* * *
Наверное, со стороны они представляли довольно смешную пару: долговязый, под два метра, граф в наглухо застегнутом черном кожане с поднятым воротником и натянутой на самые уши шляпе. А рядом – семенящий Митя: кургузая курточка, потертые джинсы, вихры торчат в разные стороны…
"Главное – не встретить знакомых. Если маме расскажут, что меня видели рядом с… с черным человеком, то все…" – грустно думал Митя, поглядывая на невозмутимого графа.
Пройдя по парковой аллее, они выбрались из Терлеции на улицу, названную в честь неких неизвестных Мите Металлургов, и углубились во дворы – так можно было добраться до трансформаторной будки за школой самой короткой дорогой, избегая людных мест.
Они уже почти дошли – осталось лишь обогнуть серую панельку-пятиэтажку и пролезть через дыру в школьном заборе, как вдруг из-за угла навстречу Мите и графу вылетел взлохмаченный Гранд, а следом – Самойка, Ирка Самойлова собственной персоной…
– Ой, Митя, привет! – она радостно заулыбалась, шикнула на странно поскуливавшего пса. – А ты откуда тут?
– Много будешь знать – скоро состаришься… – буркнул Митя, норовя прошмыгнуть мимо любопытной Самойки. И прошмыгнул бы, да граф некстати влез со своей вежливостью. Он шаркнул ногой:
– Сударыня, прошу! – отодвигаясь в сторону, церемонно поклонился и привычным жестом снял шляпу…
Гранд взвыл, Самойка ойкнула, прикрыв рот… Изумрудные глаза Торлецкого галантно сияли в легком сумраке, царившем под недооблетевшими ясенями.
Митя ухватил Торлецкого за рукав и потащил за собой, на бегу крикнув Самойке:
– Потом, я потом все… Только ты не говори… Слышишь, Ирка, никому не говори!!
Отдышался Митя только возле школьного забора. Граф задумчиво вертел в руках трость, потом проскрипел:
– Н-да-с… Собаки меня всегда… недолюбливали, увы… Эта юная мадмуазель ваша знакомая, Дмитрий Карлович?
– Угу… – промычал Митя. – Ирка Самойлова, одноклассница… Теперь разболтает, что я… что мы…
– Хм… А мне она показалась довольно милой и вполне разумной девушкой… – не согласился Торлецкий.
– Да вообще-то Ирка хорошая… – неожиданно для себя самого выдал Митя и тут же покраснел. Чтобы сменить тему, он указал рукой на выгнутые в разные стороны прутья забора, видневшиеся среди кустов:
– Вот, пришли мы. Тут эта будка… Слышите, голоса?
Сквозь привычные городские шумы до Мити и графа и впрямь долетели ломающийся басок Иголкина, хрипловатый хохоток Вички Жемчуговой и уверенно растягивающий слова резкий голос Мишгана…
– Ну, Дмитрий Карлович, голубчик, желаю вам стойкости и удачи. И помните – если только эти мерзавцы попытаются атаковать вас всей шайкой, я немедленно вмешаюсь! – граф, согнувшись в три погибели, спрятался за кусты, росшие у забора. Митя кивнул, проскользнув через дырку, сунул руки в карманы и на деревянных ногах двинулся к трансформаторной будке, возле которой вокруг скамейки двигались знакомые фигуры.
Его заметили издали.
– О, Кар-Карыч! – удивленно протянул Тяпа и толкнул Мишгана в плечо. Тот повернулся, а следом на Митю уставилась и вся остальная компания – Дыня, Тыква, Иголкин, Светка Теплякова, Вичка… Для полного комплекта не хватало только Дашки Стеценко.
– Эй, ботаник! – противным голосом крикнул Иголкин. – Цветочки цветут? Чё молчишь?
– Погоди… – Мишган неожиданно остановил приятеля, поднялся со спинки скамейки, на которой восседал, шагнул к подошедшему Мите:
– Здорово, Кар-Карыч… Задания сделал?
По плану, разработанному графом, Митя должен был молча подойти к Мишгану и швырнуть ему в лицо старую графскую перчатку ("Саксонская кожа, эти перчатки достались мне вместе с мотоциклом "Чезет" в сорок четвертом…").
Митя замешкался… Мишган смотрел на него в упор, и в его глазах читалась злость, настоящая, мужская злость на него, на Митю.
– Чего молчишь, язык схавал?
Потянув из кармана тяжелую перчатку, Митя сжал зубы: "Ничего, ничего я тебе говорить не буду!" – промелькнула и канула куда-то отчаянная мысль. Ему было страшно. Очень страшно…
Перчатка намертво застряла в кармане. Митя дергал ее, дергал… Хохотали девчонки, кривлялся Иголкин, орал что-то потерявший терпение Мишган… Хрясь! – уголок кармана неожиданно порвался и большая, пальчатая, похожая на грязный кленовый лист перчатка вырвалась на свободу, взлетела в воздух и звучно шмякнулась о мишгановское лицо…
– Я это… – Митя с трудом ворочал языком. – Я тебя… на дуэль! Вызываю!
Над асфальтовым пятачком возле будки вдруг воцарилась тишина. Братья Володины на всякий случай подошли к ошалело моргающему глазами Мишгану. Иголкин замер с открытым ртом. Тяпа и сидящие на скамейке девчонки таращились на Митю.
– Ах ты… – Мишган задохнулся и кинулся вперед. Дыня и Тыква, словно услышав команду "фас!", ринулись к Мите, сбили с ног…
– Ат-ставить! – звучно проскрежетал знакомый голос. Черная долговязая фигура шагнула из кустов и, помахивая тростью, приблизилась…
– Это что же такое, судари, тут происходит? – граф подошел вплотную к лежащему на асфальте Мите, нетерпеливо постучал тростью по спине сидящего верхом на нем Дыни.
– Э, мужи-ик… – Мишган подпустил в голос "братвовой" серьезности. – Шагал бы ты отсюдова… А то…
Шутки кончились. Компания сгрудилась вокруг Торлецкого, позабыв о Мите.
– Вали давай, заступник… – набычился Тяпа. Иголкин, демонстративно сунув руку в карман, начал заходить сбоку. Мишган, ободренный поддержкой, ринулся в наступление:
– Ну чё, не понял?! Чё, глухой?!
– Вижу, понятия благородства и порядочности вам, молодые люди, неведомы… – с искренней грустью проскрипел граф и вдруг словно взорвался серией быстрых движений. Загремела упавшая трость, шляпа улетела далеко в сторону, отброшенный плащ черным вороном воспарил над асфальтом, и не успел он еще упасть, как Мишган, Дыня и Иголкин разлетелись в разные стороны!
Сделав длинный, стелющийся шаг вперед, граф ловко дал подножку набегавшему на него Тыкве, а Тяпа, вдруг оставшийся один на один с неизвестным и явно грозным противником, попятился, выставив перед собой руки…
Девчонки завизжали, и Митя, к тому времени уже вставший на ноги, понял, что напугала их не драка, драк-то они видели немало, а зеленоглазый граф Торлецкий, в несколько секунд разрушивший легенду о крутизне Калача-младшего и его бригады…
Первой застучала каблучками Вичка Жемчугова, следом за ней бросился наутек Иголкин. Тяпа и братья ретировались последними, и возле будки остались только прижавшийся к беленым кирпичам Мишган, побледневшая Светка Теплякова и Митя с графом.
– Ну-с… – Торлецкий не спеша подобрал плащ, шляпу и трость, повернулся к Мишгану. – Вам, насколько я знаю, был сделан вызов? Вы намерены его принять?
– А? Чё? – потрясенный, тот никак не мог прийти в себя. Светка неожиданно бросилась к Мишгану, что-то быстро зашептала ему на ухо…
– С этим, что ли? – скривил тот лицо, ткнув пальцем в сторону переминающегося с ноги на ногу Мити. – С этим буду… Э, Кар-Карыч! Ща я тебя урою!
– Ну, Дмитрий Карлович, вперед! – негромко подбодрил Митю граф, отступая в сторону. – Вес у вас примерно равный, так что все в руце божьей… И помните о том, чему я вас учил!
Митя сделал шаг навстречу Мишгану, сжал кулаки… Нет, не так! Граф учил – начиная с мизинца, по очереди…
Бам! – в голове у Мити зазвенело. Мишган времени на то, чтобы подумать, как надо сжимать кулаки, не тратил, сразу засветив противнику в ухо.
Вместе с болью неожиданно прошел и страх. Митя вцепился в куртку Мишгана, дернул, локтем прикрылся от удара и, точно на тренировке с графом, сделал подсечку, свалив соперника на землю.
Тот попытался вырваться, отчаянно скребя ногами, но Митя уже оседлал поверженного противника и вдруг совершенно неожиданно начал кулаками бить лежащего Мишгана по лицу, бить сильно, со злостью, с остервенением:
– Н-на! Н-на, сволочь! Получи! Н-на! За Светку! За Стаса! За Николая Петровича! За всех!!
Кровь ударила Мите в голову. Его кто-то колотил маленькими слабыми кулачками по спине, кто-то пытался остановить и оттащить… Зажав разбитое лицо руками, ревел в голос, пуская сквозь пальцы кровавые пузыри, Мишган.
– Все!.. – выдохнул Митя, резко вскочил, и у него закружилась голова.
Над поверженным Мишганом склонилась рыдающая Светка с мобилкой в руке. Невозмутимый граф подошел к Мите, положил ему руку на плечо:
– Э-э-э… В некотором роде поздравляю, Дмитрий Карлович!
– С чем? – вскинулся Митя.
– Только что в вас пробудился долгие годы скрывавший свою истинную суть боевой дух. Я – старый эзотерист и, поверьте, знаю, о чем говорю…
Митя усмехнулся и вдруг поймал себя на том, что такой жесткой, злой усмешки у него раньше не было. "Возможно, Торлецкий прав", – подумал он и сказал:
– Пойдемте, Федор Анатольевич…
– К сожалению, нам придется еще некоторое время поучаствовать в этом в чем-то даже увлекательном спектакле. Мадемуазель Теплякова – я правильно понял? – посредством великого изобретения, называемого в народе "мобилой", вызвала сюда старшего брата вашего противника. Да-да, того самого бандита по прозвищу Калач, о котором вы мне говорили. Вы же понимаете, Дмитрий Карлович, мы как люди чести обязаны его дождаться…
Долго ждать не пришлось. Мишган еще не перестал всхлипывать, уткнувшись лицом куда-то в Светкины колени, как, взвизгнув тормозами, к трансформаторной будке подлетела знакомая Мите "бэха" Калача. Поодаль притормозил "галенваген" с охраной.
Прошедший жестокую школу жизни в местах не столь отдаленных, мишгановский брат ситуацию оценил с одного взгляда.
– Братан, ты живой там? – крикнул он Мишгану, вылезая из машины.
– Это все он! Вон тот, длинный! – поросенком завизжал Мишган, вдруг оттолкнул ахнувшую Светку и бросился к брату. – Грохни его! Грохни!
– Длинный, значит… – недобро усмехаясь, протянул Калач-старший, вынимая из кармана большой плоский пистолет. – Был длинный, станет короткий…
– Ну-ну… – неожиданно в тон ему протянул граф, вынимая свой блестящий "Смит-и-Вессон", потом поднял на бандита свои как-то по-особенному ярко вспыхнувшие глаза.
– Слышь, ты это… – Калач, посмотрев на Торлецкого, заметно вздрогнул и принялся запихивать пистолет обратно в карман, прижимая к себе свободной рукой брата. – Ладно, проехали. Пацаны подрались – эко дело. Злее будут… Все, разошлись, убери волыну.
Торлецкий, хмыкнув, сунул револьвер обратно за обшлаг плаща, кивнул Мите:
– Ну что ж, идемте, Дмитрий Карлович… Дело, так или иначе, сделано!
Митя повернулся и пошел следом за графом, слыша, как за спиной хлопнули два раза дверцы "бэхи", как возник и быстро удалился звук ворчащего мотора.
В наступившей тишине были хорошо слышны всхлипывания одиноко сидящей на краешке скамейки Светки Тепляковой, но Митя почему-то не стал оборачиваться…
* * *
– Дмитрий Карлович, я вижу, вы не веселы… Странно, по логике вещей, вы должны праздновать победу! Или вас беспокоит странная симпатия мадемуазель Тепляковой? Бросьте, женщины такого склада всегда выбирают лидеров, так что у вас еще все впереди…
– Нет… – отрицательно помотал головой Митя, смывая с рукава куртки грязь. – Ничего у нас впереди не будет. Мне она такая не нужна…
Граф и Митя сидели в круглой комнате. Торлецкий дул третий стакан чаю, Митя потихоньку приводил себя в порядок. Пора было уже двигаться домой, получать заслуженный нагоняй за несъеденный обед, за непропылесосенные ковры и за нарушение маминого приказа сидеть дома. Но отчего-то Мите очень не хотелось покидать графское подземелье, и он все оттягивал и оттягивал момент прощания.
Это произошло внезапно. Первым заволновался граф. Он вскочил, бросился к ящику с саркофагом, откинул крышку…
Тоненький, еде уловимый свист ("Так свистит вспышка в фотоаппаратах, когда накапливает энергию", – подумал Митя) перешел в шипение, кожу словно бы закололи тысячи иголочек, но это было очень мимолетное ощущение. Вдруг запахло озоном, как перед грозой, и перед потрясенным Митей возник колышущийся в воздухе дымный человеческий силуэт.
– Он настроился на ваши эмпации! Желание! – закричал опомнившийся граф. – Загадывайте желание, скорее!
"Желание… – подумал Митя. – Запорталье… Я бы хотел попасть в Запорталье и жить там всегда". И тут же он понял, что это было вчерашнее желание, желание того, старого Мити Филиппова, тихого ботаника и фантазера…
"Я хочу… – про себя сказал Митя. – Я хочу… Я хочу победить Мишгана сам, без графа".
Он представил, как это будет: вот все вокруг померкнет, голова закружится, а спустя секунду ему в уши ударит трель школьного звонка.
Все зашумят, математичка бодренько уцокает каблучками из класса, а Митя, торопливо запихивая в сумку учебник, тетрадь и дневник, весь сожмется, чувствуя, как сзади, со спины, к нему приближается неизбежное…
И будет, как было: вот на плечо легла расслабленная, похожая на тюлений ласт рука… Вот Мишган, полуповиснув на Митиной шее, появился в поле зрения – всегдашняя дурашливая веселость на лице, сощуренные глаза, губы трубочкой…
Вот губы раздвинулись и Мишган изрек:
– Ну че, Филя, попал? Эта дура мне из-за тебя, лоха, вломила… Будешь пыхтеть за двоих, усек? Чтобы к понедельнику все сделал. Притаранишь готовые примерчики за полчаса до первого урока. Врубился?
И тут Митя проявит себя героем – скинет с плеча руку, вжикнет молнией сумки, повернется к Мишгану и спокойно, очень спокойно скажет:
– А не пошел бы ты, Калачев?
Секунду помедлит, чтобы насладиться тем, как меняется выражение лица Мишгана… И добавит, куда тому надо идти. Громко добавит, от души.
А потом в наступившей тишине выйдет из класса…
Что будет дальше? На выходе из школы дежурят Капитан и Старшина. Митя покажет им освобождение от физкультуры. Капитан кивнет, а потом обязательно посмотрит на Митю и вдруг спросит:
– Как дела, браток?
И Митя ответит тихо, но твердо:
– Я драться сегодня буду! – И мужественно добавит: – Скорее всего, их будет пятеро. И наверное, мне вломят…
А Капитан спросит:
– За дело драка-то?
И тогда Митя молча кивнет. Капитан помолчит, похлопает его по плечу и благословит какими-нибудь простыми героическими словами типа:
– Ну, тогда ничего не бойся. Кто прав, тот всегда побеждает… Особенно если сам захочет победить!
"Нет", – подумал Митя. – И исполнения такого желания мне уже не надо. Слишком все это… мелко, вот! Это как в анекдоте: "Я – джинн, я исполню любое твое желание, девочка!" – "Я хочу чупа-чупс!" – "Подумай хорошенько, ведь я могу все, я – джинн!" – "Я хочу чупа-чупс!" – "Нет, ты все же подумай еще, ведь я могу дать тебе все, что ты пожелаешь – наслаждения, радость, счастье…" – "Тогда я хочу чупа-чупс размером с этот дом!" – "Девочка, у тебя что, других желаний нет?!" – "Желания есть, фантазии нет…".
– Федор Анатольевич! – Митя отступил в сторону от ящика с саркофагом. – А давайте – я потом…
– Что – потом? – удивился взволнованный граф.
– Ну, желание – потом. Потом загадаю. Попозже. Можно?
– Я не знаю… – Торлецкий развел руками. – Откровенно говоря, с практикой отстроченного желания я не сталкивался. А что вас смущает, Дмитрий Карлович?
Митя помедлил, пытаясь сформулировать почетче то, что творилось у него в душе, и сказал:
– Предчувствие. Нехорошее предчувствие…
Глава седьмая
На следующий день после памятной драки, да какое там драки, – избиения, Илья и Зава сидели в уютной пивнушке на Воронцовке, "калякая", как выразился Вадик, "о делах наших скорбных". Настроение у обоих было препаршивое…
Накануне, проспавшись после коньяка, Илья сообщил своим, что Вадим помогает ему готовиться к госэкзаменам, и поэтому он переночует у Завадских – попусту нервировать родителей он не любил. Отец скептически хмыкнул в трубку – мол, знаем мы эти "подготовки", пиво-карты-девочки – но ворчать не стал: Завадские пользовались в семье Приваловых авторитетом.
Потом трубку взяла мама и предупредила Илью, что завтра по случаю хорошей погоды они вместе с Шуваловыми уезжают на все выходные на дачу, и поэтому он должен выбрать время, причем и в субботу, и в воскресенье, чтобы заехать к Шуваловым в Южное Измайлово – покормить рыбок, попугайчиков и морских свинок. Ключи – на зеркале, записка от тети Гали, как кого кормить, – там же. Илья в ответ недовольно промычал что-то: кормление шуваловского зверинца было делом знакомым, но таскаться на окраину Москвы два дня подряд, когда тут такое творится, – это счастье подвалило не очень кстати.
Так или иначе, но проблемы с родителями все же оказались улажены.
Более или менее оклемавшись, с утра друзья съездили на кладбище и навестили могилу Кости Житягина. День выдался сырой, моросило, и не скажешь, что вчера солнце пекло, как в июле.
Костя весело улыбался с выпуклой овальной фотографии, капли дождя играли в догонялки на полированном граните памятника. Ветерок шевелил широкие листья ландышей, посаженных в каменной цветочнице, шуршал зацепившейся за оградку пластиковой ленточкой от чьего-то венка… Все, как всегда, все, как обычно.
Илье, когда они шли обратно по мокрым дорожкам, подумалось, что нет на земле места, более незыблемого в своем постоянстве, чем кладбище. Воистину, отсюда начинается незримая дорога в вечность…
После кладбища отправились на Солянку, по выражению жаждавшего мести Завы, – "на разборку". Вадим подготовился основательно, прихватив с собой целый арсенал – туристический топорик, монтировку, два здоровенных кухонных ножа, вставленных в картонные одноразовые ножны, и баллончик с экстрактом кайенского перца.
– Ты, я так понимаю, сперва хочешь их обезопасить из баллончика, а потом порезать и порубить на части? – иронично спросил Илья, наблюдая за сборами Завы.
– Мужчина без оружия более голый, чем без одежды! – наставительно процитировал кого-то Вадик, засовывая в сумку топорик. – Кстати, может быть, тоже прихватишь чего-нибудь? Могу предложить отцовский молоток, шило и…
– И материну пилку для ногтей. Не смеши меня, ладно? И потом – ты же знаешь…
– Знаю, знаю, – Зава замахал руками. – Ты после войны – убежденный пацифист, оружие в руки не берешь… Особенно арматуру. Все, молчу, молчу! Ладно, поехали.
Пацифист – не пацифист, но Илья и впрямь старался после армии как можно меньше конфликтовать с кем бы то ни было, пытаясь всегда все решать добром. Конечно, в современном, невыносимо сучьем мире, получалось это с трудом, но, тем не менее, получалось.
Конечно, за пять лет, прошедших после возвращения ОТТУДА, воспоминания, по идее, должны были сгладиться, все же время – лучший лекарь, но с Ильей это не сработало. Проклятая память постоянно подстегивала его, являя наиболее шокирующие эпизоды пережитой войны в бесконечных снах.
В этих снах к Илье приходили погибшие пацаны из его взвода и упрекали его в том, что он живой, а они – нет. И хотя вины сержанта Ильи Привалова в их гибели не было, он все равно понимал, что пацаны правы. Просто судьба – это неуправляемая большегрузная машина без тормозов, нагруженная тротилом и несущаяся под гору. Кому-то повезет спрыгнуть, кому-то – нет.
Но страшнее всех был Володя. Он снился Илье не часто, но после Володи Илья просыпался в холодном поту и до утра не смыкал глаз.