– Квиттам легче. Ведь это – их железо. Его породила их земля. Его обжигал огонь, разожженный квиттинской ворожбой. Тролли Квиттинга помогали его выплавке. Это железо ненавидит нас. Оно предназначено проливать нашу кровь. Чтобы подчинить его, придется переменить саму его суть. Перековать его дух. Не знаю, сумею ли я с этим справиться.
Торбранд конунг помолчал. Стуре-Одд, на словах почти отказываясь от дела, по сути предлагал ему огромные возможности. Обратить против квиттов их же собственную ненависть! Бить их собственным оружием! Открывался такой путь к мести, который делал ее вдвое, втрое полней. В этом заключался огромный соблазн. Не зря Гельд Подкидыш раздобыл оружие против квиттов на самом же Квиттинге. Это знак судьбы.
– Ты не позвал бы меня сюда и не завел бы этого разговора, если бы просто отказывался браться за дело, – произнес Торбранд конунг. – Скажи мне, что тебе нужно.
– Мне нужно твое позволение попросить помощи… у соседа. – Стуре-Одд слегка кивнул на стену кузницы, за которой на северо-востоке высилась Дымная гора. – Созданное руками троллей может быть разрушено только руками троллей. Перековать железо могу и я, но перековать дух его может только он. Мой одноглазый сосед. Но тогда нашим людям придется биться оружием троллей.
И опять Торбранд конунг ответил не сразу. Оружие троллей! В этом звучало что-то привлекательное и пугающее. Это была опасная дорога, но она вела прямо к цели. Это то самое, что поможет одолеть Медный Лес. Может быть, единственное, что может его одолеть. И это тот случай, когда требуется проявить не осторожность, а решительность. Пусть будет оружие троллей!
– Что для этого нужно? – спросил Торбранд конунг. – Что твой тролль запросит за работу?
– Для начала мне нужна большая жареная свинья. А дальше я попробую с ним столковаться.
– А он будет помогать тебе? – с сомнением спросил Торбранд. Смущало его только то, что он не вполне верил в этот замысел. – Ведь говорят, что нечисть всегда противится добрым людям. Есть люди, и есть тролли…
– Это говорит Эгиль Угрюмый. – Стуре-Одд махнул рукой. – Знаем мы его. Для Эгиля все делятся на людей и троллей, а делит он как-то по-своему. Не по роду, а по нраву. Он и у нас тут, в Аскефьорде, нашел за зиму десяток троллей. Из тех, что даже ты приглашаешь за свой стол. А на самом деле… то есть мне так представляется, что есть земля и есть ее дети. Мы с тобой – дети Аскефьорда, и мой одноглазый сосед – его сын. Он наш родич, хоть и не слишком хорош собой. Он нам поможет. Как тролли Квиттинга помогали квиттам.
– Я пришлю тебе свинью, – пообещал Торбранд конунг.
Свинью доставили в тот же день. Стуре-Одд сам заколол ее, зажарил и в сумерках отвез к Дымной горе. В ее окрестностях не строили жилья и не прокладывали тропинок; здесь не пасли скот, не ловили рыбу, не собирали хворост или мох. Если какая-нибудь коза забредала сюда, ее не искали, и она никогда не находилась. Только любопытные дети изредка в ясные солнечные дни подбирались поближе и с замиранием сердца разглядывали бурые каменистые склоны, на которых даже в самые суровые зимы не держался снег, зато мох и клочки травы весело зеленели круглый год, подогреваемые теплом троллиного горна. Над вершиной горы день и ночь вился тонкий столбик темного дыма. В иные дни, приложившись ухом к земле, удавалось расслышать далекие толчки и глухие удары. И тогда все знали: тролль из Дымной горы что-то кует в своей подгорной кузнице.
На северо-восточной стороне, противоположной от берега фьорда, в горе имелась пещера, незаметная даже вблизи. Вместо двери служили громадные камни, наваленные изнутри. Именно здесь начиналась плотно утоптанная тропинка, которая опоясывала всю гору и здесь же, возле пещеры, кончалась. Нелегко было выбить тропинку в твердом камне, но тролль много-много веков выходил по ночам из своего жилища и топал вокруг своими каменными ногами.
Раздвигая кусты, Стуре-Одд вел за собой лошадь, запряженную в волокушу. На волокуше лежала разрубленная на большие куски и зажаренная свиная туша. Выбравшись наконец к пещере, кузнец сложил мясо прямо на камни, выбрал среди них подходящий и несколько раз ударил по склону горы возле пещеры.
Он знал место, в которое следовало стучать. Особенный звук, гулкий и мягкий, стремительно покатился вглубь горы. Стуре-Одд прислушивался, пока звук не укатился совсем глубоко и не затих, потом положил стучальный камень обратно на землю и пошел прочь, уводя лошадь. Свиная туша осталась дожидаться, когда за ней придут.
Весь следующий день Аскефьорд говорил только об одном: что мечи из "дикого железа" будет ковать тролль сам из Дымной горы. Близнецов осаждали вопросами, так что Сёльви и Слагви сбежали из Аскегорда домой, но и тут с самого утра их ожидало нашествие любопытных соседей.
После полудня явилась даже Эренгерда дочь Кольбейна. За прошедшие два дня она впервые решилась выбраться из усадьбы. Услышав о возвращении Гельда, Эренгерда вдруг почувствовала себя такой обессиленной, что села на первый попавшийся бочонок. Все эти три месяца, три темных, пустых, бесконечно-однообразных зимних месяца она ждала его, пытаясь убедить себя, что вовсе не ждет. Кто он такой, чтобы она его ждала? Боги ясно указали, что им не по пути. Пролитая кровь – не лучшее предзнаменование для любви. Она избежала бесчестья только чудом… Она обязана своим спасением Гельду… Но и опасностью она обязана ему же… За три месяца Эренгерда так и не разобралась, кто из них двоих виноват в том злосчастном происшествии, но она была не из тех, кто любит брать вину на себя. Гельд пытался прыгнуть выше головы, получить то, что ему не положено, – значит, он и виноват. Все это Эренгерда часто повторяла себе и думала, что совсем успокоилась. Пусть он возвращается когда хочет – она на него и не взглянет. Или пусть не возвращается вовсе… Но когда на дороге от берега закричали, что по фьорду идет "Рогатая Свинья", у Эренгерды внезапно закружилась голова и сердце забилось часто-часто. Он опять здесь!
Конечно, им лучше не видеться. Незачем. Не надо испытывать терпение богов. Но вопреки всем решениям и зарокам Эренгерде хотелось увидеть Гельда. Просто увидеть… После такого путешествия он, должно быть, изменился… Гордится… Или нет? А так или иначе им увидеться придется – не может же она отсиживаться дома! Это как раз вызовет подозрения, поэтому ей придется пойти на пир, который конунг наверняка устроит, и сидеть там как ни в чем не бывало. Да, но на этом пиру все будут глазеть на Гельда и заметят, что он смотрит на нее! Эренгерда чувствовала себя чересчур взволнованной и не слишком верила, что сумеет сохранить приличную невозмутимость.
Любопытство боролось в душе Эренгерды с благоразумием и уступало. Ее нрав имел счастливую особенность: какие бы сильные желания ее ни мучили, в ней всегда сохранялась способность поступить не как хочется, а как надо, точно невидимая, но твердая рука дисы-охранительницы держала и направляла ее. И Эренгерда осталась дома с матерью, когда все побежали встречать корабль. Потом она с жадностью ловила каждое слово Кольбейна и Асвальда, но задавать вопросов не смела. А принесенные вести были так хороши, что сердце в ней пело от радости, будто Гельд привез какой-то невидимый подарок ей самой. Значит, ему удалось. Он совершил настоящий подвиг, о котором еще долго будут рассказывать. И сам Торбранд конунг сказал, что человек, способный на такие дела, не может быть низкого происхождения… Значит, осенью она потеряла голову не из-за пустого болтуна… Но что же ей теперь делать?
Не смея встретиться с самим Гельдом, Эренгерда хотела увидеть хотя бы его добычу. Как хорошо, что "дикое железо" перевезли к Стуре-Одду и ей можно пойти туда, не боясь наткнуться на Гельда! Ей хотелось взглянуть на корабль, на котором он плавал и который спас его от гибели в буре, хотелось даже притронуться к веслу, за которым он сидел… Можно будет попросить близнецов: если они дома, они охотно все ей покажут.
Близнецы и правда обрадовались Эренгерде. Дочь Кольбейна ярла и невеста конунга своим приходом делала честь любому дому, но Сёльви и Слагви радовались просто потому, что их радовал всякий добрый человек.
– Еще раньше у нас был Стейнар хёльд с Исбьёрном! – весело рассказывали они, ведя гостью в клеть, где было сложено железо. – Вот он огорчится, что не пришел попозже и не застал тебя!
Эренгерда почти не слушала их. Слагви оставил дверь клети широко раскрытой, чтобы туда проникал дневной свет, и ее взгляду представились бесчисленные железные крицы: маленькие, меньше обычных, но толще, похожие не на хлебные караваи, а на обрубки древесного ствола. Даже на взгляд они казались плотнее и жестче привычных. Они были как камни, но камни живые: при взгляде на них пробирала дрожь, мерещилось присутствие скрытой недоброй силы. Казалось, они сами исподтишка наблюдают за людьми крошечными злыми глазками, но вовремя успевают зажмуриться, чтобы не встретиться взглядом. Ни за что на свете она не осталась бы с этим железом одна!
– А они не укусят? – с притворным испугом спросила Эренгерда, опасливо подбирая подол платья.
– Ам! – Слагви грозно щелкнул зубами.
– Смотри! – Сёльви протянул руку к крице, точно это был дикий зверь. – Не кусаются.
Эренгерда смотрела, как будто перед ней лежали легендарные сокровища дракона Фафнира. Значит, вот это железо годами собирала та женщина, бывшая кюна квиттов, Далла из рода Лейрингов. Собирала, чтобы выковать оружие против фьяллей. И отдала ему, Гельду, на мечи против квиттов, отдала за золотое обручье, шелк, еще какие-то товары… Говорят, вышло не так уж дорого. И еще говорят… Эренгерда с досадой вспомнила рассказ отца. Все, кто слушал Гельда, потом перемигивались и посмеивались. Ходили намеки, что Гельд расплатился за железо не только товарами. Эренгерде было неприятно и досадно думать об этом, она гнала прочь недостойные мысли, но они упрямо возвращались. При виде железа они обсели ее целым роем, будто крицы служили неоспоримым доказательством. Конечно, он видный парень, а Далла так долго жила в глуши, что… А он и рад. Все они рады…
– А вы когда-нибудь видели ее, эту женщину… Даллу? – Эренгерда оторвала взгляд от железа и поочередно посмотрела на близнецов.
– Да, – в один голос ответили они.
– Давно, пока еще Стюрмир конунг был жив, – добавил Сёльви. – Года три назад.
– Она… хороша собой? – осторожно спросила Эренгерда, надеясь, что в ее вопросе не услышат ничего, кроме обычного женского любопытства.
– Как сказать? – Сёльви пожал плечами. – Нам она не слишком понравилась.
– Мы считаем, что самые красивые девушки – у нас, в Аскефьорде! – весело прибавил Слагви и слегка подтолкнул Эренгерду. – Кто видел тебя, тому какие-то там жены чужих конунгов не слишком понравятся!
Приятное заявление, но сейчас Эренгерда нуждалась не в похвалах своей красоте.
– Нет, но какая она? Она… высока, стройна? Какое у нее лицо?
– Ростом она примерно с Сольвейг, но в остальном не стоит и ее пятки. Личико у нее такое. – Слагви состроил умильно-дурашливую рожу и обвел пальцем вокруг собственного лица, уверенный, что нарисовал точный и выразительный образ.
Эренгерда невольно засмеялась. Ей было приятно, что мужчины не сочли Даллу особо привлекательной.
– Зато одевалась она роскошно! – прибавил более наблюдательный Сёльви. – Помню, в гриднице она сразу бросалась в глаза: то зеленое платье, то красное! И столько золота, будто это Стюрмир конунг ограбил Фафнира! Понятно, что три года спустя она за цветные тряпки отдала все, что имела! Хотя перед кем ей там красоваться – перед горными троллями разве что!
Эренгерда улыбнулась. Очень даже умные слова! Глядя в веселые и непринужденные лица близнецов, она поверила, что ничего особенного у Гельда с той женщиной не было. Конечно, каждый, кто привык жить в богатстве, будет по нему скучать! И с превеликой радостью отдаст какое-то там железо за цветные платья! Это Эренгерда легко понимала по себе и почти успокоилась. А люди и рады болтать языками и видеть любовные связи там, где ими и не пахнет.
Ну а все же… Во-первых, Гельд наверняка убедился, что она, Эренгерда, гораздо лучше всех прочих. А во-вторых, ее самолюбие приятно щекотала мысль, что ее любит человек, которого любила вдова конунга. Любовь такой знатной женщины как-то поднимала Гельда в сознании Эренгерды и делала ее собственное чувство к нему не таким нелепым и бесправным.
И тут же она сама себя одернула. А ей-то, собственно, какое дело? Было, не было! Да пусть он там любил хоть весь Квиттинг, ей-то что? И все же, уходя, Эренгерда невольно оглядывалась на железные крицы, точно надеялась по их виду узнать что-нибудь еще.
Потом близнецы повели ее посмотреть корабль. "Рогатая Свинья" со снятой мачтой стояла в корабельном сарае и сохла перед починкой. Приподнятая на деревянных катках, она выглядела еще внушительнее обычного, хотя и кренилась слегка на один бок. Когда двери сарая раскрылись и внутрь проник дневной свет, лучи заиграли на деревянной морде штевня, и казалось, что свинья ухмыляется. Эренгерда изумленно ахнула, близнецы дружно засмеялись.
– Ты видела, видела? – наперебой кричали они. – Она смеется! Она всегда так делает, когда кто-то приходит! Она тут скучает одна, вот и радуется, когда приходят гости!
– А можно к ней подняться?
Близнецы подняли Эренгерду на корабль, и она села на скамью возле переднего весла. А "Свинья" не обидится. Она не то что всякие "Змеи", "Орлы" и "Волки", она все понимает. Без мачты, без весел, наклоненный и застывший корабль походил на спящего человека: одно тело без души, ушедшей в странствия. Душа корабля осталась в море, в ветрах, что наполняли его парус и делали крылом дракона. Но и сейчас в каждой доске сохранилось что-то от жизни похода: запах морской воды, дыма… еще что-то неуловимое, след тех мыслей, чувств, действий людей, которым корабль совсем недавно был свидетелем. Сольвейг хорошо умела различать эти скрытые следы человека на вещах, и Эренгерда, наслушавшись ее, начинала видеть или воображать что-то подобное.
Наверное, Гельд сидел здесь. Эренгерда незаметно провела ладонью по прохладному дереву скамьи, точно надеялась, что та ей что-то скажет в ответ. И тут же ей показалось, что Гельд сидит рядом. То трепетное, теплое волнение, которое она и раньше испытывала возле него, мгновенно накрыло и наполнило гордую красавицу. Да, это его место. Здесь он сидел, думая о своем трудном деле и… и о ней, которая послужила всему причиной. Неужели он рассчитывал на награду от нее? Почему бы и нет? Теперь он прославился, конунг примет его в дружину, и… Сердце часто и горячо забилось, душа летела в какие-то пленительные и сладкие дали, где они будут вместе… Нет, нет! Эренгерда затрясла головой, вразумляя саму себя, – слишком далеко она заплыла с ненадежным ветром мечтаний. Даже будучи хирдманом Торбранда конунга, Гельд останется безродным подкидышем. Да, теперь у него есть заслуги, но разве они сравнятся с заслугами самого конунга или хотя бы ее брата Асвальда? А она по-прежнему остается невестой конунга. Соверши Гельд хоть все подвиги Сигурда Убийцы Фафнира – это ничего не изменит.
Близнецы тем временем спрыгнули на землю и заспорили, обсуждая какую-то из досок обшивки и увлеченно стуча по дереву. Эренгерда хотела встать и подойти ближе к штевню, но тут у раскрытых дверей сарая послышался голос Сольвейг:
– Ну, я же тебе говорила? Оба они здесь, возле своей ненаглядной "Свинки". Уже соскучились! Эй, родичи!
– Да я и сам соскучился! – ответил ей голос мужчины. – Здравствуй, "Свинушечка", красавица ты моя!
Эренгерда застыла на скамье, вцепившись обеими руками в край. За три месяца она позабыла этот голос, но сейчас узнала; он показался ей немного другим, но таким близким и желанным, что она совсем растерялась от волнения. Встать или остаться сидеть? Может быть, он ее не заметит… Что она ему скажет? Как посмотрит на него после того, как три дня его избегала? Он сразу поймет, что она пришла к кораблю ради него, какой стыд! И тут же ей так нестерпимо захотелось скорее увидеть его, что она едва не вскочила.
А Гельд тем временем поздоровался с близнецами, прошелся вдоль борта и вдруг вскочил на корабль. И сразу увидел Эренгерду, сидящую под штевнем.
Сначала он чуть не принял ее за видение. Со времени своего возвращения он из обрывков разговоров уловил, что Эренгерда дочь Кольбейна не умерла, не вышла замуж и никуда не уехала. Она здесь, в Аскефьорде. И то, что она не показывается в усадьбе конунга, означает, что она не хочет видеть его, Гельда. Не собираясь навязываться, он не искал встреч, даже не пошел в гости к Асвальду, хотя это было бы вполне уместно. И вдруг она возникла перед ним, на "Рогатой Свинье", в полумраке корабельного сарая – это морок, не иначе!
Они застыли, глядя друг на друга. Эренгерда опомнилась первой и негромко фыркнула от смеха: уж очень забавна показалась ей эта нежданная встреча, их изумленно-недоверчивые лица. Она пыталась сдержаться, но не могла: душевное напряжение и волнение требовали выхода, ее лицо подрагивало, она кусала нижнюю губу изнутри, но все же наконец залилась смехом. Видя это, Гельд засмеялся тоже: что бы там ни было, она не слишком огорчена этим свиданием. Сразу все показалось легко, все преграды растаяли. Смех смыл без следа все сомнения, осталась только чистая радость встречи – захотелось протянуть руки и привлечь ее к себе…
Гельд взял Эренгерду за руку, и она не отняла ее, позволила ему поднять себя со скамьи. Над бортом появились головы близнецов, тоже смеявшихся.
– Вот так подарок, да, Гельд? – приговаривали они. – Мы тебе нарочно не сказали. Ты и не ждал, что на нашей "Свинье" скрывается такая прекрасная всадница! Не хуже самой Фрейи, да?
– Вот у него и спроси, какая из себя эта Далла! – посоветовал Эренгерде Слагви. – Он-то с ней недавно виделся!
Эренгерда ахнула, покраснела и хотела отнять руку. Она никак не ждала, что близнецы выдадут ее расспросы. Но Гельд не выпустил ее руки, глянул на нее сначала удивленно, а потом весело:
– Так значит, ты спрашивала о Далле?
Ему это сразу сказало очень многое.
– Ничего подобного! – отчаянно отказывалась Эренгерда, не в силах подавить смех и даже не надеясь, что он ей поверит. – И не думала даже!
Гельд улыбнулся, многозначительно глядя на нее. Он был так обрадован, что Эренгерда не жалела о своем разоблачении. Пусть знает.