Корни гор, кн. 2: Битва чудовищ - Елизавета Дворецкая 18 стр.


Глава 6

Наступила ночь, но в Аскефьорде почти никто не спал. Слухи о том, что случилось с Ингвильдой, летним пожаром разлетелись по всем усадьбам и везде вызвали всплески плача и отчаяния. Все знали, что жена Хродмара ярла – ясновидящая. Перенесенная в дом, она не сказала ни слова и то принималась рыдать и вскрикивать, то затихала, пустым взглядом глядя в стену. Ее горестные видения означали только одно: с ее мужем случилась беда. Значит, войско пошло в битву! А уж если плохо пришлось Хродмару ярлу, любимцу конунга и воплощению удачи всего войска, то другим не на что надеяться.

Все усадьбы, проводившие в поход своих мужчин, с ужасом ждали полуночи. Ждала и усадьба Дымная Гора. Стуре-Одд держал на коленях свой мешочек с рунами, но не решался раскидывать их на участь Сёльви и Слагви. А Сольвейг, молча сидя перед очагом, думала об Асвальде. Что сделалось с ним в этой далекой битве? Если он погибнет… Напрасным окажутся все его мечты и надежды, он умрет, так и не успев доказать конунгу и всему свету, чего стоит… И даже если он погибнет как герой и Один посадит его на почетное место… Неужели он жил лишь ради того, чтобы стяжать посмертную славу? Сольвейг хорошо знала мнение мужчин на этот счет, но в душе не соглашалась. Женское существо живет ради жизни и жизнь считает венцом и смыслом вселенной. Неужели он погибнет – молодой, умный, гордый, по-своему красивый и по-своему хороший уже потому, что она любила его? Она видела перед собой его остроносое лицо с зелеными глазами, и видела добрым и мягким – таким, каким его не видел никто, кроме нее. "Я – его хорошее сердце", – вспоминала она свои собственные слова, которыми отвечала на вопрос родичей, почему выбрала именно неуживчивого и обидчивого Асвальда сына Кольбейна. Он любил в ней живое выражение всего хорошего, что скрыто жило в нем самом. Так как же ей было не ответить на его любовь?

"Я – его сердце…" Разве может сердце жить без тела, а тело без сердца? Он не вернется, и жизнь ее остановится, замрет. Она будет ждать вот так вот вечно, вечно… И дорога ее судьбы уйдет в туманную бесконечность. Она вечно будет сидеть у огня с прялкой, как норна, для которой ничего никогда не меняется. Темнота сгущалась, и надежда неуклонно гасла вместе со светом дня. Тьма, как смерть, обступала со всех сторон.

Незадолго до полуночи Сольвейг встала, набросила накидку и вышла из дома. У нее не было сил сидеть и мириться с тьмой, овладевающей миром.

Она так хорошо знала дорогу к Дымной горе, что ноги легко находили тропку даже в полной темноте. Сольвейг шла, не чувствуя под собой ног, ее несло какое-то смутное чувство: смесь страха, надежды и нелепого убеждения, что она может что-то исправить, если придет сюда. Сидеть дома возле огня казалось преступлением. Она, как младшая из вещих норн, должна быть здесь, где род человеческий узнает свою судьбу.

Сольвейг остановилась под елями, именно там, где ее отец не так давно ждал тролля. Сегодня никакой жертвы нет, но тролль выйдет. Непременно выйдет. Сегодня ему есть что сказать.

Земля под ногами стала слегка подрагивать. Внутри горы послышался стук камней: тролль открывал свои "ворота", расчищая путь наружу. Камни с грохотом сыпались вниз по склону, из пещеры доносилось невнятное гудение: тролль начал свою песню.

Вот он выбрался наружу – огромный, неразличимый в темноте, сам как подвижная глыба темноты. Гудение стихло: тролль заметил человека и приглядывается. Сейчас он обрадуется, что слушатель есть так близко, и во все горло запоет песню смерти, перечисляя тех, кто никогда не вернется домой. Хродмар ярл, Модольв ярл, Торбранд конунг, Арне Черенок, Марвин Бормотун, Хьёрлейв Изморозь, Гельд Подкидыш, Сёльви и Слагви Хранители Железной Головы, Эрнольв Одноглазый, Арнвид Сосновая Игла, Исбьёрн сын Стейнара, Гейрбранд Галка, Арне Стрела, Грани Заплатка, Тормод Кудрявый, Торлейв сын Гуннара, Снеколль Китовое Ребро… Перечню мертвых не будет конца, и каждое имя – удар копьем в чье-то сердце, во множество сердец, потому что каждый, кто дышит на земле, множеством нитей связан со всеми вокруг. И каждый, кто любил или не любил его, с его уходом потеряет частичку себя. А кто-то – невосполнимо большую, важнейшую часть… Асвальд сын Кольбейна…

Неожиданно для самой себя Сольвейг шагнула вперед, к горе, протянула к троллю руки ладонями вперед и вскрикнула:

– Нет! Молчи! Молчи! Я запрещаю тебе! Молчи, не называй его! Никого не называй! Не надо! Молчи! Молчи!

В голосе ее зазвенели слезы, на последних словах они хлынули по щекам. Тролль озадаченно смотрел на нее, его единственный глаз сверкал во мраке голубоватым блеском. Потом тролль попятился назад, шагнул в пещеру. И исчез. Ему приказала сила, которой он не понимал, но которая была сильнее его.

Над Пестрой долиной тоже царила тьма. Всю землю покрывали тела, во мраке ночи так похожие на валуны. Множество их было рассеяно там и тут, целыми россыпями или поодиночке – следы трудов каменных медведей. Сами медведи, семь огромных каменных глыб, застыли в разных местах долины, там, где их застало заклятье Хёрдис. Она остановила их, когда фьялли поднялись на перевал.

Квитты Ингвида отошли от места битвы и расположились станом в соседней долине – там горели их костры. До наступления сумерек Ингвид приказал осмотреть все поле и подобрать раненых – как своих, так и противников. Вигмар Лисица не возражал и даже сам принимал участие, с особенным вниманием осматривая всех оставшихся на поле фьяллей. Себе под нос он бормотал, что с этими гадами нечего нянчиться, но сам помогал поднимать и переносить тех, кто нуждался в помощи. После того как в битву вмешались валькирии и даже квиттинская ведьма с ее каменными чудовищами, в сердце Вигмара пробудилось сочувствие человека к людям. И тайное облегчение – он не нашел того, кого так боялся найти, – тоже сделало его мягче. Пусть уж живут, козлиноголовые, если копья валькирий и колдовство ведьмы оставило им жизнь!

Мертвые тела лежали неподвижно, и над полем битвы двигалась во тьме лишь одна фигура. Это была женщина в длинном темном плаще и с распущенными волосами; в одной руке она держала острый нож, а в другой – маленький кожаный мешочек. Казалось, сама Хель пришла забрать предназначенное ей. Бродя меж трупами, она то и дело наклонялась, всматривалась в лица, изредка прикасалась к остывшим телам. Хёрдис Колдунья искала новое сердце для своего волка. Сам Жадный рыскал где-то рядом, и ни один его сородич из ближних лесов не смел приблизиться к приготовленному угощению, пока не насытится скакун квиттинской ведьмы.

За перевалом тоже горели костры. Собрав остатки войска, Торбранд конунг насчитал не больше двух третей. Все четверо его телохранителей погибли. Но сам он остался невредим, чему был обязан щиту Регинлейв. Она не подвела его, подтвердила, как мудро он поступил, отказавшись от невесты. Явись он сюда мужем или женихом Эренгерды дочери Кольбейна, Регинлейв и не подумала бы трудиться, а далекая невеста не прикрыла бы его щитом.

У того же костра, где сидел конунг, лежал на подстилке из еловых веток бесчувственный Хродмар ярл с глубокой раной в спине возле самого плеча. Знаменитая удача и здесь изменила ему не до конца: копье квитта избавило его от копья валькирии, после удара которого он, конечно, сейчас здоровался бы с Одином. Его вытащил на себе Эрнольв ярл, заботясь не только о товарище, но и о боевом духе фьяллей. Если воплощенная удача войска погибнет, а конунг погрузится в неизбежную скорбь, надеяться будет вообще не на что.

– Что будем делать-то? – мрачно спрашивал Асвальд Сутулый, прикрывая рукой подбитый глаз.

Он, как ни странно, остался почти цел, но в гуще битвы кто-то ударил его в лицо рукоятью меча, и сейчас глаз невозможно было открыть. Асвальд всерьез боялся, что скоро станет похожим на Эрнольва, притом не столько доблестью, сколько лицом. Этого еще не хватало ко всему в придачу!

– Надо отходить к кораблям, – на разные голоса отзывались фьялли из темноты. – Пока не поздно. Пока нам не отрезали дорогу.

– Если квитты узнают, что мы разбиты, они захватят корабли и попытаются перебить нас всех, – говорил Эрнольв ярл. Всю его одежду покрывали кровавые пятна, руку, ногу и шею украшали неровно наложенные повязки, но, к счастью, тяжелых ран он не получил и чувствовал себя настолько бодро, насколько это вообще возможно. – Нужно возвращаться к Острому мысу быстрее и забрать хотя бы свои корабли.

– И отступить? – желчно спросил Асвальд. Он и сам понимал, что другого выхода нет, но хотел услышать это предложение от кого-нибудь другого.

– А ты хочешь в Валхаллу? – осведомился Эрнольв ярл. Ему было не до пустой гордости. – Ворота открыты. Ты еще их догонишь. И Арнвида, и Арне Стрелу, и Модольва Золотую Пряжку, и всех прочих. А у меня дома двое маленьких сыновей. И я предпочитаю сам научить их махать мечом получше, чтобы было кому за нас мстить.

– Где Гримкель? – подал голос Торбранд конунг.

Мучительно страдая за каждого из погибших, Торбранд притом напряженно раздумывал, как ему уберечь оставшихся. А кто после поражения способен лишь вздыхать, как конунг не стоит и селедочного хвоста.

– Кто его знает? А он вообще жив? – не сразу ответило несколько голосов.

Подумать о союзниках никому не пришло в голову. Гримкель с остатками своих людей расположился в стороне от фьяллей, даже чуть дальше от перевала, поскольку отступали они впереди. Это никого не удивило, и даже сейчас фьялли бранили трусливых союзников вяло, как по обязанности. "Чего ждать от людей, которые под стягом трусливого конунга пошли против своих же соплеменников и сами хотели получше закрепить свои рабские цепи?" – сказал о них Хьёрлейв Изморозь. Для Хьёрлейва эта битва, как видно, стала последней: кто-то ударил его клинком по руке, державшей секиру, и он потерял три пальца.

– Поищите Гримкеля, – велел Торбранд конунг. – Пусть скажет, сколько у него людей. Может быть, он сберег больше нашего. И нужно будет послать кого-то за перевал. Прямо сейчас, пока не рассвело. Квитты тоже не железные. Их было меньше перед битвой и могло меньше остаться сейчас. Пока они не опомнились, надо напасть на них снова.

По темному пространству между кострами полетели удивленные восклицания.

– Так, – подтвердил Торбранд. – Они считают себя победителями и ждут, что мы вернемся к Острому мысу. Мы поступим наоборот. Мы постараемся добить их как можно быстрее, пока они не опомнились. Если мы сейчас отступим, то все дело можно считать пропавшим. На другой год надо будет начинать все сначала. Или вовсе отказаться от Квиттинга и признать, что мы два года теряли кровь понапрасну. Я не позволю…

Торбранд конунг посмотрел на затылок Хродмара, который из-за раны в спине лежал лицом вниз. Он дышал, но тяжело и прерывисто. Сердце Торбранда сжалось, будто сам он повис над пропастью: если Хродмар умрет, это будет концом всей удачи конунга. Судьба отнимет у него последнего близкого человека, как отняла когда-то жену и сыновей. Но если жену можно найти новую, то такого друга, как Хродмар, Торбранд найти не надеялся. Он был уже не в том возрасте, когда легко меняют друзей, да и верил он только привычному.

Если он отступит, Хродмар из Валхаллы проклянет своего конунга. Торбранд точно знал, что Хродмар скорее предпочтет погибнуть, но покорить "полуостров ведьм", чем выжить и уйти отсюда с позором. Выживет он или нет – Торбранд собирался выполнить его волю. В Хродмаре было все то, чего не хватало ему самому: молодость души, пылкая нерассуждающая отвага, горячая непримиримость и готовность умереть, но настоять на своем. Порой это неумно, но именно эта молодая пылкость начинает большие дела, на которые трезвый ум не отважился бы. Холодная душа Торбранда отогревалась возле этого огня. Если Хродмар умрет, он останется один, равнодушный в равнодушном мире. Половиной решимости продолжать войну он был обязан Хродмару, потому что именно Хродмар теребил его тогда, первой зимой, и торопил скорее вернуться на Квиттинг. Его вело чувство горячей любви к той, что ждет его сейчас в Аскефьорде…

Если он умрет, нужно будет взять в жены его вдову. Воспитать его сыновей. И пусть болтают, что она – квиттинка, да еще и взятая без соблюдения обычаев. Это нужно будет сделать для Хродмара, и ради его памяти Торбранд не побоялся бы пойти наперекор всему Аскефьорду. Но туда еще нужно вернуться.

– Кто пойдет к Гримкелю? – не отводя глаз от Хродмара, спросил конунг. – Сёльви?

– Пойду, – согласился тот и по привычке посмотрел на брата.

Слагви сидел на земле, вытянув раненую ногу. Сыновья Стуре-Одда не привыкли ходить по отдельности, но Слагви теперь не скоро удастся куда-нибудь пойти. Если бы брат его не вынес, он вообще остался бы на поле. Его лицо выглядело осунувшимся и очень серьезным, и оттого близнецы стали совсем неразличимы. И эта их новая, небывалая прежде одинаковость громче кровавых повязок кричала о беде.

Сёльви сын Стуре-Одда долго искал Гримкеля конунга между квиттинских костров, но так и не нашел. Хмурые израненные квитты кивками посылали его дальше, от одного костра к другому и, похоже, сами не знали, где их конунг. Сёльви подозревал, что тот спешно сбежал на Острый мыс, бросив остатки собственной дружины, но хотел убедиться, что возле Ступенчатого перевала его действительно нет. Гримкель Черная Борода, называющий себя конунгом квиттов, и правда сбежал, притом гораздо дальше, чем предполагал Сёльви. Он находился не на таком уж большом расстоянии, но за пределами воображения честного парня. Сразу после наступления темноты, пока фьялли еще перевязывали свои раны и искали живых среди погибших, он уже знал, что нужно делать. Явление валькирий над полем битвы ясно показало, на чьей стороне боги. А Гримкель сын Бергтора был не такой дурак, чтобы идти против их воли! Едва стемнело, как он тайком покинул стан и с двумя хирдманами поднялся по ступеням перевала.

Жутковатая дорога стоила ему не меньше холодного пота, чем сама битва: серые плиты песчаника были усеяны бурыми пятнами и исчерчены целыми дорожками пролившейся днем крови. Темнота скрыла ее, но Гримкель чувствовал в ночном воздухе знакомый душный запах. Зажечь факел он не решался, чтобы не выдать себя, и несколько раз ему пришлось споткнуться о трупы. Каждый раз обдавало ужасом: а вдруг мертвец проснется от удара?

Из-за перевала, из Пестрой долины, доносился волчий вой. От мысли, что придется пойти туда, обливало холодной жутью. Воображение живо рисовало, как с наступлением темноты убитые начинают шевелиться, подниматься, оглядываться вокруг… В их мертвых глазах горят тусклые синеватые отблески… Как он пойдет между ними, равно ненавидимый и презираемый каждым, каждым из тех, кто нашел смерть на поле битвы? И что ждет его в конце пути? Гримкель отлично понимал, чем рискует, но не видел другого выхода. А безвыходность даже последнего труса сделает храбрым, заставит идти туда, куда не хочется.

Костры за Пестрой долиной были видны еще с вершины. Спускаясь, Гримкель решился зажечь факел: за перевалом фьялли уже не могли его увидеть, а идти через мертвое поле без огня – немыслимо. Так и жди, что снизу схватят за ногу… В бликах дрожащего огня казалось, что по мертвым телам перебегает неуловимое движение, что каждый из убитых только что шевелился, силился встать и замер, застигнутый светом, затаился, выжидая…

Добравшись до конца поля, Гримкель конунг был бледен, как березовая кора. Ручьи пота заливали лицо, зубы щелкали, борода дрожала, и даже в животе ощущался опасный холодок, грозящий постыдными последствиями. Знали бы несчастные квитты, какие муки терпит ради них их конунг!

Костры квиттинского стана были ясно видны, когда глухой голос из-за дерева резко спросил:

– Кто тут?

Еще полный впечатлений мертвого поля, Гримкель сильно вздрогнул и остановился. Сердце сжалось, вдох оборвался.

Между двумя соснами смутно виднелась человеческая фигура, и собственный факел Гримкеля бросал блики на клинок нацеленного на него копья.

– Мы с миром! – поспешно отозвался один из хирдманов, сообразив, что они наткнулись на дозор.

– Кто вы такие? – спросил суровый юный голос с другой стороны. Он показался Гримкелю смутно знакомым. – Откуда вы?

– Мы от Гримкеля, конунга квиттов, – сказал хирдман. Нацеленные в их сторону острия двух копий советовали остановиться в трех шагах, и они послушно замерли. – Гримкель конунг прислал нас поговорить с Ингвидом ярлом. Проведите нас к нему.

– А это кто? – Второй дозорный указал концом копья на молчавшего Гримкеля. Лицо конунга прикрывал капюшон плаща, но на виду была весьма знакомая черная борода. – Уж не сам ли Гримкель конунг? Или его дух-двойник? В таком случае, плохи его дела!

Презрение в голосе дозорного задело Гримкеля. Помедлив, он сбросил капюшон и устремил на того укоризненный взгляд. Теперь он тоже его узнал.

– Не тебе, Сигурд сын Сигмунда, упрекать меня! – с укором произнес Гримкель. – Не так давно я принимал тебя в гостях на Остром мысу и ничем тебя не обидел. Не сделал ничего такого, что могло бы оправдать твое… поведение.

Он не посмел прямо назвать Сигурда предателем, но парень почувствовал себя задетым.

– Я не клялся тебе в верности! – с дерзкой надменностью ответил он. – Да и кто пойдет за таким трусом, как ты! Зачем ты прибежал? Не понравилось играть с фьяллями? Чего ты хочешь?

– Отведите меня к Ингвиду ярлу, – смиренно попросил Гримкель, не замечая оскорблений. – Я расскажу ему, с чем я пришел.

Подозвав людей, Сигурд с товарищем поручили им ночных гостей. Прослышав о таком госте, к костру Ингвида подошел и Вигмар Лисица. Он не вынес из жестокой битвы ни одной царапины, хотя его рыжие косы и его золоченое копье неизменно мелькали в самой гуще схватки. И, как говорится, никто не ждал ран там, где он находился .

Увидев Гримкеля, который лишь сегодня утром бранил их перед началом битвы, Вигмар негромко просвистел. Ингвид Синеглазый, напротив, не слишком удивился: он знал Гримкеля лучше и ждал чего-то в таком роде.

– Ты, конечно, понимаешь, родич, зачем я к тебе пришел, – начал Гримкель, усевшись и очень кстати вспомнив об их родстве. Что Ингвид сегодня при всех от этого родства отрекся, как-то не всплыло в его памяти.

Южный Ярл кивнул, с внимательным ожиданием глядя на гостя. Вигмар уселся на землю прямо напротив Гримкеля и с выразительным детским любопытством рассматривал "великого героя". Гримкель воспринимал его взгляд как издевательство и старался обращаться только к Ингвиду. Жесткое лицо и желтые глаза Вигмара казались ему нечеловеческими, а с троллями лучше не связываться! О боги Асгарда! В какую разбойничью ватагу вы завели конунга квиттов, с какими разбойниками и убийцами заставили говорить!

– Боги ясно показали, что больше не даруют удачи фьяллям, – продолжал Гримкель, подавив вздох о своей тяжелой участи и стараясь казаться бодрым. – И любой умный человек поймет, что пришла пора квиттам объединить свои усилия, чтобы избавиться от ненавистного врага и отплатить за все обиды. Может быть, мы раньше не понимали друг друга и ссорились, но… э, ты понимаешь, Ингвид ярл, как умный и благородный человек, что надо позабыть прежнюю вражду. Сейчас наилучший случай вернуть державе квиттов ее былую силу…

Назад Дальше