клонился к закату, и Доната с воодушевлением приняла подарок, заблаговременно наметив место для ночлега. Каково же было ее удивление, когда, не задерживаясь ни на мгновенье, скользнув равнодушным взглядом по всей этой красоте, Ладимир пошел дальше. Да еще и бросил через плечо короткое:
– Поторопись.
И все дальнейшие мольбы и причитания, способные растрогать и камень, терпеливо прослушал горный ручей – Ладимир не обернулся.
Потом он сказал Донате, что у него было скверное предчувствие. Долина, как сыр в мышеловке, пугала своей доступностью. Ладимир взял такой темп, словно собирался до заката спуститься в лес, о котором сохранилось лишь воспоминание: всюду, насколько хватало глаз, тянулась равнодушная горная гряда. Он торопил ее, буквально гнал вперед и успокоился только тогда, когда тропа вывела их на широкую ровную площадку, с которой долина была видна как на ладони.
Доната совсем уж было собралась устраиваться на ночлег на голых камнях, доступных всем ветрам. Но в наступающей темноте случайно обнаружила скальную расщелину, скрытую разросшимся горным плющом – вход в пещеру перегораживали сухие узловатые корни.
Пещера неожиданно оказалась большой. Гулкое эхо, отвыкшее от человеческой речи, с удовольствием развлекалось с новой игрушкой. В стенах пещеры обнаружились ниши, покрытые травой, превращенной временем в труху. Кострище, в котором много лет не разводили огня. Здесь останавливались люди, но давно. Очень давно.
Доната долго бродила по пещере, вздымая горящую ветку повыше. В пляске теней ей чудились на стенах забытые письмена и рисунки. Она не могла успокоиться, снедаемая завистью к давно ушедшим временам. Когда Лес принадлежал Кошкам, а все остальное – людям. Когда обидеть Кошку значило досадить Лесному Деду. Да и сам Дед считался равным Отцу Света. С тех пор многое изменилось. К лучшему ли? Доната не знала. Ей не с чем было сравнивать.
Ладимир ворочался, подкладывая в угасающий огонь все новые сухие корни плюща, которые он заранее нарубил маленьким топориком. Потом Доната услышала, как он поднялся и, отодвинув занавес из плюща, вышел из пещеры. Он долго стоял на площадке, время от времени глубоко вздыхая.
Сытый желудок молчал, переваривая остатки козьего мяса, и Донату потянуло в сон. Но заснуть в то время, как Ладимир зорким соколом вглядывается вдаль, ей не позволяла совесть.
– Эй, – окликнула она после того, как вздох по лучился особенно шумным.
– Да, – он вошел в пещеру, но садиться не стал погруженный в собственные мысли.
– Я все думаю, этой дорогой наверное пользовались когда-то? Отчего же сейчас стало не до нее?
– Пользовались. Там на севере, за горами, жили северные люди. По сути, мы все – выходцы из северных земель. Они были огромными и сильными. А мы – те, кто подались на юг, стали слабыми и изнеженными. Но долгое время мы торговали друг с другом. Вот здесь и проходил Северный путь.
– А почему сейчас не торгуем?
– Считается, что северяне вымерли. Отец рассказывал, что много лет назад зимы стояли долгие и суровые. Вот и заглох путь. Есть простая дорога, через Гранд, там все ходят. Это мы после перевала на юг повернем, а дорога там круто на север поворачивает… Уже в никуда.
Донате стало не по себе от дороги, которая ведет в никуда. Но огонь, получив щедрую порцию веток, затрещал так весело, а глаза Ладимира светились такой теплотой, что она и не заметила, как уснула.
Проснулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Доната открыла глаза. Прямо перед ней склонилось тревожное лицо спутника.
– Не шуми, – тихо сказал он. По его глазам заметно было, что дело плохо.
– Охотники? – произнесла она, боясь услышать ответ.
Ладимир кивнул. Вопреки ожиданиям, она не испугалась. Торопливо пристегнув к талии пояс с ножами, девушка была готова к бою.
– Сколько?
– Я видел шестерых.
– Шестеро – это не так уж и много, – храбро сказала она.
– Вот это меня и пугает. Лесника не видно, но он может быть где угодно.
Доната не сдержала невольную дрожь.
– А как он… Кто он? Это… человек?
– Нет. Это не человек. Эх, – он стиснул с досады зубы, – не взял с собой лука, не хотел лишнюю тяжесть в дорогу брать. Ладно… Там тропа узкая, попробуем. Ты сиди здесь. Я сказал, – он пресек ее попытку возразить. – Лесник не за мной – за тобой послан. Но его дело – найти, жрать он тебя не будет. Иначе, кто бы платил ему за работу? Значит, сделаем так – явится Лесник… Не знаю, что и делать. Не знаю. Но у тебя есть опыт общения с Отверженными. А я пока займусь охотниками. А не получится – конец все равно один.
Ладимир достал из ножен меч и перехватил удобнее.
– Хорошо, что не остались ночевать в долине. Пощелкали бы они нас там, как цыплят. А так – поживем еще.
Ладимир ушел. И без него стало так тихо, что даже эхо, лишившись любимой игрушки, не спешило развлекаться звуком осторожных шагов Донаты.
Она застегнула куртку, проверила, удобно ли расположен пояс, и взвесила в руке тяжелый нож. Пусть Ладимир приказывает кому угодно, только она в приказах не нуждается. И вправе сама решать, когда ей выйти и постоять за свою жизнь, и за чужую. В конце концов, у нее свой счет к охотникам имеется – за деда Селивана.
Она подходила к занавесу из плюща, закрывающего вход, когда, разрывая сухие корни, в пещеру стремительно втянулось гибкое тело. Еще не соображая, что делает, Доната бросилась вглубь. У стены она развернулась, справедливо рассудив, что перед лицом неизвестной опасности защищенная спина не пометает.
Ладимир не шутил, когда утверждал: "Что же ему не говорить, этому Леснику, когда одних ртов у него штук десять?" То, что поначалу Доната приняла за темные пятна на толстой шкуре, на самом деле оказалось ртами. Она убедилась в этом, как только метнула нож в гибкое, как у сороконожки, тело. Метнуть-то метнула, но в слабом свете, проникающем сквозь густой занавес в пещеру, с ужасом увидела, как темное пятно, куда угодил нож, мгновенно раскрылось, и белые костяные полоски как зубами ухватили острие заточенного клинка. Ни капли жидкости не выступило из, казалось бы, неизбежного пореза. Чудовище облизало нож, как ребенок леденец. И выплюнуло. Звон покатился по пещере. Маленькие лапы, шустро перебираясь по камням, несли обтекаемое тело, на котором зияло с десяток открытых ртов. Тело начиналось овальным отростком, лишенным глаз. Там, где предполагались глаза, тонкие пленки закрывали выпуклости. И на этом подобии головы вдруг тоже обозначился рот, на сей раз больше и безобразнее прочих.
Прижавшись к стене, упираясь лопатками в острый каменный выступ, Доната вытащила из-за пояса нож, решив, что метнет его именно в белые пленки, закрывающие глаза. Но мгновение проходило за мгновением, а она никак не могла сосредоточиться. Текучее тело быстро передвигалось, и на том месте, где только маячил головной отросток, теперь дрожало жаркое марево.
Низкий гул, еще не слышимый, но ощутимый телом, проник в пещеру, проверив на прочность каменные стены. Едва сдержав дрожь в ногах, Доната плотнее прижалась к стене, спиной ощущая, как дрожит незыблемая скала.
Чудовище не спешило нападать, играя с ней, как кошка с мышкой. Текучее тело, одержимое жаждой постоянного движения, перемещалось с места на место. Это мешало Донате сосредоточиться и твердой рукой послать, наконец, смертоносное жало в ненавистную цель. Она не отрывала от противника взгляда, но глаза, уставшие от мельтешения черных пятен, отказывались различать детали. Но странное дело, чем дольше эта гигантская сороконожка двигалась, тем меньше ужаса вселяла.
Словно прочитав ее мыли, чудовище остановилось, и низкий гул, постепенно нарастая, заполнил пещеру. На этот раз тварь не стала церемониться: жаркая волна ударила Донате по ушам, усилив ток крови. Боль вгрызлась в голову, помчалась по венам, запуская острые щупальца в святая святых – трепещущее от страха сердце. Боль, как неумолимый палач, опустила Донату на колени, вынуждая подставить голову под жаждущую крови пасть чудовища. Прокусив губу, сжимая голову руками, из последних сил сдерживала Доната стон – доказательство полной власти над ней. Горячая влага обожгла ладони. Заставив себя мельком глянуть на руку, Доната с ужасом обнаружила, что та в крови, толчком исторгнутой из уха.
И вдруг с удивлением поняла, что вместо чувства безнадежного созерцания собственной гибели на нее снизошла ярость.
– Хочешь жрать – жри! – изо всех сил крикнула Доната, взмахнув перед собой ножом, но он пронзил пустоту. – Чего ты жилы из меня тянешь, тварь!
– Я – Лесник, – шорох прошлогодней листвы заполнил пещеру.
– Лесник – так сиди в лесу! – как безумная орала она, вместе со взмахами ножа сея вокруг себя капли собственной крови, что горячей влагой срывались с ладоней. – В лесу сиди, Лесник! Чего ты в горах забыл?!
– Тебя, – будь ветер посильнее, непременно сбил бы ее с ног.
Доната расставила ноги пошире и уперлась спиной в стену, надеясь, что незыблемая скала передаст ей часть своей твердости.
– Хрен тебе, – выругалась Доната.
Лесник остановился в нескольких шагах и стал медленно подниматься, так, что головной отросток навис над Донатой. И тогда она решилась: какая-то мерзкая тварь, помешанная на своих слюнявых ртах, будет ей угрожать, в то время как Ладимир… один…
Доната махнула перед собой ножом, метя в то место, что напоминало мерзкую голову, но острие царапнуло толстую, шершавую, как ствол столетнего дерева, шкуру. Лесник выпустил воздух из всех своих ртов, но Доната не стала ждать развязки. Молниеносно откатившись в сторону по кострищу, уже потерявшему связь с жизнью, она вскочила на ноги. Не дожидаясь, пока Лесник опомнится, она побежала и оттолкнувшись, с разбега, в один долгий прыжок достигла выхода и, как белка, повисла на занавеси из сухого плюща. Корни трещали в руках, но вес тела удержали.
Она чуть не упустила нож, в последний момент успев подхватить его у самой земли. И, не обращая внимания на уродливую голову Лесника, выскользнула из пещеры.
Доната мчалась по горной тропе, не чуя ног. Она успевала досадовать на себя за то, что потратила столько времени на Лесника. Те слова, которые она бросила ему в морду, по всей видимости, вскрыли горькую для него правду, что пряталась в самом его имени. Лесник, оторванный от корней, от природы, в горах он растерял былую силу.
На узкой тропе шел неравный бой. Ладимир отбивался сразу от двух наседавших противников. Доната заметила у подножья скалы, от которой начиналась тропа, человека, лежащего на спине с широко раскинутыми руками. Голова его была залита кровью, а рядом лежал маленький топорик. Судя по всему, этим убийством ознаменовалось начало жаркой схватки. Рядом с телом сидел раненый, прижимая к груди окровавленные руки.
Ладимир отбивал удар за ударом, но еще двое охотников, не имея возможности добраться до него, пытались атаковать. У одного в руках имелся обнаженный меч, второй пытался пустить в ход нож. На узкой тропе Ладимир умело прятался за чужими спинами.
Пока Доната мчалась вниз, она с досадой отметила, как устал Ладимир. То, что давало ему некоторое преимущество в обороне, постепенно загоняло в тупик. По левую руку распахнула голодную пасть пропасть, от нетерпения захлебывающаяся влажным туманом. По правую – высоко вверх вздымалась отвесная скала. Методично отражая удар за ударом, Ладимир вынужден был подниматься по тропе, не имея возможности одолеть сразу двоих противников. У одного из них темнела рана на плече, второй прикрывал поврежденную руку. Но и Ладимиру не удалось избежать этой печальной участи. Стоило ему чуть развернуться, отражая удар противника, и Донате бросилась в глаза рубаха, на которой расплывалась кровь.
Силы постепенно оставляли Ладимира. И противники не могли этого не понимать.
Доната попыталась с ходу избавить Ладимира от одного из нападавших, но в последний момент одумалась. Сразу такой удар может не получиться. У нее оставалось два ножа. И каждый должен достичь цели – потому что второй попытки может и не быть. Она опять прицелилась и опять передумала. То, что давало преимущество в обороне, обернулось недостатком в нападении. Широкая спина Ладимира постоянно двигалась, и нанести меткий удар, не задев при этом его, было невозможно.
Заскрипев от досады зубами, Доната выжидала, решив действовать наверняка.
Но враги не ждали. Один из них воспользовался усталостью противника. Скользнув по мечу, нападавший острием задел предплечье Ладимира. Доната зашипела от боли за него, сам он не проронил ни звука. Только монотонно отбивал участившиеся удары.
И тут судьба смилостивилась. Ладимир, не имея возможности обернуться и посмотреть себе под ноги, оступился и мягко осел на землю. Тот, что был левее, победоносно вскрикнул, но нанести смертельного удара не успел. Нож, что послала Доната, нашел свои ножны у него в сердце, плотно войдя по рукоять между нашитыми на куртку железными пластинами. В последний момент Доната взмолилась, чтобы враг не вздумал упасть в пропасть, унося с собой любимое оружие. Пока он медленно оседал, еще не сознавая того, что умер, его товарищ широко взмахнул мечом и сделал широкий выпад, вложив в него все силы. Но Ладимир оказался проворнее. Он выставил перед собой меч, и противник всей тяжестью навалился на острие.
Напиравшие сзади не поняли, что произошло. Они так и не успели разобраться, какая сила заставила одного из охотников опуститься на колени. Удивление еще сохранялось в их глазах, когда очередной охотник, прижимая к шее последний нож Донаты, споткнулся на бегу и стал тяжело заваливаться набок. Меч выскользнул из ослабевших рук и со звоном полетел в пропасть.