Пипин Аквитанский первым двинул свои войска на короля Карла, но потом, словно испугавшись противника, отступил назад едва ли не под самые стены Дакса. Занятая им позиция была абсолютно проигрышной. Пипин не только подставил свою армию под удар наступающей кавалерии Карла, но и не позаботился о тыле, чем не замедлил воспользоваться коннетабль Виллельм, бросивший на аквитанскую пехоту своих хорошо обученных копейщиков. Кавалерия Карла рассекла надвое боевые порядки Пипина и едва ли не на полном скаку вклинилась в наступающую фалангу коннетабля Виллельма, расстроив ее ряды.
Коннетабль, доселе спокойно наблюдавший за ходом битвы с небольшого пригорка, пришел в ярость и поскакал навстречу графу Тьерри Вьенскому, возглавлявшему атаку нейстрийской кавалерии. По мнению благородного Виллельма, граф вел себя как последний растяпа. Вместо того чтобы атаковать правый фланг аквитанцев сжатым кулаком, он рассыпал кавалеристов по всему обширному полю, сделав их легкой добычей лучников и арбалетчиков, не говоря уже о том, что помешал фаланге коннетабля ударить в тыл аквитанцам. Увы, старому коннетаблю не удалось добраться до молодого графа. Прилетевшая невесть откуда стрела клюнула его в глаз, и благородный Виллельм умер раньше, чем успел сообразить, что его предали.
К сожалению, этого не понял и епископ Драгон, возглавлявший армию Карла. Он слишком понадеялся на Роберта Турского, который должен был поддержать наступление пехоты с фланга. Но граф Роберт почему-то медлил, что позволило кавалерии Пипина, уже практически смявшей фалангу коннетабля, развернуться и обрушиться всей своей мощью на растерявшихся нейстрийских пехотинцев. Дабы спасти положение, Драгон лично возглавил атаку конной королевской дружины, но и эта отчаянная попытка мало что изменила на поле битвы. Граф Орлеанский проявил неожиданную робость и отступил под довольно слабым напором аквитанцев, чем поставил епископа в безвыходное положение.
– Надо отходить! – крикнул Раймон Рюэрг Драгону, указывая окровавленным мечом в сторону Карла, оставшегося на холме в окружении небольшой свиты.
– Спасай короля, – отозвался Драгон, орудовавший секирой, как дровосек в густом лесу.
До епископа наконец дошло, что странное поведение нейстрийских сеньоров на поле битвы вызвано вовсе не врожденной глупостью, а совсем другими причинами. Более половины кавалеристов Карла бежали с поля битвы, даже не успев в нее ввязаться, а пехотинцам, брошенным на произвол судьбы, оставалось теперь лишь умирать во славу своего короля.
Под Драгоном убили лошадь, и он вынужден был сражаться пешим.
– Коня епископу! – крикнул какой-то франк, узнавший внука Карла Великого, но его крик утонул в реве наступающих аквитанцев.
Последнее, что увидел в своей жизни епископ Драгон, была секира пехотинца, взлетевшая над его головой.
Раймон Рюэрг каким-то чудом все-таки сумел пробиться к королю Карлу, атакованному уже со всех сторон. На какое-то время королевские дружинники даже смели с холма мечников графа Септиманского, а сам Бернард едва не попал под руку рассвирепевшего графа Лиможского, сотворившего чудо, достойное занесения в анналы. Почти плененный король Карл был вырван из рук аквитанцев и уведен с опасного места дружиной, поредевшей почти на две трети, что, безусловно, подпортило герцогу Пипину радость от одержанной победы.
Пехотинцы, оставшиеся без прикрытия кавалерии, большей частью были порублены, остальные сдались на милость победителя. Обезлюдевшая крепость Дакс, чьи защитники полегли в битве практически полностью, распахнула ворота перед ликующими победителями. Пипин Аквитанский не отказал себе в удовольствии первым въехать по опущенному мосту в твердыню, построенную когда-то его прадедом.
Здесь же, в крепости, Пипин принял сеньоров Нейстрии и Франкии, приехавших к нему с предложением о перемирии. Сам Карл, по слухам, бежал в Орлеан, а потому делегацию нейстрийцев возглавлял граф Адалард Парижский, прежде числившийся в самых преданных вассалах Карла, но ныне, похоже, окончательно утративший веру в своего короля.
Адалард торжественно вручил свой меч графу Бернарду Септиманскому, который столь же торжественно передал его Пипину Аквитанскому. Герцог поднял меч над головой, демонстрируя его сеньорам, собравшимся в главном зале донжона, а после вернул его графу Парижскому. Все формальности были соблюдены, факт сокрушительного поражения королевской армии признан, а потому Пипин благодушно махнул рукой, приглашая к столу и победивших аквитанцев, и побежденных нейстрийцев. Сеньоры Нейстрии были весьма польщены любезностью герцога Пипина, проявившего благородство, достойное его великого прадеда Карла.
– Да здравствует король Пипин! – выкрикнул граф Хорсон Тулузский и нашел отклик в сердцах не только аквитанцев, но и нейстрийцев.
Промолчал разве что Адалард Парижский, но именно от него и от епископа Эброина, верного сподвижника Драгона, павшего на поле битвы, во многом зависело главное. Быть Пипину королем Нейстрии или нет. Впрочем, пока жив Карл, трудно ожидать иной реакции и от того и от другого, тем более здесь, за столом, где собрались сеньоры, еще недавно с упоением рубившие друг друга мечами.
Важный разговор состоялся позднее, к нему были допущены очень немногие из тех, кто пировал за столом. Со стороны Нейстрии в переговорах участвовали графы Адалард Парижский, Эд Орлеанский, Роберт Турский и епископ Эброин, со стороны Аквитании – сам герцог Пипин, графы Хорсон Тулузский, Бернард Септиманский, капитан Адельрик де Кардона и хазарский посол бек Карочей.
Присутствие этого человека сильно удивило графа Адаларда и епископа Эброина, но протестов с их стороны не последовало. В конце концов, победители вправе были пригласить за стол переговоров кого угодно. Карочей с интересом присматривался к новым для него людям из окружения потерпевшего сокрушительное поражение короля Карла.
Графу Адаларду Парижскому было уже далеко за сорок, этот рослый голубоглазый франк, с заметным шрамом на правой щеке был верным сподвижником Людовика Благочестивого, не покинувшим своего императора в скорбный час, когда тот был отстранен от власти мятежными сыновьями. Видимо, именно поэтому Людовик и отдал под управление Адаларда графство Парижское, жемчужину своих обширных владений и сердце нынешнего Нейстрийского королевства. Правда, граф Адалард, бесспорно преданный Карлу, терпеть не мог его матушку Юдифь, и именно на этом сейчас пытался сыграть хитроумный Бернард Септиманский, которому Пипин перепоручил ведение переговоров. Епископ Эброин относился к Юдифи еще более холодно, чем граф Парижский, но, будучи старым другом Драгона, считал своим долгом поддержать его племянника в трудный час.
В отличие от представительного графа Адаларда, епископ Эброин был человеком сухим, желчным и невероятно язвительным. Короткие реплики, которыми он изредка прерывал медовую речь Бернарда Септиманского, порой заставляли улыбаться не только нейстрийцев, но и аквитанцев. Тем не менее и граф Адалард, и епископ Эброин отлично понимали, что Аквитания потеряна для Карла надолго, чтобы не сказать навсегда, и самым умным в нынешней ситуации будет признание этого скорбного обстоятельства самим Карлом.
Конечно, если бы Карл пал в битве, то у Пипина были бы все права не только на Аквитанию, но и на Нейстрию, но пока младший сын императора Людовика Благочестивого жив, у герцога Аквитанского нет иного выхода, как признать Карла своим сюзереном, пусть и формально. В противном случае они оба – и Карл, и Пипин – могут потерять свои владения, ибо в одиночку ни тому ни другому не устоять против Лотаря и Людовика. Первый вполне может присоединить к своим владениям Аквитанию, а второй – Нейстрию, и, скорее всего, папа Евгений поддержит старших сыновей Людовика Благочестивого.
Разумный ответ епископа Эброина заставил призадуматься не только графов, но и самого герцога Пипина. Он бросил вопросительный взгляд на бека Карочея, но тот в ответ лишь пожал плечами.
– Мы очень рискуем, сеньоры, делая ставку на Карла, – высказал свое мнение граф Хорсон Тулузский. – Он слишком слаб, чтобы удержать за собой земли, доставшиеся ему при разделе.
– Именно поэтому я и настаиваю на союзе короля Карла и герцога Пипина, – мягко заметил епископ Эброин. – Только объединив усилия, они смогут противостоять Лотарю и Людовику.
– Монсеньор Эброин прав, – поддержал епископа Эд Орлеанский. – В Ахене Нейстрию, Франкию и Аквитанию может представлять только король Карл. В противном случае Лотарь и Людовик объявят договор о перемирии при Фонтенуа недействительным и потребуют нового передела империи. А это новая война и новая кровь.
– Так ты, благородный Эд, предлагаешь вернуть власть и корону никчемному Карлу? – с вызовом глянул граф Тулузский.
– Я предлагаю вернуть ему корону, благородный Хорсон, но отнюдь не власть. Ибо власть над землями должна остаться за сеньорами. А что касается короны, то условием ее возвращения Карлу будет наше требование назначить своим наследником герцога Пипина. Именно Пипину Аквитанскому отойдет королевский титул в случае смерти Карла.
Вряд ли предложение Эда Орлеанского понравилось Пипину, зато оно явно пришлось по душе сеньорам не только Нейстрии, но и Аквитании. Во всяком случае, графы Септиманский и Тулузский промолчали, а возражения капитана Адельрика де Кордона прозвучали на этом фоне довольно неубедительно. Да и сам Пипин, надо отдать ему должное, очень хорошо понимал шаткость своего положения, ибо его нынешнее возвышение напрямую зависело от расположения могущественных сеньоров, которым, конечно, не было резона лить кровь за чужой интерес.
– Хорошо, – сказал герцог Пипин после продолжительного молчания. – Я согласен.
Сеньоры Нейстрии и Аквитании вздохнули с облегчением. Битва при Даксе, грозившая обернуться большой бедой для Нейстрии, завершилась вполне приемлемым для сеньоров договором. Аквитанцы обрели почти полную независимость от центральной власти. Пострадавшим в этой ситуации мог считать себя только король Карл, но как раз его мнения никто из сеньоров, собравшихся в крепости Дакс, спрашивать не собирался.
В сущности, его участь была уже решена. Ему сохранят жизнь и корону, но только до встречи сыновей Людовика Благочестивого в Ахене, а после того как он поставит свою подпись под договором, дни его будут сочтены. В лучшем случае его постригут в монахи, в худшем – устранят.
Королем станет его племянник Пипин Аквитанский, чья власть в Нейстрии, впрочем, будет номинальной. Но, кажется, это обстоятельство не слишком огорчало легкомысленного Пипина, который еще вчера был почти бродягой, а ныне стал почти королем.
Что же касается бека Карочея, то он теперь с легким сердцем мог тратить денарии, полученные от императора Лотаря и монсеньора Николая, ибо своими умелыми действиями свел почти на нет последствия поражения в битве при Фонтенуа, сокрушительного для старшего сына Людовика Благочестивого.
Глава 7
Король Карл
Карл чудом избежал плена в битве под Даксом, но потерял свободу в парижском замке. Оковы на него пока еще не надели, но права распоряжаться не только королевством, но и своей судьбой уже лишили. Он понял, что дела его плохи, когда ознакомился с условиями договора, который навязывали ему сеньоры Аквитании, Франкии и Нейстрии.
Карл испугался, может быть, впервые в жизни. До сей поры он уютно чувствовал себя сначала за спиной отца, потом – епископа Драгона. Но главной его опорой была мать. Это Карл осознал только сейчас, когда неожиданно для себя оказался в окружении врагов. Рядом не было ни епископа Драгона, ни коннетабля Виллельма, которые пали в битве, не было даже деда, графа Вельпона, отправленного волею влиятельных сеньоров в отдаленный замок. Единственным человеком, на которого Карл мог положиться в эту минуту, был Раймон Рюэрг.
Рюэрга ненавидели едва ли не все сеньоры Нейстрии, во-первых, за то, что он волею Карла стал графом Лиможским, во-вторых, за то, что он был Меровингом. Впрочем, Лимож, расположенный в Аквитании, по договору оставался за герцогом Пипином, следовательно, Раймон терял не меньше, чем его сюзерен.
Епископ Эброин попытался было утешить Карла, но, встретив холодный взгляд юного короля, пожал плечами и ушел. В королевском замке теперь распоряжался граф Эд Орлеанский, сторожа каждое движение короля.
У Карла хватило ума понять, что до поры до времени его жизни ничего не грозит, а потому он не спешил подписывать договор, ссылаясь на то, что ему нужно подумать. Время на раздумья ему дали, но не приходилось сомневаться в том, что рано или поздно его угрозами или силой заставят подписать соглашение с Пипином Аквитанским.
Эброин уже дал понять Карлу, что участь Юдифи зависит от сговорчивости ее сына. Если Карл заупрямится, то епископ вынужден будет уступить давлению Эббона Реймского и Агобарда Лионского и предать суду впавшую в ересь императрицу. У Карла не было сомнений в том, что Эброин свою угрозу выполнит. А суд над матерью станет судом и над самим Карлом, ибо ничто не помешает тому же Эду Орлеанскому вкупе с Бернардом Септиманским публично заявить, что король тоже был участником языческой мистерии, и это будет почти правдой.
Карлу следовало предупредить мать о грядущих бедах, но, к сожалению, все его попытки связаться с Раймоном Рюэргом заканчивались ничем. Эд Орлеанский был талантливым тюремщиком и сумел изолировать короля от всех преданных ему людей. Единственным человеком, который мог бы помочь Карлу в сложившейся ситуации, была Тинберга.
Тинберга была удивлена ночным визитом мужа. Еще более были удивлены ее служанки, которые без стеснения шушукались у Карла за спиной. Король властным жестом выслал их прочь и подошел к семейному ложу. Считанные разы они возлежали на нем, и эти ночи отнюдь не были самыми счастливыми ни в его, ни в ее жизни. Карл много бы отдал за то, чтобы на месте постылой жены оказалась любимая Володрада, но даже это сейчас было не в его власти.
Тинберге его неожиданное появление на семейном ложе тоже не доставило никакого удовольствия. Она хотела бы видеть сейчас здесь другого человека, но он уже умер, а Карла и Тинбергу продолжали связывать брачные обеты, которые может отменить либо смерть, либо римский папа.
Тинберга ложилась в постель обнаженной, как, впрочем, и все благородные дамы и сеньоры франкской империи, и Карлу не осталось ничего другого, как последовать ее примеру. Но прежде чем возлечь на ложе, он бросил взгляд на жену. Тинбергу, похоже, не смущала собственная нагота, и она не стала прятать свое белое как молоко тело под покрывалом. Карл с отвращением смотрел на ее выступающий живот и размышлял о превратностях судьбы, заставляющих его просить помощи у этой женщины, которая в гораздо большей степени заслужила костер, чем королевское ложе.
– Если я подпишу договор, то твоему ребенку никогда не быть королем, – сказал Карл, устраиваясь рядом с Тинбергой.
– Почему?
– Потому что по одной из статей этого договора моим наследником становится Пипин Аквитанский. Подписав такое, я протяну недолго, но и ты на этом свете не задержишься.
– Меня защитит мой брат, – с вызовом ответила Тинберга.
– Тьерри Вьенский не станет защищать еретичку, – криво усмехнулся Карл. – Если суд над моей матерью состоится, то на нем неизбежно всплывет и твое имя.
Тинберга была далеко не глупой женщиной и, конечно же, понимала, что участь вдовой королевы, обремененной к тому же невесть от кого рожденным чадом, в любом случае будет незавидной. Однако и доверять Карлу у нее не было причин, ибо однажды муж ее уже предал, и это едва не стоило ей жизни. Трудно сказать, любила ли Тинберга Лихаря Урса, но смерть оборотня не сломила ее. Эта женщина, надо отдать ей должное, обладала очень сильным характером и вполне способна была постоять и за себя, и за своего ребенка, еще не родившегося. Для Карла этот ублюдок в будущем мог стать очень серьезной помехой, но до будущего еще нужно было дожить. А ребенок мог умереть в младенчестве, не говоря уже о том, что рождение Тинбергой девочки вообще снимало бы все проблемы.
– Что ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты встретилась с Раймоном Рюэргом и рассказала ему обо всем, что знаешь. Юдифь должна покинуть монастырь Девы Марии и спрятаться в укромном месте.
– Боюсь, что императрице не удастся найти такое место в империи франков. Ее будут искать и обязательно найдут.
– А что ты предлагаешь? – нахмурился Карл.
– Юдифь должна обратиться за помощью к викингу, – спокойно сказала Тинберга. – Его поддержка нам будет как нельзя кстати.
– А он станет помогать людям, уже однажды предавшим его? – с кривой усмешкой спросил Карл.
– Станет, если на то будет воля богов, – твердо ответила Тинберга. – Пока я вижу только одно препятствие на нашем пути.
– Какое препятствие?
– Я имею в виду тебя, Карл. У меня нет причин тебе доверять. Как только корона укрепится на твоей голове, ты вновь вспомнишь о Володраде, а меня прогонишь прочь вместе с ребенком.
– А ты что, ревнуешь? – удивился Карл.
– Не говори глупостей, – нахмурилась Тинберга. – Мне нужны гарантии того, что мой сын станет твоим наследником, а я до конца своих или по крайней мере твоих дней останусь королевой.
– Тебе мало слова короля?
– Разумеется, мало, – хрипло засмеялась Тинберга. – Король слово дал, король слово взял. Мне нужна твоя клятва перед ликом Великой Матери.
– Ты!.. – Карл приподнялся на локте и с ненавистью глянул в спокойное лицо Тинберги. – Как ты смеешь мне это предлагать! Еретичка!
На Тинбергу слова Карла не произвели ровным счетом никакого впечатления, она продолжала все так же лежать на спине, лениво поглаживая рукою живот. Похоже, именно в этом неродившемся ребенке она видела смысл своей жизни. Все остальное было для нее неважно. Ни судьба Юдифи, ни судьба Карла, ни даже смерть отца, убитого Воиславом Рериком, ее не волновали вовсе. Все ее помыслы были сосредоточены на нем, на сыне оборотня, зачатом в грехе. По слухам, этот Лихарь Урс был прямым потомком языческого бога, того самого бога, которого даже его приверженцы называли Черным. Но кто же он такой, этот волосатый бог, как не сам дьявол или по меньшей мере один из его подручных? И вот теперь эта женщина, а точнее, эта ведьма хочет, чтобы семя дьявола проникло в род Каролингов и разъело его, как ржа.
Карл готов был пощадить ублюдка, но он никогда бы не признал его своим наследником. Более того, он сделал бы все от него зависящее, чтобы это женское лоно, оскверненное дьяволом, никогда не рожало бы франкских королей, ибо черная тень материнского греха неизбежно пала бы и на них.
– А разве твой предок Меровей не был рожден от кентавра, присланного тем же Чернобогом? – спросила Тинберга, холодно глядя на отшатнувшегося мужа. – Разве ты сам не прибег к помощи Нуда Среброрукого накануне битвы при Фонтенуа? Разве к Христу взывала твоя мать, моля об удаче для собственного сына? Ты ведь знал об этом, но промолчал.
– Прекрати, безумная! – Карл подхватился с ложа и заметался по комнате. – Неужели ты думаешь, что я отдам душу дьяволу даже в обмен на власть?!
– Ты отдашь свою душу мне в залог, – холодно сказала Тинберга. – Великая Мать станет ее хранительницей. Великая Мать, породившая не только Гвидона и Нуда, но и Христа. Если ты нарушишь слово, данное мне, то твоя душа неизбежно окажется в аду, а если сдержишь его, то я верну ее тебе.