– Я его затем и взял, чтобы он заметал следы. Так что твоему муженьку придется побегать, пока он меня найдет, – утешил ее Вигмар. – Ну, готово. Поднимай.
Хёрдис потянула за веревку. Котелок медленно пополз вверх, гулко стукаясь боками о выступы скалы.
– Что из этого выйдет? – крикнул Вигмар. – А то мы уже готовы посылать своим людям ратную стрелу!
– Увидишь, – пообещала Хёрдис. – И ратной стрелы не понадобится. Когда придет день, мое оружие само придет к вам. И это будет знак. Скажи им только, куда приходить. Они придут вовремя и с оружием.
– Ты – замечательный союзник! – горячо воскликнул Вигмар. – Лучше любой валькирии. Скажи только: что ты хочешь за твою помощь?
– Я хочу… – Хёрдис глянула на него сверху, держа за дужку поднятый котелок. – Я хочу вот что. Если у вас будут пленные, я сама выберу того пленника, который мне нужен. Даже самого знатного. А если он будет убит, я возьму себе его тело.
– Уговорились! – Вигмар слегка приподнял свое копье острием вверх, призывая Одина в свидетели. – Ты можешь взять любого.
"Только бы ты не выбрала моего, – подумал он при этом. – Едва ли тебе зачем-нибудь нужен Эрнольв Одноглазый… У тебя есть один великан, зачем тебе второй?"
Однако ведьма подсказала хорошую мысль. Вернувшись в Кремнистый Склон и объявив, что оружие явится к воинам само и тем укажет срок битвы, Вигмар добавил:
– А за то, что я принес эту весть, я оставляю за собой право выбрать среди наших будущих пленников того, кто мне нужен, даже если он окажется самым знатным. Если он окажется убит, я заберу его тело. Кто-то хочет спорить?
Спорить никто не хотел. Квитты разъезжались из усадьбы Кремнистый Склон, увозя уверенность, что с двумя такими вождями, как Ингвид Синеглазый и Вигмар Лисица, войску Медного Леса обеспечена помощь всех сил неба, земли и подземелий.
Было новолуние – пустое бездонное небо, где лишь кое-где в густой синеве мерцали белые огонечки звезд. Самое лучшее время для посева. В новолуние Хёрдис чувствовала себя странно: легко и притом неуверенно. Ее наполняло волнение и беспричинное веселье, так что она улыбалась во мраке пещеры своей чудной половинчатой улыбкой, поглаживая бронзовый бок котелка с иголками.
Хёрдис дочь Фрейвида ни разу в жизни не бывала влюблена и ни с чем не могла сравнить свое нынешнее состояние. Иначе она могла бы подумать, что влюбилась в Вигмара Лисицу. Прилив теплого сердцебиения и дрожащую улыбку вызывало воспоминание о нем, но влюблена Хёрдис была не в него, а в свои надежды на освобождение. Хёрдис думала о людях, о фьяллях и квиттах, о живых и об умерших, они окружали ее теплым хороводом, как маленькие солнца, и ей становилось весело, сердце билось, как живое. Ее свобода приближалась, и даже холодный мрак огромной пещеры казался не таким давящим, как прежде.
Сидя возле зева пещеры, Хёрдис смотрела на звезды и дожидалась полуночи. Неподалеку от нее спала на каменном полу Дагейда, уткнувшись в теплый бок Жадного. Маленькая дрянь повадилась следить за ней, но на эту ночь Хёрдис опутала ее теми же сонными заклятьями, которыми ее саму опутывал Свальнир. Каменный мерзавец вновь отправился искать следы "любовника" Хёрдис, запах которого учуял возле пещеры. Пусть поищет. А она тем временем без помех сделает то, что задумала. Хёрдис тихо посмеивалась, представляя, как Свальнир, в своем настоящем исполинском обличье, склоняется к земле и обнюхивает каждый куст, выискивая запутанный след.
Наступила полночь. Хёрдис поднялась, держа в руке котелок. Его тяжесть для нее была несущественной – в полукаменном существовании есть свои выгоды. Обойдя спящую Дагейду, Хёрдис направилась в глубь пещеры. По привычке она вела рукой по выступам скалы, и с каждым шагом по спине ее пробегала тихая волна холодной дрожи.
Все дальше и дальше. Миновав место, где Свальнир обычно спал, Хёрдис оказалась так глубоко, как не заходила за все два года, прожитые в пещере. Здесь пещера шла под уклон, и холодный воздушный поток, как вода, лился вниз, затягивал в черную глубину. Когда-то в первые дни этот ветер вызвал в душе Хёрдис отчаянный ужас и заставил на четвереньках, в животном страхе, ползти назад к бледному пятнышку дневного света. Теперь она уже не боялась. Стылый ветер подгорья стал для нее проводником, указывающим путь.
В глубине горы было так темно, что даже глаза ведьмы не могли ничего разглядеть. Здесь властвовал мрак, даже не ведающий, что есть что-то другое; мрак не по отличию от света, а вообще мрак, бесконечный и неизменный. Мрак составлял стихию и воздух подгорного мира, и само понятие о зрении здесь казалось лишним.
Хёрдис шла по подземному склону, спускаясь все ниже. Уже нельзя было сказать, миновала ли она уровень земли – здесь начинался Свартальвхейм, другой мир с другими границами. Не зря этот ход назывался Черными Воротами, и даже тролли не смели приближаться к нему. Темные альвы не из тех хозяев, что выпускают обратно незваных гостей. Но Хёрдис не чувствовала страха. Боязнь за свою жизнь давно умерла в ней. Она выбирала не между жизнь и смертью, а между надеждой на свободу и вечным пленом. Ради надежды надо было идти сюда, во тьму вниз головой; а если не удастся, то какая разница, где продолжится этот вечный плен? Останься она у Свальнира, ей еще недолго придется радоваться солнечному свету. Живой ей не бывать, а неживые не умеют радоваться.
Непроглядная тьма казалась густой, как вода. Раздвигая на ходу эту тьму, Хёрдис осторожно делала шаг за шагом. Каменная стена, которой она вначале касалась рукой, как-то незаметно растаяла и исчезла. То ли скала растворилась, то ли воздух уплотнился чуть ли не до твердости камня, а может быть, Хёрдис утратила способность ощущать разницу. Она двигалась среди какой-то особой сущности, для которой в человеческом языке нет названия. Эта сущность была везде – под ногами, над головой, вокруг. Хёрдис вдыхала ее вместо воздуха и знала, что человек с живым телом и горячей кровью никогда бы не смог здесь дышать. Она шла и шла, плохо помня, куда и зачем, лишь чувствуя, что стоять здесь нельзя.
Потом впереди появилось рассеянное сероватое мерцание, будто каменная тьма немного подтаяла или протерлась. Подземный мир приспособился к привычкам человеческого существа – Хёрдис опять различала верх и низ, черную землю под ногами, черноватое, смутное небо – или каменные своды наверху – и густо-серый воздух между ними. Она пришла в Поля Мрака – или они пришли к ней. Так или иначе, нижний мир выполнил ее желание. Хёрдис остановилась.
Оглядеться она не решалась. Ее силы далеко превзошли человеческие, но все же в ней остались отголоски людского страха, и она боялась ослабеть при виде безграничных серых пространств, пустых, неподвижных, замерших настолько прочно, что даже времени для них не существовало. Сколько ни пройди – все равно будешь в самой середине, пока не сделаешь назначенного и не увидишь выход. У Полей Мрака нет пределов, их нельзя пройти просто ногами – миновать их нужно душой. А для этого надо держать страх в отдалении и твердо верить, что ты не принадлежишь им, что ты можешь отсюда уйти. И все время хорошо помнить, зачем ты здесь.
Хёрдис помнила. Она опустила руку в котелок, взяла полную горсть иголок, бессильных оцарапать ее каменеющую ладонь, и с широким размахом бросила их на землю перед собой. Сверкнув холодными, серо-голубоватыми искрами, иголки упали в черную землю и исчезли. Хёрдис сделала шаг вперед, взяла еще одну горсть и тихо запела:
Дерево битвы
сеет здесь семя,
железное семя
с железных ветвей.
Когти дракона,
троллиные зубы,
лед Йотунхейма
растит ниву Хель.
Вырастут рыбы
кровавого моря,
вырастут змеи
поживы волков.
Гнев в рукояти,
месть в перекрестье,
ужас на стали,
смерть в острие!
Храбрость и трусость
растут в Поле Мрака,
свобода и рабство
зреют во тьме.
Сила с бессильем
посеяны мною,
тьма и сиянье
наверх прорастут.
Растите, кормильцы
для лебедя битвы,
растите во мраке,
политы враждой!
Ты, Турсов Губителю
отданный Пламень,
неволей иль волей -
будешь ты мой!
Хёрдис разбрасывала иголки, распевала заклинание, и собственный голос оглушал ее, отдаваясь многоголосым эхом со всех сторон. В густой здешней пустоте звук ходил такими тяжелыми и плотными волнами, что у Хёрдис от них шевелились волосы и края одежды. Темные силы Свартальвхейма повторяли его, помогая ее заклинанию; то, что у нее было желанием, здесь стало приказанием, предначертанием. Бесчисленные голубые искры рассыпались из рук Хёрдис, падали в черную землю Полей Мрака и исчезали. Этой ворожбе Поля Мрака помогут, помогут охотно: пролитая на земле кровь упадет на них благодатным дождем. Поля Мрака охотно вырастят железные семена: напитавшись силой вражды и жаждой мести, они выйдут отсюда в новом обличье, неся в себе те гнев и страх, волю и неволю, которые создали их и будут созданы ими. Хёрдис Колдунья, душа квиттингской войны и первая ее жертва, допевала свое заклятье почти бессознательно: темные силы владели ею, двигали ее руками, говорили ее голосом.
…неволей иль волей -
будешь ты мой…
"Мой… мой… мой…" – шептали и кричали невидимые голоса подземелья. Хёрдис стояла неподвижно, закрыв глаза и опустив пустой котелок, и это слово стучало ей в уши со всех сторон. Она сама не заметила, как вплела в заклятье свою самую главную волю. Но теперь она непреложна: заклятый силами Полей Мрака, Торбранд конунг не минует своей судьбы.
После того как "оружие троллей" было готово, к Гримкелю Черной Бороде послали гонца с приказом готовиться к походу. В конце "откормленного месяца", в день весеннего равноденствия , Торбранд конунг с большим войском вышел из Аскефьорда и отплыл на юг, к Квиттингу.
Тот день, когда войско фьяллей двинулось в поход, для жителей Медного Леса начался с изумительного зрелища.
– Мечи выросли! Мечи выросли! – орали мальчишки во дворе усадьбы Совий Перевал. – Выросли! Прямо из земли!
– Что вы такое несете? – Кетиль Носатый, едва проснувшийся и хмурый, поймал за ухо собственного внучатого племянника Глюпа и дернул. – Что за бред с утра пораньше?
– Я ничего, а они выросли! – тараторил мальчишка, тараща глаза и осторожно пытаясь выдернуть ухо из жестких хозяйских пальцев. – За стеной! Прямо за стеной! Где летом чертополохи! Пойди сам погляди!
– Хозяин! Кетиль хёльд! Пойди посмотри! – звали из сеней взрослые голоса.
На дворе толпились растерянные пастухи, одна из женщин плакала, прижимая к лицу передник, – так потрясло ее невиданное зрелище. Уж если мечи начинают расти, как простая трава, то Гибель Богов не за горами.
За воротами усадьбы, прямо возле тропы к пастбищу, из земли торчало одиннадцать мечей. В земле скрывались только навершия рукоятей, а земля оставалась ровной, покрытой черным слоем сгнивших и слежавшихся прошлогодних листьев. Слой листвы был не помят, не разрыт, а опрятно взрезан изнутри. Мечи стояли, как заросли диковинного стального растения, и на гладких клинках, серых с легким золотистым отливом, сверкали капли утренней росы.
В окружении изумленных домочадцев Кетиль Носатый постоял, глядя на выросшие мечи, потом подошел к ближайшему, наклонился, осторожно взял его за рукоять и потянул. В земле что-то негромко треснуло, меч легко оторвался и остался у него в руке. На его навершии виднелся свежий слом, и такой же слом остался в круглой ямке.
– Созрел, – глуповато пробормотал Кетиль и стал осматривать меч.
Самый настоящий, очень острый меч из твердой квиттингской стали. Ему ли не знать.
– Это знак, – наконец сказал Кетиль и посмотрел на шепчущихся домочадцев. – Нам обещали. Что когда придет оружие, наступит срок… Что срок наступит, когда придет оружие. Выходит, пора. Бери, Арне. И ты тоже, Гьялль. На вас тут тоже есть. Ровно одиннадцать, как уговорились… И вели собирать припасы, старуха. Завтра выезжаем к Пестрой долине.
Через несколько дней Торбранд конунг прибыл в Трехрогий фьорд, который отмечал южную границу Фьялленланда и одновременно служил местом сбора для далеких походов. Здесь его поджидало войско южной части Фьялленланда во главе с двумя ход-тредингами, вождями двух третей страны. Дружины самой северной трети, владений Хрейдара Гордого, пришли к Торбранду в Аскефьорд еще раньше.
К пределам Квиттинга подошло внушительное войско из двух с половиной тысяч человек. Больше четырех десятков кораблей на ночлегах занимали громадную протяженность берега; после их ухода всюду чернели бесчисленные пятна кострищ и белели свежеобрубленные верхушки пней.
Жители западного побережья, заранее оповещенные, что новый поход ведется по договору с Гримкелем конунгом, на всякий случай все равно убегали, и многие усадьбы фьялли заставали вовсе пустыми. Но отсутствие хозяев было даже удобным – оставалось больше места для войска. Однажды, два года назад, фьялли уже завоевывали этот край, и нынешний поход начинался среди бодрящих воспоминаний о прошлых победах.
Как в пустых усадьбах, так и в таких, где хозяева оставались, Торбранд конунг строго запретил причинять кому-либо вред или убыток.
– Сейчас мы и квитты – союзники! – напомнил он еще перед выходом из Трехрогого фьорда. – Мы идем на Медный Лес, а не на Квиттингский Запад или Юг. Если мы будем обижать их, они не будут биться на нашей стороне.
– Да чего там взять? – разочарованно тянул потом Снеколль Китовое Ребро. – Чего было стоящего, еще две зимы назад разобрали… Вон, один Арнвид Сосновый тогда три корабля домой приволок…
Во многих усадьбах Квиттингского Запада хозяев-мужчин не было, потому что они еще раньше ушли на Острый мыс в войско Гримкеля конунга. Гримкель за зиму тоже немало потрудился, лично объезжая земли и убеждая людей в необходимости этого похода. Мало кому хотелось воевать на стороне фьяллей, да еще под стягом конунга, так опозорившегося совсем недавно. Но Гримкель не жалел уговоров и обещаний.
– Если вся тяжесть дани будет лежать только на Западе и Юге, то нам придется каждую зиму относить наших детей в лес! – убеждал он в усадьбах и на маленьких домашних тингах. – Тогда мы не избавимся от этой проклятой дани никогда и само племя квиттов останется в рабстве навсегда. А все потому, что Квиттинг разорван на четыре части! О Севере вспоминать пока нечего. Бьяртмар Миролюбивый уж если что захватил, то держит крепче, чем рак клешней. И Хильмир конунг, что прибрал к рукам наше восточное побережье, от него не отстанет. Ох, как тяжело, когда страна разбита на куски! Никто не может толком за себя постоять, и всем остается только проклинать судьбу под гнетом врагов! А в Медном Лесу правят ведьмы и великаны, и людям от него никакой пользы. Надо вернуть его под нашу власть. Тогда тяжесть дани будет поделена на всех и станет легче. И вам, на Западе, и нам, на Юге… и даже Медному Лесу, потому что он тоже платит дань великану. А когда хотя бы три части Квиттинга будут объединены, нам будет легче вернуть и остальное. И придет день, когда мы избавимся от фьяллей!
– И ты думаешь, что сами фьялли нам в этом помогут? – уныло и недоверчиво спрашивали его.
– Почему бы и нет? – оживленно двигая черными бровями на низком лбу, чтобы изобразить многозначительность, отвечал Гримкель конунг. – Никто не знает судьбы! Может быть, фьяллям суждено помочь нам освободиться от них же!
– Может быть, – с горькой насмешкой заметила однажды Арнора, вдова Брюньольва Бузинного. – Мы же сами помогли им завоевать нас. Почему бы им не помочь нам прогнать их обратно?
– Хотел бы я, чтобы они были такими дураками! – заявил ее сын, Брюнгард, со всем непримиримым презрением четырнадцати лет.
Гримкель конунг покосился на него и промолчал. Что мальчишка может понять?
Всю зиму трудясь таким образом, Гримкель конунг собрал почти всех мужчин, способных носить оружие в подвластных ему землях. Об отсутствии своего родича Ингвида Синеглазого он особенно жалел, но прошло уже несколько месяцев, как о сыне Борга никто не слышал. Уйдя в тот злосчастный день с Острого мыса, Ингвид не подавал о себе вестей, равно как и те, кто ушел вместе с ним. А он сейчас очень пригодился бы: знатный родом, смелый, справедливый, умный Ингвид пользовался уважением и был бы отличным вождем для войска. Одно его имя гораздо охотнее повело бы людей в бой. "Что о том тужить, чего нельзя воротить!" – бросила однажды Йорунн хозяйка, слушая рассуждения Гримкеля об этом. Умная старуха не любила, когда слова тратились попусту. Гордого и упрямого Ингвида не стоило ждать назад.
Когда огромное войско фьяллей подошло к Острому мысу, Торбранд конунг сразу смог убедиться, что Гримкель Черная Борода честно выполнил свои обещания. На берегу лежало несколько десятков мелких кораблей, из тех что фьялли не брали в уплату дани; все землянки на поле тинга были покрыты крышами и сочились дымными облаками.
– Не думал я, что Гримкель соберет столько народу! – крикнул Хродмар ярл конунгу со своего корабля. – Посмотри, все землянки заняты!
– Должно быть, в каждой землянке живет по одному человеку! – посмеиваясь, заметил Модольв Золотая Пряжка, плывший на одном корабле с племянником. – Где ему взять столько народу?
Торбранд конунг кивнул Хродмару в знак того, что услышал его, а себе под нос пробормотал:
– Оно и хорошо, если их не больше, чем нас.
Действительно, по численности собранное квиттами войско уступало фьяллям в три раза: Гримкель набрал не больше восьмисот человек. Когда все корабли фьяллей пристали, на берегу сразу не осталось свободного места. Гримкель, вышедший встречать грозных союзников, увел Торбранда конунга в Лейрингагорд, остальных ярлов с их ближайшими людьми разместили по усадьбам, но большая часть войска осталась под открытым небом, у костров возле своих кораблей. Все ждали, что поход в глубь полуострова будет продолжен немедленно.
Торбранд конунг действительно провел на Остром мысу только один день. Похвалив Гримкеля за проявленную верность и усердие, он не стал попрекать его малочисленностью войска: ведь это его, Торбранда, воины в прежних битвах так сократили число нынешних союзников. Но не сделай они этого, сейчас Гримкель не вставал бы под его стяг и не обращал бы оружия против собственных соплеменников.
Гридница усадьбы Лейрингов в этот вечер была полна людьми так, что многие были вынуждены устроиться на полу прямо возле дверей или вокруг очагов. Союзники сидели с настороженными лицами, не слишком доверяя друг другу. Гримкель конунг суетился и потел от усердия показать свою преданность и даже привязанность, Торбранд конунг оставался невозмутим и покусывал соломинку. Хродмар ярл презрительно молчал; Эрнольв ярл словно бы искал своим единственным глазом кого-то среди квиттов, но не слишком надеялся найти. Асвальд ярл посматривал на Гримкелевых людей с каким-то брезгливым любопытством, поскольку уже видел в них своих собственных подданных. Ради этого он убедил отца проглотить обиду и не отказываться от похода. Пусть Торбранд конунг передумал жениться на Эренгерде – бросать его нельзя. Если этот поход принесет Асвальду звание квиттингского ярла, то в недолгом времени он найдет сестре другого жениха, ничуть не хуже. Разве в Морском Пути всего один конунг?